Эфаэрвеловское ту армс
Хитовая картинка с полицаями в пабе напомнила мне о том, что в своё время я так и не удосужился перевести текст Джона Донна, отрывок которого Хэмингуэй вынес в эпиграф романа. Текст оказался слишком сложным для меня. Дело не в староанглийских словечках (на то есть словарь), но фразы построены так мудрёно, что больше напоминают восточные рассуждения об атмане и брахмане или о дао. Конечно, текст этот многократно переводили, но хотелось самому. Вот что получилось.
Быть может, тот, по ком звонит колокол, так плох, что даже не ведает, что колокол звонит по нём. А может так статься, что я думаю о себе намного лучше, чем люди, которые хорошо меня знают, и он звонит по мне, а я об этом не ведаю.
Наша Церковь соборная, всеобщая, а потому все её свершения, всё, что Она делает, относится ко всем.
Когда Она крестит дитя, то это касается меня, потому что тем самым это дитя соединяется с телом, которое и мне служит головой, и тело принимает его, то самое, членом которого являюсь и я.
И когда Она хоронит человека, это действие тоже касается меня. У всех людей один Автор, и человечество одна книга. Когда один человек умирает, одна из глав вырывается из книги, но переводится на лучший язык. И каждая глава должна быть переведена. У Бога много переводов; кого-то переводят по возрасту, кого-то по болезни, кого-то из-за войны, кого-то судебным решением, но рука Божия есть в каждом из переводов и рука Его сошьет все наши разбросанные листы вновь для той библиотеки, где каждая книга будет лежать открытой для другой.
Посему колокол, что звонит к проповеди, призывает не только к проповеднику, но призывает общество прибыть, так как он звонит всем нам. Но намного больше мне, тому, кого я подвёл к двери собственной немочью.
Был давний спор о процедуре (в котором смешались благочестие и достоинство, вера и мнения), кто из религиозных орденов должен первый звонить, сзывая к утренней молитве. Было определено, что звонит первый тот, кто раньше встанет.
Если бы мы ценили по достоинству колокол, зовущий нас к вечерней молитве, то были бы рады сделать его своим, поднимаясь пораньше, и в этом случае он стал бы нашим, ведь так оно и есть на самом деле.
Колокол звонит по том, кто думает, что он звонит по нём. И хотя колокол умолкнет, с того самого мгновения, как эта мысль посетит человека, он соединится с Богом.
Кто не прикрывает глаз своих от восходящего солнца? Но кто способен отнять свой взор от появившейся кометы? Кто не поворачивает головы на звон по любому поводу? Но кто способен отвлечься от звона, который уносит из нашего мира часть его самого? Ни один человек не остров сам по себе, каждый человек частица материка, часть целого.
Если берег подмоет море, Европа станет меньше, и не важно, был ли там мыс, или имение друга твоего, или твое собственное имущество. Любая человеческая смерть умоляет и меня, потому что я вовлечён в человечество, а потому никогда не спрашивай, по ком звонит колокол, он звонит по тебе.
Это нельзя назвать ни просьбой о страдании, ни страданием за чужой счёт, но, как бы мы ни были несчастны сами по себе, мы должны получить ещё больше от соседнего дома, принимая на себя несчастья наших соседей.
Поистине, это было бы простительной жадностью, если бы мы сделали из несчастья сокровище и редкость, так, чтобы ни один человек не имел его в достатке.
Ни один человек не страдает настолько, что несчастья так высоко бы подняли его, чтобы сделали достойным Бога.
Если человек держит своё сокровище в куске или слитках золота, не имея разменных монет, сокровище не покроет его дорожных расходов.
Скорбь есть сокровище по своей природе, но не разменная монета на текущие нужды, пока она не приблизит нас к нашему дому, к небесам.
Другой может быть болен и болен смертельно, и страдание может храниться в глубине его, как золото в шахте, и быть бесполезным для него, но этот колокол, что говорит мне о его страданиях, выкапывает из-под земли и отдаёт его золото мне. Рассматривая так чужую беду, относясь к ней как к собственной, я спасаю себя самого, обращаясь к моему Богу, который единственный наш Спаситель.
Джон Донн, 1623.
Быть может, тот, по ком звонит колокол, так плох, что даже не ведает, что колокол звонит по нём. А может так статься, что я думаю о себе намного лучше, чем люди, которые хорошо меня знают, и он звонит по мне, а я об этом не ведаю.
Наша Церковь соборная, всеобщая, а потому все её свершения, всё, что Она делает, относится ко всем.
Когда Она крестит дитя, то это касается меня, потому что тем самым это дитя соединяется с телом, которое и мне служит головой, и тело принимает его, то самое, членом которого являюсь и я.
И когда Она хоронит человека, это действие тоже касается меня. У всех людей один Автор, и человечество одна книга. Когда один человек умирает, одна из глав вырывается из книги, но переводится на лучший язык. И каждая глава должна быть переведена. У Бога много переводов; кого-то переводят по возрасту, кого-то по болезни, кого-то из-за войны, кого-то судебным решением, но рука Божия есть в каждом из переводов и рука Его сошьет все наши разбросанные листы вновь для той библиотеки, где каждая книга будет лежать открытой для другой.
Посему колокол, что звонит к проповеди, призывает не только к проповеднику, но призывает общество прибыть, так как он звонит всем нам. Но намного больше мне, тому, кого я подвёл к двери собственной немочью.
Был давний спор о процедуре (в котором смешались благочестие и достоинство, вера и мнения), кто из религиозных орденов должен первый звонить, сзывая к утренней молитве. Было определено, что звонит первый тот, кто раньше встанет.
Если бы мы ценили по достоинству колокол, зовущий нас к вечерней молитве, то были бы рады сделать его своим, поднимаясь пораньше, и в этом случае он стал бы нашим, ведь так оно и есть на самом деле.
Колокол звонит по том, кто думает, что он звонит по нём. И хотя колокол умолкнет, с того самого мгновения, как эта мысль посетит человека, он соединится с Богом.
Кто не прикрывает глаз своих от восходящего солнца? Но кто способен отнять свой взор от появившейся кометы? Кто не поворачивает головы на звон по любому поводу? Но кто способен отвлечься от звона, который уносит из нашего мира часть его самого? Ни один человек не остров сам по себе, каждый человек частица материка, часть целого.
Если берег подмоет море, Европа станет меньше, и не важно, был ли там мыс, или имение друга твоего, или твое собственное имущество. Любая человеческая смерть умоляет и меня, потому что я вовлечён в человечество, а потому никогда не спрашивай, по ком звонит колокол, он звонит по тебе.
Это нельзя назвать ни просьбой о страдании, ни страданием за чужой счёт, но, как бы мы ни были несчастны сами по себе, мы должны получить ещё больше от соседнего дома, принимая на себя несчастья наших соседей.
Поистине, это было бы простительной жадностью, если бы мы сделали из несчастья сокровище и редкость, так, чтобы ни один человек не имел его в достатке.
Ни один человек не страдает настолько, что несчастья так высоко бы подняли его, чтобы сделали достойным Бога.
Если человек держит своё сокровище в куске или слитках золота, не имея разменных монет, сокровище не покроет его дорожных расходов.
Скорбь есть сокровище по своей природе, но не разменная монета на текущие нужды, пока она не приблизит нас к нашему дому, к небесам.
Другой может быть болен и болен смертельно, и страдание может храниться в глубине его, как золото в шахте, и быть бесполезным для него, но этот колокол, что говорит мне о его страданиях, выкапывает из-под земли и отдаёт его золото мне. Рассматривая так чужую беду, относясь к ней как к собственной, я спасаю себя самого, обращаясь к моему Богу, который единственный наш Спаситель.
Джон Донн, 1623.