И снова о "Ладе". Теперь для "Вопросов театра"
Когда в начале года на сборе труппы художественный руководитель РАМТа Алексей Бородин объявлял планы на сезон, постановка Марины Брусникиной «Лада, или Радость» несколько терялась на фоне более чем интересного списка грядущих премьер. Казалось, что зрителя ожидает добротная работа от режиссера, известного своими театрально-литературными композициями, выпущенными в основном на мхатовской сцене. Ведь действительно, большая часть спектаклей Брусникиной скорее принадлежали к жанру действенных литературных чтений, чем к произведениям театральным. Их всегда характеризовало пристальное внимание к авторскому слову как таковому, тем более что очень часто Марина Брусникина обращалась к текстам, прежде сценическим подмосткам неведомым. Как та же «Лада, или Радость» - дебютная повесть известного поэта Тимура Кибирова. Одним словом, премьера обещала занять ту - пока еще пустовавшую - нишу рамтовского репертуара, которая «работала» бы исключительно на любителей русской словесности. Не более. Однако действительность оказалась совсем иной.
Во-первых (и из этого «во-первых» вырастают все прочие пункты), Марине Брусникиной удалось сделать абсолютно «небрусникинский» спектакль. Ведь как бывает? Того или иного режиссера приглашают на постановку именно потому, что театру хочется заполучить в свою афишу «визитную карточку» именно этого режиссера - спектакль, обладающий присущей этому режиссеру индивидуальностью и особенностью стиля. Потому-то в этих случаях чаще всего в результате случается говорить не столько о премьере театра, сколько об очередной премьере режиссера. И по факту из года в год на всевозможных фестивалях и премиях мы почти всегда оцениваем свершения не «номинальных», а режиссерских театров - просто рассеянных по разным географическим точкам Москвы. Театры Бутусова, Карбаускиса, Богомолова, Житинкина, Еремина, рассредоточенные по разным сценическим площадкам. Так вот премьера Марины Брусникиной с этой точки зрения «театру Брусникиной» совсем не принадлежит - она абсолютно «рамтовская». Рамтовская в том смысле, который с каждым годом приобретает все более отчетливые очертания.
РАМТ - это театр актерский и зрительский, прежде всего. Тот самый «театр для людей», о котором грезили и который творили Джорджио Стрелер и Жан Вилар. Театр, для которого, несмотря на меняющиеся с калейдоскопической быстрой моды и веяния, главным всегда остается человек и человеческое в нем. Здесь обращаются к текстам классическим и созданным совсем недавно. Здесь могут поставить редкую романтическую драму, а следом - популярную детективную новинку; придумать виртуозные камерные игры для детей, а перед этим воссоздать на сцене полувековое полотно из жизни тех, кто, казалось бы, никак не может привлечь внимания сегодняшней публики. Но привлекают! И в этом одна из главных прелестей Молодежного театра - здесь любят своего зрителя, но не той любовью, что порождает избалованных существ. Здесь со зрителем разговаривают, вовлекая его во все более и более серьезные, но крайне увлекательные дискуссии. Любя, воспитывают, но без малейшего чувства превосходства, без малейшего налета «кафедральности» и почти всегда без заигрывания.
И вот в «Ладе» Марины Брусникиной и сошлись все эти черты рамтовского спектакля. И еще одна, не менее важная - легкость и свет. Последняя современному театру, вообще, редко бывает свойственна. Светлое, доброе мировосприятие уже давно за ненадобностью сдано в архив под метками «пафос, сентиментальщина, мелодраматизм». Кажется, что скоро придется испытывать жгучий стыд, выйдя утром из дома и обрадовавшись теплому и яркому солнечному дню. Но в РАМТе еще не утратили эту детскую способность (может быть, «детское» прошлое театра спасает?) к радости, которую в своей повести воспевает Тимур Кибиров, а в спектакле - молодые актеры самого разного возраста.
Вторая неожиданность - удивительная, не свойственная прежним режиссерским работам Брусникиной, форма спектакля. Он настолько «нелитературен», настолько театрален, что кажется, будто создавая его, режиссер открыла в себе какие-то новые, ей самой прежде неведомые грани. В «Ладе» никто не «читает» прозу, да и историю не рассказывают - в нее играют. Играют так, как играют только в детстве - самозабвенно, взахлеб, не требуя никакой отдачи.
Этой по-детски самозабвенной игре немало способствует и игровая площадка, придуманная и сконструированная Николаем Симоновым. Деревянный волнообразный помост, расположившийся на сцене среди зрительских рядов, оснащен буквально всем, что может понадобиться ребенку во время его беззаботных летних забав на природе. Такая своеобразная детская мечта о собственном «домике» без взрослых - с бесконечным количеством люков, лазов и дверей, воплотить которую, наверное, пытался каждый: где-нибудь в древесных ветвях или, наоборот, под корнями какой-нибудь большой-большой сосны. Так вот эта огромная, кажется, не способная надоесть «игрушка» предложена Симоновым актерам, а для зрителей остается еще и изящное образное решение - всего несколькими точными штрихами привязывающее нас к месту действия: зависшие над подмостками деревянные балки, сцепленные в треугольники. Такой воздушный каркас для крыши деревенского дома (или даже сарая), под которым и разворачивается действие. Каркас легкий, светлый - воздушный «купол», укрывающий обитателей деревеньки от всех невзгод. «Крыша» не в бытовом, не в уголовном значении, а архаический символ единства, цельности тех, кто под ней обитает.
А обитают на ней настолько живые, полнокровные существа, что только диву даешься, как такое возможно. Не потому, что не ждешь от актеров подобного мастерства - дело не в этом, а в парадоксальности сценического существования. С одной стороны, зрителю явлена подлинная жизнь во всех ее мельчайших подробностях. А с другой - на подмостках заведомо нет «полного погружения в образ» до самозабвения собственной актерской личности. Напротив, именно актерская составляющая выходит на первый план. Интересно, что даже в программке к спектаклю в списке действующих лиц первым пунктом для каждого из восьми исполнителей стоит «актер / актриса» и лишь потом конкретный персонаж - Лада, Александра Егоровна, Чебурек, Жора и прочие. Но это-то как раз и не совсем точно. Не тот это случай, когда можно говорить о «театре в театре» и о том, что «актеры играют актеров». Здесь речь именно о ярко выраженной актерской составляющей, что позволяет артистам, даже играющим не несколько, а одну только роль, вступать с этой самой ролью в сложные партнерские отношения. Не по брехтовскому принципу - с его неизбежной снисходительностью и высокомерием, направленным на «неправильных» персонажей, а, скорее, по принципу комедии дель арте: я и маска, я и образ, я и актер, я и живущий в сегодняшнем дне человек, а главное - как же я все это вместе люблю!
Какая-то незамутненная любовь к своим героям, свойственная повести Тимура Кибирова, и становится определяющей в рамтовском спектакле и актерской игре. Как например, любит своего вечно «подшофе» Жору Тарас Епифанцев. Даже не так - КАК он его любит! Пьяница на сцене - это всегда актерский, да и режиссерский риск: тут или в шаблон скатишься, или вызовешь зрительское отторжение (особенно в столь поэтичном спектакле, как «Лада»). Но Тарас Епифанцев со всеми разной степени забористости «матюками» своего Жорика, со всеми привычными актерскими клише для ролей пьяниц и алкоголиков использует их столь уместно, разнообразно и с таким неиссякаемым задором, что в какой-то момент вполне может ответить на упрек невидимого критика:
- Фу! У тебя получается простонародный хмель.
- Он-то и есть хороший хмель, потому что веселый.
И вот Жорик Епифанцева, совсем как в этой реплике Фигаро, хороший. Хороший, потому что веселый. Хороший, потому что почти невозможно обаятелен - один самых обаятельных обитателей это маленькой деревеньки. А ведь состязаться ему есть с кем.
Например, с наивным и затюканным Чебуреком неустановленной азиатской национальности, которого Алексей Блохин наделил, кажется, всеми лучшими чертами своих многочисленных робко интеллигентных, но таких принципиальных героев. Или с его же котом Барсиком, намеренно лишенным ставшей привычной кошачьей «интернет-няшности» и, напротив, возвращенным к изначально деревенскому восприятию этих усатых-полосатых: наглая рыжая (не как цветовая, но как психологическая характеристика) морда. Или с бой-бабой Сапрыкиной, сыгранной красавицей Натальей Чернявской с таким агрессивным бесстрашием и удалью, что в пору было оторопеть не только неунывающем Жорику, но и зрителю. Или с по-щенячьи трогательной Лизкой; несуществующей козой; стыдящейся непристойностей своего ваятеля Снежной бабой и хамоватой недолюбленной врачихой, - всеми этими недолговечными (в плане сценического времени), но такими колоритными образами, созданными совсем еще юной Александрой Аронс. Или с поэтическим тополем, циничным критиком и добросердечным медбратом Юликом, родившимся из многоплановой актерской индивидуальности Виктора Панченко. Или, наконец, с прямодушными, хотя и подверженными слабостям, персонажами Владислава Погибы, со своим неизменным баяном, сопровождающим все перипетии одного такого длинного года из жизни маленькой далекой деревеньки.
Деревеньки, что несмотря на столько обаятельных и колоритных персонажах, стояла, по сути, на двоих - тех самых, что будут жить долго и счастливо. И вообще не умрут. Никогда. Потому что они - Лада и Александра Егоровна, жизнь которым подарили Нелли Уварова и Татьяна Матюхова.
Да, а Лада - это ведь собачка. Маленькая, палевая, с подведенными коричневым глазками, со спущенным чулком да с потерявшимся в момент первой беды тапком. Мы, как и баба Шура - внезапная ладина хозяйка, - знакомимся с Ладкой в минуты ее отчаяния и шаг за шагом наблюдаем зарождение собачьей любви и верности. Впрочем, не только собачьей - но и обратной, направленной хрупкой Александрой Егоровной на свою неожиданную питомицу. В последние годы все чаще слышишь, да и убеждаешься на собственном зрительском опыте, что в театре почти разучились играть любовь, что на подмостках остались или физиологические экзерсисы, или мелодраматические сопли, играют которые не столько актеры, сколько сами сюжеты, а вот подлинного чувства - практически нет. Так вот Нелли Уварова и Татьяна Матюхова в «Ладе» играют именно любовь - эту чистую эмоцию, неразмененную, не разбавленную никакими посторонними примесями. Любовь, для которой не существует никаких обстоятельств и никаких «но». Идеальную любовь, при этом не вызывающую зависть, но словно открывающую в каждом из сидящих в зрительном зале особый «клапан», через который начинает струиться чувство столь же полное и искреннее.
Татьяна Матюхова в роли Александры Егоровны вновь демонстрирует, может быть, одно из самых главных актерских умений - почти запредельное чувство партнера. О ней в этом спектакле невозможно говорить отдельно - только во взаимодействии с другими актерами и персонажами. Она откликается на каждое слово, каждое движение, каждую мысль партнера, тем самым еще и обогащая его. Татьяна Матюхова просто не способна оставить кого бы то ни было в «сценическом вакууме» - ее естественная забота обо всех окружающих в этом спектакле сродни заботливости и отзывчивости ее бабы Шуры. И из этого совпадения актерской индивидуальности и индивидуальности героини рождается тот самый объем, что не оставляет места пустоте и бессмысленности на сцене. Александра Егоровна Татьяны Матюховой - то юная и озорная Шурка Богучарова, то мудрая, но по-прежнему распахнутая к жизни баба Шура, - становится для спектакля своеобразным «питательным раствором», без которого и жизнь сценическая, и жизнь деревенская превратились бы в череду увлекательных эпизодов, а герои и вовсе лишились бы смысла существования.
Пожалуй, из всех актеров, занятых в спектакле, больше всего звездных ролей в прежней сценической (да и телевизионной) биографии было у Нелли Уваровой. Тут и Аглая Епанчина («Идиот»), и Анунциатта («Тень»), и г-жа Реналь («Красное и черное»), и снискавший множество премий образ из моноспектакля, и, наконец, Натали Герцен («Берег утопии»). А теперь вот - Лада. Что играет здесь Нелли Уварова? Собачку, сродни чеховской Каштанке? Нет. Некую человеческую сущность, воплощенную в верном четвероногом? Тоже нет. Актрису, получившую почти бесконтрольную свободу самовыражения? Совсем не то. А может быть, все это вместе? Такой невероятный сплав черточек, деталей, оценок, из которого и возникает не поддающаяся описанию Лада. Пусть все-таки собачка. Хотя никаких жизнеподобных этюдов «про животных», коими балуются студенты-актеры на первом курсе, у Лады-Уваровой не увидишь. Каким-то образом актрисе удается прорисовать самую правдивую в мире собаку, почти не прибегая к физической стороне вопроса, - лишь чувства и эмоция. Вот, казалось бы, лежит на сцене актриса. Лежит не «клубком», по-человечьи, а ты видишь посапывающую во сне собаку. Или обнимаются, кувыркаются, валяются под теплым солнцем две девчонки-подружки, а ты буквально видишь щенячий белый животик и поднятые лапки, ожидающие новой порции ласки. Или же богатые обертонами интонации ладиного лая и ее же речи - то звонкой, то глухой, то восторженной, то укоризненной, то исполненной боли, то буквально поскуливающей от радости. И опять же при всем при этом звукоподражание здесь минимальное - лишь обозначенное в нескольких точках спектакля, а дальше заполненное актерской фантазией и зрительским воображением.
Хроника верной и счастливой любви, написанная Тимуром Кибировым и поставленная Мариной Брусникиной, стала, пожалуй, для Нелли Уваровой воплотившейся мечтой актрисы об идеальной роли. Роли, дающей безграничные возможности, но ожидающей от актера столь же безграничной отдачи. Уварова пошла на это - все мастерство, накопленное ею за предыдущие годы, она отдала маленькой бесстрашной собачке.
И они выиграли. Лада, пережившая свою первую лютую, почти безысходную зиму; и актриса, сыгравшая, кажется, свою лучшую роль. Лада, под весенним солнцем самозабвенно поющая «Оду к радости», и актриса, в финале спектакле почти захлебывающаяся в море цветов и аплодисментов. Лада, дарящая счастье своей хозяйке да и всем немногим обитателям этой маленькой, но абсолютно счастливой деревни. И актриса, буквально искупавшая в солнечной ванне гостей другой столь же абсолютно счастливой «деревни» - собственно, самого Молодежного театра. Ведь, как ни крути, но если оценивать московские театры с позиции подаренной зрителю чистой радости, то с большим отрывом лидировать будет именно РАМТ, где радость восходящему солнцу еще не считается зазорным, а чувство щемящего счастья по-прежнему остается главным даром своей публике.
Оригинал - в журнале "Вопросы театра"
Во-первых (и из этого «во-первых» вырастают все прочие пункты), Марине Брусникиной удалось сделать абсолютно «небрусникинский» спектакль. Ведь как бывает? Того или иного режиссера приглашают на постановку именно потому, что театру хочется заполучить в свою афишу «визитную карточку» именно этого режиссера - спектакль, обладающий присущей этому режиссеру индивидуальностью и особенностью стиля. Потому-то в этих случаях чаще всего в результате случается говорить не столько о премьере театра, сколько об очередной премьере режиссера. И по факту из года в год на всевозможных фестивалях и премиях мы почти всегда оцениваем свершения не «номинальных», а режиссерских театров - просто рассеянных по разным географическим точкам Москвы. Театры Бутусова, Карбаускиса, Богомолова, Житинкина, Еремина, рассредоточенные по разным сценическим площадкам. Так вот премьера Марины Брусникиной с этой точки зрения «театру Брусникиной» совсем не принадлежит - она абсолютно «рамтовская». Рамтовская в том смысле, который с каждым годом приобретает все более отчетливые очертания.
РАМТ - это театр актерский и зрительский, прежде всего. Тот самый «театр для людей», о котором грезили и который творили Джорджио Стрелер и Жан Вилар. Театр, для которого, несмотря на меняющиеся с калейдоскопической быстрой моды и веяния, главным всегда остается человек и человеческое в нем. Здесь обращаются к текстам классическим и созданным совсем недавно. Здесь могут поставить редкую романтическую драму, а следом - популярную детективную новинку; придумать виртуозные камерные игры для детей, а перед этим воссоздать на сцене полувековое полотно из жизни тех, кто, казалось бы, никак не может привлечь внимания сегодняшней публики. Но привлекают! И в этом одна из главных прелестей Молодежного театра - здесь любят своего зрителя, но не той любовью, что порождает избалованных существ. Здесь со зрителем разговаривают, вовлекая его во все более и более серьезные, но крайне увлекательные дискуссии. Любя, воспитывают, но без малейшего чувства превосходства, без малейшего налета «кафедральности» и почти всегда без заигрывания.
И вот в «Ладе» Марины Брусникиной и сошлись все эти черты рамтовского спектакля. И еще одна, не менее важная - легкость и свет. Последняя современному театру, вообще, редко бывает свойственна. Светлое, доброе мировосприятие уже давно за ненадобностью сдано в архив под метками «пафос, сентиментальщина, мелодраматизм». Кажется, что скоро придется испытывать жгучий стыд, выйдя утром из дома и обрадовавшись теплому и яркому солнечному дню. Но в РАМТе еще не утратили эту детскую способность (может быть, «детское» прошлое театра спасает?) к радости, которую в своей повести воспевает Тимур Кибиров, а в спектакле - молодые актеры самого разного возраста.
Вторая неожиданность - удивительная, не свойственная прежним режиссерским работам Брусникиной, форма спектакля. Он настолько «нелитературен», настолько театрален, что кажется, будто создавая его, режиссер открыла в себе какие-то новые, ей самой прежде неведомые грани. В «Ладе» никто не «читает» прозу, да и историю не рассказывают - в нее играют. Играют так, как играют только в детстве - самозабвенно, взахлеб, не требуя никакой отдачи.
Этой по-детски самозабвенной игре немало способствует и игровая площадка, придуманная и сконструированная Николаем Симоновым. Деревянный волнообразный помост, расположившийся на сцене среди зрительских рядов, оснащен буквально всем, что может понадобиться ребенку во время его беззаботных летних забав на природе. Такая своеобразная детская мечта о собственном «домике» без взрослых - с бесконечным количеством люков, лазов и дверей, воплотить которую, наверное, пытался каждый: где-нибудь в древесных ветвях или, наоборот, под корнями какой-нибудь большой-большой сосны. Так вот эта огромная, кажется, не способная надоесть «игрушка» предложена Симоновым актерам, а для зрителей остается еще и изящное образное решение - всего несколькими точными штрихами привязывающее нас к месту действия: зависшие над подмостками деревянные балки, сцепленные в треугольники. Такой воздушный каркас для крыши деревенского дома (или даже сарая), под которым и разворачивается действие. Каркас легкий, светлый - воздушный «купол», укрывающий обитателей деревеньки от всех невзгод. «Крыша» не в бытовом, не в уголовном значении, а архаический символ единства, цельности тех, кто под ней обитает.
А обитают на ней настолько живые, полнокровные существа, что только диву даешься, как такое возможно. Не потому, что не ждешь от актеров подобного мастерства - дело не в этом, а в парадоксальности сценического существования. С одной стороны, зрителю явлена подлинная жизнь во всех ее мельчайших подробностях. А с другой - на подмостках заведомо нет «полного погружения в образ» до самозабвения собственной актерской личности. Напротив, именно актерская составляющая выходит на первый план. Интересно, что даже в программке к спектаклю в списке действующих лиц первым пунктом для каждого из восьми исполнителей стоит «актер / актриса» и лишь потом конкретный персонаж - Лада, Александра Егоровна, Чебурек, Жора и прочие. Но это-то как раз и не совсем точно. Не тот это случай, когда можно говорить о «театре в театре» и о том, что «актеры играют актеров». Здесь речь именно о ярко выраженной актерской составляющей, что позволяет артистам, даже играющим не несколько, а одну только роль, вступать с этой самой ролью в сложные партнерские отношения. Не по брехтовскому принципу - с его неизбежной снисходительностью и высокомерием, направленным на «неправильных» персонажей, а, скорее, по принципу комедии дель арте: я и маска, я и образ, я и актер, я и живущий в сегодняшнем дне человек, а главное - как же я все это вместе люблю!
Какая-то незамутненная любовь к своим героям, свойственная повести Тимура Кибирова, и становится определяющей в рамтовском спектакле и актерской игре. Как например, любит своего вечно «подшофе» Жору Тарас Епифанцев. Даже не так - КАК он его любит! Пьяница на сцене - это всегда актерский, да и режиссерский риск: тут или в шаблон скатишься, или вызовешь зрительское отторжение (особенно в столь поэтичном спектакле, как «Лада»). Но Тарас Епифанцев со всеми разной степени забористости «матюками» своего Жорика, со всеми привычными актерскими клише для ролей пьяниц и алкоголиков использует их столь уместно, разнообразно и с таким неиссякаемым задором, что в какой-то момент вполне может ответить на упрек невидимого критика:
- Фу! У тебя получается простонародный хмель.
- Он-то и есть хороший хмель, потому что веселый.
И вот Жорик Епифанцева, совсем как в этой реплике Фигаро, хороший. Хороший, потому что веселый. Хороший, потому что почти невозможно обаятелен - один самых обаятельных обитателей это маленькой деревеньки. А ведь состязаться ему есть с кем.
Например, с наивным и затюканным Чебуреком неустановленной азиатской национальности, которого Алексей Блохин наделил, кажется, всеми лучшими чертами своих многочисленных робко интеллигентных, но таких принципиальных героев. Или с его же котом Барсиком, намеренно лишенным ставшей привычной кошачьей «интернет-няшности» и, напротив, возвращенным к изначально деревенскому восприятию этих усатых-полосатых: наглая рыжая (не как цветовая, но как психологическая характеристика) морда. Или с бой-бабой Сапрыкиной, сыгранной красавицей Натальей Чернявской с таким агрессивным бесстрашием и удалью, что в пору было оторопеть не только неунывающем Жорику, но и зрителю. Или с по-щенячьи трогательной Лизкой; несуществующей козой; стыдящейся непристойностей своего ваятеля Снежной бабой и хамоватой недолюбленной врачихой, - всеми этими недолговечными (в плане сценического времени), но такими колоритными образами, созданными совсем еще юной Александрой Аронс. Или с поэтическим тополем, циничным критиком и добросердечным медбратом Юликом, родившимся из многоплановой актерской индивидуальности Виктора Панченко. Или, наконец, с прямодушными, хотя и подверженными слабостям, персонажами Владислава Погибы, со своим неизменным баяном, сопровождающим все перипетии одного такого длинного года из жизни маленькой далекой деревеньки.
Деревеньки, что несмотря на столько обаятельных и колоритных персонажах, стояла, по сути, на двоих - тех самых, что будут жить долго и счастливо. И вообще не умрут. Никогда. Потому что они - Лада и Александра Егоровна, жизнь которым подарили Нелли Уварова и Татьяна Матюхова.
Да, а Лада - это ведь собачка. Маленькая, палевая, с подведенными коричневым глазками, со спущенным чулком да с потерявшимся в момент первой беды тапком. Мы, как и баба Шура - внезапная ладина хозяйка, - знакомимся с Ладкой в минуты ее отчаяния и шаг за шагом наблюдаем зарождение собачьей любви и верности. Впрочем, не только собачьей - но и обратной, направленной хрупкой Александрой Егоровной на свою неожиданную питомицу. В последние годы все чаще слышишь, да и убеждаешься на собственном зрительском опыте, что в театре почти разучились играть любовь, что на подмостках остались или физиологические экзерсисы, или мелодраматические сопли, играют которые не столько актеры, сколько сами сюжеты, а вот подлинного чувства - практически нет. Так вот Нелли Уварова и Татьяна Матюхова в «Ладе» играют именно любовь - эту чистую эмоцию, неразмененную, не разбавленную никакими посторонними примесями. Любовь, для которой не существует никаких обстоятельств и никаких «но». Идеальную любовь, при этом не вызывающую зависть, но словно открывающую в каждом из сидящих в зрительном зале особый «клапан», через который начинает струиться чувство столь же полное и искреннее.
Татьяна Матюхова в роли Александры Егоровны вновь демонстрирует, может быть, одно из самых главных актерских умений - почти запредельное чувство партнера. О ней в этом спектакле невозможно говорить отдельно - только во взаимодействии с другими актерами и персонажами. Она откликается на каждое слово, каждое движение, каждую мысль партнера, тем самым еще и обогащая его. Татьяна Матюхова просто не способна оставить кого бы то ни было в «сценическом вакууме» - ее естественная забота обо всех окружающих в этом спектакле сродни заботливости и отзывчивости ее бабы Шуры. И из этого совпадения актерской индивидуальности и индивидуальности героини рождается тот самый объем, что не оставляет места пустоте и бессмысленности на сцене. Александра Егоровна Татьяны Матюховой - то юная и озорная Шурка Богучарова, то мудрая, но по-прежнему распахнутая к жизни баба Шура, - становится для спектакля своеобразным «питательным раствором», без которого и жизнь сценическая, и жизнь деревенская превратились бы в череду увлекательных эпизодов, а герои и вовсе лишились бы смысла существования.
Пожалуй, из всех актеров, занятых в спектакле, больше всего звездных ролей в прежней сценической (да и телевизионной) биографии было у Нелли Уваровой. Тут и Аглая Епанчина («Идиот»), и Анунциатта («Тень»), и г-жа Реналь («Красное и черное»), и снискавший множество премий образ из моноспектакля, и, наконец, Натали Герцен («Берег утопии»). А теперь вот - Лада. Что играет здесь Нелли Уварова? Собачку, сродни чеховской Каштанке? Нет. Некую человеческую сущность, воплощенную в верном четвероногом? Тоже нет. Актрису, получившую почти бесконтрольную свободу самовыражения? Совсем не то. А может быть, все это вместе? Такой невероятный сплав черточек, деталей, оценок, из которого и возникает не поддающаяся описанию Лада. Пусть все-таки собачка. Хотя никаких жизнеподобных этюдов «про животных», коими балуются студенты-актеры на первом курсе, у Лады-Уваровой не увидишь. Каким-то образом актрисе удается прорисовать самую правдивую в мире собаку, почти не прибегая к физической стороне вопроса, - лишь чувства и эмоция. Вот, казалось бы, лежит на сцене актриса. Лежит не «клубком», по-человечьи, а ты видишь посапывающую во сне собаку. Или обнимаются, кувыркаются, валяются под теплым солнцем две девчонки-подружки, а ты буквально видишь щенячий белый животик и поднятые лапки, ожидающие новой порции ласки. Или же богатые обертонами интонации ладиного лая и ее же речи - то звонкой, то глухой, то восторженной, то укоризненной, то исполненной боли, то буквально поскуливающей от радости. И опять же при всем при этом звукоподражание здесь минимальное - лишь обозначенное в нескольких точках спектакля, а дальше заполненное актерской фантазией и зрительским воображением.
Хроника верной и счастливой любви, написанная Тимуром Кибировым и поставленная Мариной Брусникиной, стала, пожалуй, для Нелли Уваровой воплотившейся мечтой актрисы об идеальной роли. Роли, дающей безграничные возможности, но ожидающей от актера столь же безграничной отдачи. Уварова пошла на это - все мастерство, накопленное ею за предыдущие годы, она отдала маленькой бесстрашной собачке.
И они выиграли. Лада, пережившая свою первую лютую, почти безысходную зиму; и актриса, сыгравшая, кажется, свою лучшую роль. Лада, под весенним солнцем самозабвенно поющая «Оду к радости», и актриса, в финале спектакле почти захлебывающаяся в море цветов и аплодисментов. Лада, дарящая счастье своей хозяйке да и всем немногим обитателям этой маленькой, но абсолютно счастливой деревни. И актриса, буквально искупавшая в солнечной ванне гостей другой столь же абсолютно счастливой «деревни» - собственно, самого Молодежного театра. Ведь, как ни крути, но если оценивать московские театры с позиции подаренной зрителю чистой радости, то с большим отрывом лидировать будет именно РАМТ, где радость восходящему солнцу еще не считается зазорным, а чувство щемящего счастья по-прежнему остается главным даром своей публике.
Оригинал - в журнале "Вопросы театра"