Итак, начиная с 12 часов, весь день Аркадия Макаровича был заполнен, даже переполнен, разнообразными встречами, разговорами, сценами и недоразумениями. События развивались с такой скоростью, что пришлось буквально метаться в треугольнике: набережная Фонтанки - квартира Татьяны Павловны напротив Технологического института - квартира родителей и сестры на Можайской улице. Безуспешные поиски собственного угла заставили несколько часов кружить в этом же районе города, хорошо знакомом самому автору, и чуть не привели в постоялые дворы "в конце Обуховского проспекта, у Триумфальных ворот" (ныне Московский проспект).
Как бы ни были судьбоносны события в каждой остановке на карте дня, с сожалением опускаю рассказ о них. Для тех, кто читал, он бесполезен, а для еще не читавших - скорее вреден.
Если попытаться расписать день Аркадия по часам, прикинув примерное минимальное время для разговоров и пеших переходов, то видно, что он только-только укладывается в двадцатичетырехчасовые границы. А точнее будет сказать, романный день так и не совпал, в итоге, с календарным. Самоубийством Оли - трагической развязкой, свершившейся уже после полуночи - Достоевский ставит точку событиям этого дня. Намеренно или нет, но в смерти Оли, приехавшей с матерью из Москвы, как в преступлении Раскольникова, как будто повинен город, его улицы и дома.
Из логики событий выпадает один загадочный эпизод. Когда Васин стелет гостю постель, Аркадий вдруг в подробностях вспоминает, как три недели назад ночевал у Ефима Зверева и забавную фразу, которую тот произносит по-французски, приготовляя Аркадию место ночлега. Непонятно, к чему эта завитушка сюжета, ведь сразу возникает вопрос, почему нельзя было узнать адрес Крафта и уладить дело с письмом тогда же, три недели назад, а не ходить пешком в этакую даль специально.
Отмечу еще одну забавную деталь - топонимическую, но не петербургскую. Это фраза несущего всякий вздор Стебелькова, когда он рассказывает о восхождении на гору в Германии в компании с англичанами: "На повороте, то есть на этапе, и именно там, где монахи водку шартрез делают, - это заметьте, - встречаю туземца, стоящего уединенно, смотрящего молча". Достоевский, устами Стебелькова, вставляет топонимический нонсенс, что странно, поскольку, при всей абсурдности, речи этого персонажа не противоречат общеизвестным фактам. Но мы к этой фигуре еще вернемся.