Казнь командира дивизии
А. 3. ЛЕБЕДИНЦЕВ. Офицеры вернулись в штаб только к вечеру, и настроение у всех было подавленным. Я спросил Забугу, что произошло, зачем собирали? И он ответил, что перед строем всех офицеров дивизии был приведен в исполнение приговор Военного трибунала в отношении комдива Короткова. После войны я расспрашивал присутствовавших там участников этого зрелища или церемонии. Рассказы о расстреле пополнялись, уточнялись, привирались, однако картина выглядела примерно так.
У села Голодьки Тетиевского района Киевской области в роще на поляне заранее была отрыта яма и недалеко поставлен раскладной походный столик, накрытый красным «революционным» материалом. Прибывавшие офицерские колонны выстраивались в каре. Не освободили от этой церемонии даже женщин-медичек, если они имели на погонах хотя бы одну крохотную звездочку. Сначала прибыли члены Военного трибунала со «свадебным» генералом, видимо, членом Военного совета армии. Потом подъехала крытая машина с охраной и через заднюю дверь вывели осужденного бывшего командира дивизии Короткова, который, видимо, уже знал о приговоре, вынесенном ему Военным трибуналом, так как руки его были связаны за спиной, а рот был завязан, чтобы он не смог разговаривать. Одет он был в коричневое кожаное пальто, на ногах были ярко-белые фетровые бурки, снизу обшитые коричневой кожей. (Эта спецодежда шоферов поставлялась вместе с машинами «студебекер» для рядовых водителей(* Одна из многих фронтовых легенд - американцы ничего подобного со своей автомобильной техникой и даже с танками не поставляли. (Прим. Ю. Мухина).), но по нашей бедности в ней щеголяли наши отцы-командиры - от командиров бригад и до командующих фронтами. Ношение ее могло расцениваться как нарушение установленной формы армейской одежды, но и телогрейки с ватными брюками не предусматривались формой. Тем более что в окопах и землянках такое пальто было практично в любой сезон и в любую погоду. Если найдутся сомневающиеся в правдивости моих слов, то прошу обратиться к фотографиям той фронтовой поры, и вы увидите на снимках многих генералов и маршалов в этом одеянии и обуви. Маршал Рокоссовский даже в послевоенные годы на учениях носил это пальто.) Полковничьей папахи на голове Короткова не было, так как этому мешала повязка на голове.
Поставлен он был перед столом. Председатель Военного трибунала 1 - го Украинского фронта объявил приговор от 29-го января 1944 года и закончил словами: «Коменданту трибунала привести приговор в исполнение!» Комендант подтолкнул приговоренного к яме. Короткое все время пытался что-то сказать, но повязка закрывала рот. Комендант подал команду: «Лейтенант, командуйте людьми». Командир роты саперного батальона Зыков Н. Н. вызвал трех саперов, заранее предупрежденных о том, что им доверяется приведение приговора в исполнение, и поставил их в готовности открыть огонь по изменнику Родины. Командир роты Зыков, только недавно узнавший о присвоении ему 10 января звания Героя Советского Союза, отнесся к поручению с должным пониманием, как к форсированию Днепра, и скомандовал: «Огонь!», сделав первым выстрел из пистолета по своему бывшему командиру дивизии. Тремя очередями из автоматов обреченный был весь изрешечен пулями и упал в приготовленную ему саперами яму. Но и на этом не закончилась церемония. К яме подошел комендант капитан Рыкалов и сделал три контрольных выстрела в конвульсирующее тело. После этого генерал-майор подытожил: «Собаке - собачья смерть!» По рядам строя прокатился негромкий ропот, и генерал скомандовал: «Командирам частей развести офицеров по местам расположения!»
Из тех троих, приводивших приговор в исполнение, один остался жив, это сержант Сергиенко Дмитрий Иванович, бывший тогда комсоргом саперного батальона. Он честно и добросовестно воевал до конца войны, заслужил ордена Славы и Красной Звезды, а также медаль «За отвагу». После войны вернулся в свое родное село Лазорьки Полтавской области, где своим неутомимым трудом на посту председателя колхоза был отмечен орденами Ленина, Трудового Красного Знамени и медалью «За трудовую доблесть». Он с горечью рассказывал мне о том, как их всех после исполнения приговора предупредил генерал: «Вы ничего не видели, ничего не знаете и забудьте это место». Яма с трупом была выровнена с поверхностью земли, засыпана листьями, оцепление вокруг леса снято.
В восьмидесятые годы в одном из своих писем бывший шофер нового комдива полковника Крымова М. Г. сержант Бегер Петр Васильевич, родом из города Гайсин, написал о том, что ему тоже пришлось невольно, по необходимости, присутствовать на этой поляне. Он добавил такую деталь: кроме офицеров нашей дивизии (за исключением 343-го полка, стоявшего в обороне за селом Охматовым), в строй была поставлена и группа офицеров чехословацкой бригады, а сам комбриг полковник Свобода находился рядом с командиром дивизии Крымовым. За несколько минут до казни чехов увели, носам Свобода оставался до конца. Эта бригада в то самое время, по воле случая, соседствовала в обороне с нашим 343-м полком на реке Горный Тикич.
Нашелся еще один свидетель. Об этом мне рассказал генерал-полковник Зайцев, который после производства его в генералы, получил назначение в город Ровно первым заместителем командующего армией. Ею командовал генерал-лейтенант Рыкалов, тот самый бывший комендант Военного трибунала, который приводил приговор в исполнение. Когда Зайцев однажды рассказал ему этот эпизод, то он признался в своей причастности. Да, и из комендантов военных трибуналов в послевоенные годы выходили командармы.
Я так подробно остановился на описании этого эпизода вовсе не потому, чтобы привести эти печальные факты из биографии нашего соединения. Я хочу заставить читателей, чтобы они задумались над тем, например, если бы мы так же детально умели организовать бой или сражение, организовывая все детали взаимодействия родов войск, обеспечивая всем необходимым для боя, как был подготовлен и проведен расстрел, то мы бы не имели тех двадцати шести с половиной миллионов безвозвратных потерь в ту беспощадную кровавую войну. А ведь тот же Член Военного совета мог бы хоть раз спросить у начальника политотдела дивизии: «Сколько в вашей дивизии Героев Советского Союза и где они сейчас находятся?». Хотя бы даже это, если он ничего не смыслил в организации боя, хоть и носил теперь общевойсковой чин полковника, а не просто полкового комиссара.
Теперь уже никто не сможет узнать, о чем думал с 29-го января по 3 февраля приговоренный к высшей мере Короткое, коль приговор заканчивался словами: «Приговор утвержден Верховным главнокомандующим и обжалованию не подлежит». Не спасли его от высшей кары ни 25-летняя служба в армии, ни такой же партийный стаж, ни фронтовые заслуги, ни ордена Красного Знамени, Александра Невского и орден Ленина, ни крестьянское происхождение, ни трехклассное общее образование и не отсутствие военного образования, кроме краткосрочных курсов политруков. А возможно, он думал о том своем выстреле в упор по командиру батареи, который он сделал в минуту высочайшего отчаяния, страха перед ответственностью и под угаром выпитого зелья? Скорее всего, он предчувствовал кару, так как приказ Верховного № 227 все еще действовал и витал над головами каждого из нас, и за все содеянное надо было платить. Никто из нас не знает, на чем основывалось обвинение. Рассматривался ли вопрос укомплектования дивизии на тот злополучный день? Скорее всего, нет. Никто из нас не присутствовал ни на следствии, ни на судебных заседаниях.
12 апреля 1999 года я говорил по телефону с бывшим начальником штаба артиллерийского дивизиона нашего артполка подполковником Дубровским. В послевоенное время он закончил Военно-юридическую академию и до выхода на пенсию проходил службу в Главной военной прокуратуре. Он видел документы судебного разбирательства командира дивизии полковника Короткова и сообщил мне о том, что в обвинительном заключении нет ни одного слова о его самочинном расстреле командира противотанковой батареи. Все обвинения основывались только на отходе дивизии без приказа вышестоящего командования. Для меня это явилось большой неожиданностью.
Так все бы и кануло в Лету, если бы не активная деятельность бывшего начальника разведки противотанкового дивизиона Ростова Романа Михайловича. После войны он окончил Военно-юридическую академию и, будучи непосредственным свидетелем боя и расстрела комдива, он в 1956 году написал Главному военному прокурору генерал-майору юстиции Барскому Е. И. заявление следующего содержания: «Ряд событий последних лет побудил меня к необходимости написать это письмо. Суть его заключается в следующем. В период подготовки Корсунь-Шевчен-ковской операции советских войск 14 января 1944 года в районе Виноград Киевской области 38-я стрелковая дивизия, в которой я служил временно исполняющим обязанности командира батареи 134-го ОИПТД, потерпела поражение. В этот день мне пришлось оказывать помощь командиру дивизии полковнику Короткову, которому грозила опасность попасть в плен к немцам. Насколько я ему помог, мне судить трудно, однако ему удалось вырваться из окружения противника.
Неожиданно для всех нас командир дивизии полковник Короткое был обвинен в измене Родине и в феврале 1944 года перед строем офицеров расстрелян.
Я не знаю, на каких фактах было основано его обвинение, но лично я убежден, что он не был изменником Родины в полном смысле этого слова.
Кроме того, 14 января 1944 года во время боя я был вместе с командиром дивизии, вместе с ним отстреливался от немецких автоматчиков и т. п., однако при расследовании его дела (а это, видимо, было) со мной никто не побеседовал, а поэтому обстоятельства могли оказаться невыясненными.
Прошу принять к сведению мое заявление, в связи с чем я готов дать подробные объяснения по существу дела. Капитан М. Р. Ростов
20-го августа 1956 года».
Через год и три месяца Роман Михайлович получил из Главной военной прокуратуры короткий ответ следующего содержания:
«19 ноября 1956 года № 6Г-53375-44. Гр. Р. М. Ростову, г. Ульяновск, ул. Сызранская, 17, кв. 7.
Сообщаю, что поступившая от вас жалоба от 20.08.56 г. Главной военной прокуратурой рассмотрена и дело А. Д. Короткова направлено для рассмотрения в Военную коллегию Верховного суда СССР, откуда вам будут сообщены результаты.
Военный прокурор отдела Главной военной прокуратуры подполковник юстиции Ю. Ярчевский».
Жалоба Р. М. Ростова была рассмотрена, и спустя четыре месяца он получил следующее извещение:
«Военная коллегия Верховного суда Союза ССР, 24 марта 1958 года, № 2П-013029/57.
Справка
Дело по обвинению Андрея Денисовича Короткова пересмотрено Военной коллегией Верховного суда СССР 8 марта 1958 года.
Приговор Военного трибунала 1 - го Украинского фронта от28-го января 1944 года в отношении А. Д. Короткова изменен: его действия переквалифицированы со ст. ст. 16 и 58-1 «б» УК РСФСР на ст. 197-17, п. «б» УК РСФСР.
Конфискация имущества из приговора исключена. В остальной части приговор оставлен без изменения.
Председательствующий судебного состава Военной коллегии Верховного суда СССР генерал-майор юстиции Костромин».
Я дважды посещал приемную Главной военной прокуратуры, имел длительные встречи с дежурными прокурорами, которым приносилось дело Короткова. Они с ним знакомились, но мне разрешили прочитать только Приказ командующего войсками 1-го Украинского фронта, генерала армии Ватутина, имевший гриф «Совершенно секретно», в котором объявлялся приговор по делу Короткова А. Д. Приказ должен был доводиться до всех офицеров, но нам его тогда не объявляли. Возможно, потому, что многие слышали сам приговор перед расстрелом. Впрочем, приказы и другие документы с грифом «Совершенно секретно» в полки вообще не доводились. Как и приказ № 227 Народного комиссара СССР, хотя в устной и письменной пропагандистской практике мы слышали о нем много раз. Прокуроры мне пояснили, что трактовка приговора изменена, но высшая мера ему не снята. Предложили писать новое ходатайство о повторном пересмотре дела и посоветовали заручиться подписью нашего маршала. Но я им заявил, что, зная мнение маршала Петрова по этому вопросу, я сам обращаться к нему с этой просьбой не стану.
По-своему решила администрация села Голодьки Тетиевского района Киевской области. Вот что сообщил мне в своем письме житель Колесник Иван Сергеевич: «27 мая 1994 года останки комдива А. Д. Короткова перенесли из Черного леса, где он был расстрелян 3 февраля 1944 года, и захоронили со всеми почестями у памятника-мемориала павших воинов под Турсунским лесом». Несмотря на глубокую секретность происходившего в этом лесу, многие жители знали о расстреле и решили по-своему эту мрачную страницу истории тех грозных лет.
Всех участников тех памятных боев как магнитом тянуло в Лысянский район, чтобы не пригибаясь и не из окопа осмотреть места сражений, побеседовать с жителями и возложить цветы на могилы наших павших побратимов. Конечно, в этих местах сражалась не одна наша дивизия, но и потери дивизии были значительными. Только убитыми, по далеко не полным учетным данным, дивизия потеряла 355 человек, а всего в двух братских могилах села Босовка похоронены 874 человека, в Винограде 369. Только в Л ысянском районе в 40 населенных пунктах покоится прах 5.196 человек. А по данным Музея истории Корсунь-Шевченковской битвы, только в Звенигородском, Лысянском, Шполянском, Городищенском, Смелянском и Корсунь-Шевченковском районах похоронены в братских могилах 18 049 человек.
Были и у немцев здесь потери, и не малые. Один местный житель рассказывал мне в 1983 году о том, что при выходе из «котла» в февральских боях много немцев погибло в Лысянском районе. Их трупы долго не убирали, пока не похоронили всех погибших наших воинов. Все эти заботы по погребению в братские могилы были возложены на местных жителей - женщин, стариков и детей. После последовало приказание хоронить и немецкие трупы. На отрывку им братских могил уже не хватало сил, да и наступали теплые дни. Поэтому решили сбрасывать трупы в глубокую промоину. Потом обрушили стенки промоины и засыпали трупы. Через пару лет были сильные весенние паводки. Вешние воды размыли грунт и обнажили останки немцев. «Мы, пацаны, - рассказывал мне теперь уже взрослый мужчина, - из любопытства копались в останках в надежде найти оружие, ножи, фляги, зажигалки и т. д. и стали обнаруживать белые и желтые зубы в черепах, выбивали их, чтобы играть ими в «стукалочку». За этим занятием нас однажды застал местный киномеханик и предложил пропускать нас без билета за эти «желтые» зубы, на что мы охотно согласились. «Белые» он не брал.
Теперь я хотел бы коснуться вопроса применения оружия в боевой обстановке по своим нарушителям приказов. Мне, хотя и немного, довелось учиться по довоенным уставам. Помню утверждение командиров и преподавателей о том, что «последний патрон беречь для себя». За это определенно ратовали и политруки. Знали мы и о том, что по паникерам и трусам разрешено было применять оружие, чтобы навести порядок, как это было показано в кинофильме «Чапаев». «Паникеры и трусы должны истребляться на месте», - гласил приказ № 227. И далее: «Командирыроты, батальона, полка, дивизии, соответствующие комиссары и политработники, отступающие с боевых позиций без приказа свыше, являются предателями Родины. С такими командирами и политработниками и поступать надо, как с предателями Родины…» Но если бы все, кто оказался в плену у немцев, пускали бы себе пулю в лоб, то насколько бы у нас увеличилось количество безвозвратных потерь, которых и без того более десятка приходится за каждого убитого немца? Ведь даже сын Верховного, командир батареи, не смог это сделать. Даже генералы далеко не все так поступали, попадая в плен, не говоря уже о раненых, потерявших сознание, изувеченных…
Теперь о применении оружия самим Коротковым. Я не знаю, как отнесся к этому Военный трибунал и рассматривался ли этот вопрос в ходе судебного разбирательства. К применению оружия по своим в ходе боя поначалу относились одобрительно. Позднее стали вникать, разбираться и требовать, чтобы подобные дела разбирал Военный трибунал и только он определял меру наказания. Мне известны несколько случаев, когда за необоснованное самоуправство командиры расплачивались штрафным батальоном, но иным это сходило с рук. Сразу после войны мне довелось год командовать 1 - й мотострелковой ротой 1-го гвардейского механизированного полка 1-й гвардейской механизированной дивизии. Это была именно та родоначальница советской гвардии, которая под командованием генерала Русиянова И. Н. из 100-й стрелковой дивизии в армии стала первой в гвардии. Потом она была развернута в 1 - й гвардейский механизированный корпус. Это редкость, но командовал дивизией и корпусом до конца войны один человек - генерал-лейтенант Русиянов. В то время еще было много ветеранов, которые помнили о том, что и этот генерал пользовался своим правом расстрела на месте. Может, по этой причине он был и обойден Геройством в ходе войны, однако в связи с каким-то юбилеем ему все же пожаловали эту высшую степень отличия 21.08.1972 года. Причиной такой длительной задержки могли оказаться и вышеназванные обстоятельства, тем более что и от командования он был отстранен сразу же после войны, направлен в академию, а окончив ее в 1949 году, проработал в аппарате МО только четыре года и в 53 году был отправлен в отставку. Хотя прожил он еще 31 год до своей кончины в 1984 году. У людей, лично применявших оружие в бою против своих военнослужащих, потом оказывались психические отклонения. Это далеко не то, что стрелять по противнику в разгар боя. Мне самому приходилось иногда приводить солдат в повиновение предупредительными выстрелами, но над их головой, и это давало положительные результаты Если рассматривать ответственность Короткова за отход полков, то читатель уже знает, с чем мы вступили в тот бой и какой исход его можно было ожидать. Ведь не расстреляли же командира соседней дивизии, которая оказалась в окружении, а даже якобы наградили за бои в окружении и выход из него.
Когда вся наша страна отмечала 50-летие Победы, я очень внимательно следил за многосерийным кинофильмом, созданным на основе нашей и немецкой кинохроники. Именно в той серии, которая была посвящена итогам Корсунь-Шевченковского сражения, были показаны кадры, как Гитлер вручает Рыцарские Железные кресты своим трем генералам за то, что они вывели 30 тысяч солдат из того котла, оставив все вооружение и боевую технику. Их Верховный награждает за поражение в этом сражении, а мы расстреливаем своего комдива в конечном счете за выигранную операцию в целом. Ведь и у немцев тоже был строгий приказ Гитлера «ни шагу назад» за отход от стен Москвы, тоже вводились заградительные отряды. Приоритет в этом на их стороне, мы только повторили этот опыт год спустя под Сталинградом.
И последнее. Начальнику штаба подполковнику Хамову П. Ф. первоначально вменялась в вину потеря управления в бою и намечалась «вышка». Но после признания вины комкора степень наказания была снижена. После штрафной роты он был восстановлен в воинском звании, сражался до конца войны, проходил службу в послевоенное время, окончил Академию Генерального штаба, произведен в генералы, преподавал в академии стратегию, защитил диссертацию, длительно работал в Генеральном штабе. Но на протяжении всех послевоенных лет его угнетало сознание того кошмара в предъявленном первичном обвинении - измене Родине - с вытекающими из этого последствиями.
Ю. И. МУХИН. Как штатского человека, как человека, за зарплату которого содержится армия и ее кадровое офицерство, меня бы больше устроило, если бы П. Ф. Хамова всю жизнь мучил не страх, что его могли расстрелять, а совесть, что из-за его, начальника штаба дивизии, вины, дивизия потеряла почти две тысячи человек, доверенных обществом ему под команду. Но Лебединцев об этих переживаниях Хамова не вспоминает. Что поделать - это кадровые офицеры, им главное свои жизни спасти, а что касается солдат, то «бабы новых нарожают».
Александр Захарович сетует, что вот Сталин их, офицеров, не обучил и были они безграмотными, а Член Военного совета накануне боя к ним в дивизию не приехал и взамен пьяных кадровых офицеров оборону не организовал. И в связи с этим мне вспоминается следующее.
В конце 70-х годов наш завод попал в тяжелейшее положение по вине директора завода. Будучи хамом с подчиненными, он, как водится, был угодлив к начальству и боялся ему перечить. А завод строился ускоренными темпами, печи вводились в строй, а строительство цехов, которые должны были бы обеспечивать их работу, откладывалось «на потом». Директору надо было бы пойти к министру, стукнуть кулаком по столу и отказаться строить завод таким образом. Но, повторю, он был слаб духом и начальству не возражал. Если сравнить ситуацию с войной, то директор, не имея артиллерии, гнал пехоту на неподавленные пулеметы. Завод попал на несколько лет в тяжелейший кризис - с большим количеством печей выплавлял металла меньше, чем когда у него печей было меньше.
Начались разборки, приняли решение снять директора, а за ним и начальника Главка. Но это всего полдела - надо же и заменить их. Как там было в Москве - не знаю, но, думаю, что желающих на должность начальника Главка было полно. А вот с директором дело обстояло так. Управление кадров министерства всегда имеет резерв кадров - список людей, которые могут занять должность директора завода данной отрасли, но пока работают в этой же отрасли начальниками цехов, главными специалистами и т. д. Вот весь этот резерв, если я не ошибаюсь, четыре человека, приезжали на завод, смотрели, а потом честно заявляли министру, что они с заводом не справятся, и просят их не назначать. Согласился один романтик, главный инженер родственного завода, но через год честно попросил министра освободить его от должности директора. Наконец совершенно в другой отрасли нашли человека, который завод поставил на ноги и прославил его. Подчеркну: достаточно быстро был найден настоящий Директор только потому, что целый ряд кандидатов честно отказались от этой соблазнительной должности и не стали по несколько лет уродовать завод, чтобы доказать свою несостоятельность.
Такое же положение было и внутри завода. Неоднократно мы наталкивались на ситуацию, при которой формальные кандидаты на должность начальника цеха просили не назначать их. Был случай, когда через партком «упросили» уже ушедшего на пенсию начальника цеха вновь занять свою должность на пару лет, чтобы подготовить ему подходящую замену.
Из 600 ИТР завода до четверти были практики без технического образования, а на рабочих должностях работали (помимо молодых специалистов) человек двести с дипломами инженеров. И они отказывались занимать инженерные вакансии, причем дело было не только в деньгах, а чаще всего в ответственности - в нежелании или страхе возлагать ее на себя.
Так вот, прочитав горы литературы об армии, я не помню случая, чтобы кадровый офицер отказался занять вышестоящую должность. Все они прут на должности, нимало не сомневаясь в своей грамотности и способностях. А вот когда надо воевать, то тут и вспоминают, что Сталин-де не захотел их в академиях обучить. Вот Александр Захарович пытается нас убедить, что Короткое не виноват, так как при стаже армейской службы в 25 лет он имел всего трехклассное образование и окончил курсы политруков. Проклятый Сталин не обучил его, поэтому в разгроме 38 сд виноват не Короткое, а Сталин. А у меня два вопроса. Первый: а что 25 лет этот Короткое делал в период, когда вся страна училась? Чего ему не хватало, чтобы учиться? Служба была тяжела или водку пить он и без академии умел? Второй вопрос: если он был дурак, то почему согласился на назначение его командиром дивизии? Ведь в 38 сд все штабные должности были забиты офицерами, а даже единственной ротой в полках командовали сержанты. Почему Коротков не попросил его назначить командиром роты? На нее у него образования хватило бы.
Скажем прямо: из-за того, что эти коротковы из шкуры вылазили, чтобы занять должность повыше, эти должности не могли занять те, кому они принадлежали по праву: буденные, чапаевы, фрунзе и те сотни тысяч совестливых офицеров, которые могли бы командовать дивизиями со славой, но погибли на передовой от команд уродов, набившихся на командные должности.
Правильно расстреляли комдива Короткова… Но этого мало. Вот Александр Захарович сетует, что расстрелы-де мы организовывать умели, а организовать бой - нет, почему, дескать, и потеряли 26,5 миллиона. Не согласен. Потеряли потому, что мало расстреливали этих коротковых. Если бы расстреливали с начала войны всех их, то остальные мигом бы научились и бой организовывать и взаимодействие родов войск. Сократили бы время на пьянку и траханье стряпух и телефонисток и научились бы.