Дорога домой: испытание веры
Водитель попутки был молчун, да и дорога не позволяла отвлечься - машину окружал туман. Наш разговор скоро сошёл на нет. Холмистая дорога укачивала, и я заснул. Через пару часов, когда я открыл глаза, туман сгустился. На три метра вокруг машины - и спереди, и сбоку - не было видно ничего, только клубился белёсый туман. «За Вороново, значит», - буркнул водитель. Это был вопрос для проформы, водитель просто дал знать, что он заметил, что я проснулся. Отвечать было необязательно. Автомобиль продолжал покачиваться на невидимых асфальтовых волнах.
Из-за того, что сквозь стекло ничего невозможно было разглядеть, кроме седых колышущихся обрывков тумана, которые не двигались, а просто мельтешили на месте - и трудно было понять, едем ли мы, летим или плывём, и, вообще, двигаемся вперёд или покачиваемся на волнах, не трогаясь с места. Лишь иногда по встречной полосе проплывали с еле слышным шелестом машины. Их очертания увидеть было невозможно. Всё, что было видно - это золотые шары, которые сначала двигались прямо навстречу, но в последний момент смещались влево и исчезали. Я снова задремал и проснулся, когда мы уже въезжали в Вороново. Сначала сбоку на мгновение возник знак «Вороново», потом слева проплыл в воздухе ряд пик забора вороновской усадьбы. Когда мы проезжали мимо центральной улицы, поворот огрызнулся хриплым сигналом грузовика, который, по-видимому, стоял на перекрёстке и боялся поворачивать в неизвестность. Машина нырнула в низину, справа замелькали и вновь исчезли очертания полосатого ограждения моста. «Тут». Будто перед машиной выросла стена - так быстро водитель затормозил. Про себя я отметил то напряжение, с которым водитель ехал сквозь туман, - «Надо же, одно слово, и машина стоит, как вкопанная». Я расплатился и, попрощавшись, вышел на дорогу. Машина тронулась и исчезла в тумане, как сахар в стакане с молоком.
Прежние ориентиры, маячки повседневности исчезают, и привычная дорога становится вызывающе незнакомой. В глубине туманной тропы силуэты и объёмы отдалённо напоминают знакомые места. Такое подобие известности, трансформация цвета и форм лишь ещё больше пугает. Охватывает ужас, когда ты помимо воли оказываешься свидетелем мутации предметов: камней, деревьев, земли и травы, которые плывут в тумане то увеличиваясь, то уменьшаясь, меняя цвет, сливаясь друг с другом.
Вирус метаморфоз коснулся и звуков - в мягком влажном воздухе невозможно отличить карканье вороны от треска обломившейся ветки. Впрочем, скоро стало понятно, что это ветка треснула под ногой - оказалось, впереди меня шла девушка. «Сыро сегодня, правда ведь», - девушка обернулась на мою фразу, и можно было наблюдать, как выражение напряжения, страха и отвращения, с которым она шла по туманному лесу, сменилось радостью и облегчением. Но прошла ещё секунда, и любопытство перешло в искренний испуг: «Что вам надо?» «Да ничего», - мне не осталось ничего, как пожать плечами. - «Счастливо вам добраться». Чтобы не смущать девушку, я шагнул в сторону, где тропинка выходит из лесу и идёт по полю.
Кругом не было видно ни зги - только белые и серые тени огромными птицами носились вокруг. Словно закрылись огромные белые веки, и в этой всемирной слепоте и беспомощности я прислушивался к звукам. Я шёл по травяной полосе, по этому мостику из бесконечности в бесконечность, прислушиваясь к собственным приглушённым шагам и далёким отголоскам: в тумане лениво разносились шорохи, тихий рык и урчание леса, и вдруг - резкие птичьи крики и восклицания, как уголки, впивающиеся в уши; жалобы и причитания, рубящие мягкую вату в акустический салат.
К дачам я вышел не там, где ожидал - и пришлось минут пять идти вдоль забора. Возле него трава была особенно высокой, и я шёл в небольшом отдалении от металлической, наполовину заржавевшей сетки, насквозь пропитанной росой. Туман рассеивал и искажал мир, не оставляя прямых линий и чётких очертаний. Скрывая мир, большую его часть, туман играет с оставшейся, как ему заблагорассудится. Ржавая сетка, рядом с которой я шёл, то приближалась, то удалялась, раздуваясь и изгибаясь. Оптический обман был настолько реальным, что я невольно тянул руку к шершавому мокрому железу, чтобы убедиться, не упрусь ли я скоро в её ржаные ромбы.
Забор закончился, я перепрыгнул через канаву, и пошёл к дому, узнавая дорогу по хрусту гравия там, где машины не успели вмять его в глину. Мимо прозрачных очертаний соседнего дома, к влажной металлической ограде дома, сквозь скрипучую калитку. На крыльце я обернулся назад, чтобы убедиться, что немая стена тумана остановилась полукругом у входа, безбрежный молочный океан не в силах залить нижние ступеньки. Здесь пролегала граница чужого мира, и начинался дом. А дома папа шумно спустится с лестницы, восклицая, «О! Какие люди!», а мама будет ждать на втором этаже с книгой в руках и сдвинутыми на нос очками и с напускной серьёзностью спросит, почему я не оставил куртку внизу. Будет чай, и будут разговоры обо всём и ни о чём одновременно. И мигающие языки изменчивого пламени внутри камина будет во сто крат реальнее всего, что осталось за дверью.
Туман испытывает нашу веру. Между двумя скалами, между двумя мирами протянуты нити наших судеб. Каждую секунду нашей жизни туман проверяет нас - не сдадимся ли мы, не свернём ли, не потеряемся ли в сером молоке забытья. Можем ли мы без обязательств, без манящих перспектив двигаться вперёд. Можем ли мы вверять наше будущее провидению, достаточно ли в нас убеждённости в том, что всё, что происходит - к лучшему, можем ли слепо верить в счастье? Там, где нет ориентиров, нет доказательств, нет расчетов, нет гарантий, нами руководит вера.
Из-за того, что сквозь стекло ничего невозможно было разглядеть, кроме седых колышущихся обрывков тумана, которые не двигались, а просто мельтешили на месте - и трудно было понять, едем ли мы, летим или плывём, и, вообще, двигаемся вперёд или покачиваемся на волнах, не трогаясь с места. Лишь иногда по встречной полосе проплывали с еле слышным шелестом машины. Их очертания увидеть было невозможно. Всё, что было видно - это золотые шары, которые сначала двигались прямо навстречу, но в последний момент смещались влево и исчезали. Я снова задремал и проснулся, когда мы уже въезжали в Вороново. Сначала сбоку на мгновение возник знак «Вороново», потом слева проплыл в воздухе ряд пик забора вороновской усадьбы. Когда мы проезжали мимо центральной улицы, поворот огрызнулся хриплым сигналом грузовика, который, по-видимому, стоял на перекрёстке и боялся поворачивать в неизвестность. Машина нырнула в низину, справа замелькали и вновь исчезли очертания полосатого ограждения моста. «Тут». Будто перед машиной выросла стена - так быстро водитель затормозил. Про себя я отметил то напряжение, с которым водитель ехал сквозь туман, - «Надо же, одно слово, и машина стоит, как вкопанная». Я расплатился и, попрощавшись, вышел на дорогу. Машина тронулась и исчезла в тумане, как сахар в стакане с молоком.
Прежние ориентиры, маячки повседневности исчезают, и привычная дорога становится вызывающе незнакомой. В глубине туманной тропы силуэты и объёмы отдалённо напоминают знакомые места. Такое подобие известности, трансформация цвета и форм лишь ещё больше пугает. Охватывает ужас, когда ты помимо воли оказываешься свидетелем мутации предметов: камней, деревьев, земли и травы, которые плывут в тумане то увеличиваясь, то уменьшаясь, меняя цвет, сливаясь друг с другом.
Вирус метаморфоз коснулся и звуков - в мягком влажном воздухе невозможно отличить карканье вороны от треска обломившейся ветки. Впрочем, скоро стало понятно, что это ветка треснула под ногой - оказалось, впереди меня шла девушка. «Сыро сегодня, правда ведь», - девушка обернулась на мою фразу, и можно было наблюдать, как выражение напряжения, страха и отвращения, с которым она шла по туманному лесу, сменилось радостью и облегчением. Но прошла ещё секунда, и любопытство перешло в искренний испуг: «Что вам надо?» «Да ничего», - мне не осталось ничего, как пожать плечами. - «Счастливо вам добраться». Чтобы не смущать девушку, я шагнул в сторону, где тропинка выходит из лесу и идёт по полю.
Кругом не было видно ни зги - только белые и серые тени огромными птицами носились вокруг. Словно закрылись огромные белые веки, и в этой всемирной слепоте и беспомощности я прислушивался к звукам. Я шёл по травяной полосе, по этому мостику из бесконечности в бесконечность, прислушиваясь к собственным приглушённым шагам и далёким отголоскам: в тумане лениво разносились шорохи, тихий рык и урчание леса, и вдруг - резкие птичьи крики и восклицания, как уголки, впивающиеся в уши; жалобы и причитания, рубящие мягкую вату в акустический салат.
К дачам я вышел не там, где ожидал - и пришлось минут пять идти вдоль забора. Возле него трава была особенно высокой, и я шёл в небольшом отдалении от металлической, наполовину заржавевшей сетки, насквозь пропитанной росой. Туман рассеивал и искажал мир, не оставляя прямых линий и чётких очертаний. Скрывая мир, большую его часть, туман играет с оставшейся, как ему заблагорассудится. Ржавая сетка, рядом с которой я шёл, то приближалась, то удалялась, раздуваясь и изгибаясь. Оптический обман был настолько реальным, что я невольно тянул руку к шершавому мокрому железу, чтобы убедиться, не упрусь ли я скоро в её ржаные ромбы.
Забор закончился, я перепрыгнул через канаву, и пошёл к дому, узнавая дорогу по хрусту гравия там, где машины не успели вмять его в глину. Мимо прозрачных очертаний соседнего дома, к влажной металлической ограде дома, сквозь скрипучую калитку. На крыльце я обернулся назад, чтобы убедиться, что немая стена тумана остановилась полукругом у входа, безбрежный молочный океан не в силах залить нижние ступеньки. Здесь пролегала граница чужого мира, и начинался дом. А дома папа шумно спустится с лестницы, восклицая, «О! Какие люди!», а мама будет ждать на втором этаже с книгой в руках и сдвинутыми на нос очками и с напускной серьёзностью спросит, почему я не оставил куртку внизу. Будет чай, и будут разговоры обо всём и ни о чём одновременно. И мигающие языки изменчивого пламени внутри камина будет во сто крат реальнее всего, что осталось за дверью.
Туман испытывает нашу веру. Между двумя скалами, между двумя мирами протянуты нити наших судеб. Каждую секунду нашей жизни туман проверяет нас - не сдадимся ли мы, не свернём ли, не потеряемся ли в сером молоке забытья. Можем ли мы без обязательств, без манящих перспектив двигаться вперёд. Можем ли мы вверять наше будущее провидению, достаточно ли в нас убеждённости в том, что всё, что происходит - к лучшему, можем ли слепо верить в счастье? Там, где нет ориентиров, нет доказательств, нет расчетов, нет гарантий, нами руководит вера.
