Библиорадости 31
Об Антоне Владимировиче Карташеве, о его яркой личности и незаурядной судьбе давно собиралась рассказать в одном из выпусков Путеводителя по философско-религиозному Петербургу (все-таки председатель ПРФО!). Правда, в топографическом смысле Карташев оказался для меня трудноуловим, точнее знаю, что жил то в Лавре, то (видимо) на казенной квартире, как сотрудник Публички, то у Мережковских, надо еще подумать, к какому углу "привязать" рассказ. Поэтому пока поделюсь библиорадостью чтения его "Очерков по истории русской церкви", изданных в Париже в 1959.
А поводов для радости немало: энциклопедичность, дотошная документальность непротиворечиво и гениально сочетаются с действительно фееричным, ярким, взрывным стилем изложения. Это страстный и местами пристрастный, полемичный, но не тенденциозный, одновременно поэтичный и трезвый взгляд на историю, будто прожектором пронзающий толщу и тьму веков.
Небольшие выдержки из портретов древнерусских князей, так или иначе прокладывавших Руси дорогу к христианству:
князь Олег (882-912), ходивший походами на Царьград, в результате которых дружина и купцы увидели красоту храмов и служб, когда византийский царь Леон "пристави к ним мужи свои показати им церковную красоту, и полаты златыа и в них сущее богатство":
"Олег еще не понимал, что его игра в язычество безнадежна, как безнадежна была его демонстрация при отступлении от стен КПля. Отступая от нераскрывшихся для него ворот столицы, он приказал прибить к ним свой щит. Вероятно, сей трофей был сброшен негодующим населением при первой же возможности, как только враг отплыл от берега и ворота отворились".
князь Игорь (912-942), заключивший с Византией всеобъемлющий договор, регулирующий вопросы гражданского, уголовного и торгового права, толерантный князь-язычник:
"Открывается и любопытная подробность, что в параллель "соборной" церкви в КПле, посвященной пророку Илии здесь в Киеве, в знак солидарности киевских христиан-варягов с цареградскими единоплеменниками и единоверцами, и здешняя церковь "приходская" (греч. кафолики) посвящена тому же имени св. Ильи. Христианство при Игоре, таким образом, уже не гонимо и де факто, благодаря своей грамотности, даже занимает передовое место. Киевская атмосфера на самых верхах христианизуется".
княгиня Ольга (945-969), супруга князя Игоря, мать Святослава и бабушка князя Владимира, установившего христианство официальной религией на Руси. Энергичная и предприимчивая княгиня-христианка, остаток жизни посвятившая миссионерству и строительству церквей:
"На мировой политической бирже того века были единственными бесспорными аристократами "кесарями-августами", только византийские василевсы. … Может быть Ольга в КПле и предлагала Двору дать в жены Святославу византийскую принцессу и в этих пределах и самой стать свойственницей византийского двора. При глухоте и слепоте этого двора к христианским возможностям нового великого народа, Ольга могла отомстить грекам только бессильным выгоном их послов из Киева, к сожалению на радость языческой партии, окружавшей Святослава. Неудивительно поэтому, что в окружении Ольги среди варягов, уже охристианившихся, были и их родичи, послы и гости из районов Западной Европы, христиане латинского, римского патриархата, которые искренне приходили к мысли, что, если греки так горды, то Киевской Руси можно принимать крещение и иерархию из Западного папского района. Там тоже с момента коронации в 800-м году Карла Великого, царствовали миропомазанные папами "императоры", ревниво миссионерствующие от юга до севера Европы и ликвидирующие повсюду языческое варварство. Для Ольги этого было мало. Она знала, как низко котируется при византийском дворе вся помпа Западной империи. Она мечтала о приобщении не к компании "узурпаторов", а к достоинству единственно подлинных царей всего православия".
И так далее, в таком же увлекательном и увлекающемся стиле, но, повторюсь, при самом тщательном и разностороннем разборе источников. Так что, как всякое талантливое произведение, Очерки вызывают все сразу: интерес, восхищение, недоумение, иронию, скепсис. Такое чтение-приключение: весело и страшно вдруг провалиться в точку баснословной, незапамятной истории, с тем, чтобы, вынырнув с другой стороны, очутиться внутри неё и увидеть перекрестья и закоулки в головокружительном тысячекратном приближении, даже не строчками летописей, а как линии собственной ладони.
Интересно, параллельно у Аверинцева в замечательной статье "Византия и Русь: два типа духовности", где ему приходится так же, пусть в другом - своем - стиле, толковать слова и поступки христианских мыслителей и подвижников, открывая новые смыслы, не заменяя и не подменяя старых, наткнулась на отступление о проблемах и ловушках смыслового "приближения" истории. Он с беспокойством размышляет о том, "до чего легко сделать константы психологии народа [и его правителей] предметом риторики, … и до чего трудно говорить о них, требуя с самого себя ответа за свои слова", что нет "готовой методики для отличения угадываемого потенциального бытия выявляемых позднее смыслов от самой тривиальной модернизации". С другой стороны, "эта задача не то чтобы допускает, а принудительно требует определенной меры того, что иначе именуется верхоглядством, и ничего тут не поделаешь. Если картограф пометил на карте город кружочком, не принято сердиться на него на том основании, что город этот в действительности не имеет столь выдержанной геометрической формы. От карты требуется иное - чтобы масштаб был выдержан".
Не знаю, размышлял ли Карташев об этих вещах, но, забегая вперед, поручусь, что масштаб он выдержит: избежав идеологического верхоглядства и риторики, с топографической детальностью, заботливо и зримо опишет тропинки и тракты, тупики и болота, возвышенности и уклоны русской церковной истории.
А поводов для радости немало: энциклопедичность, дотошная документальность непротиворечиво и гениально сочетаются с действительно фееричным, ярким, взрывным стилем изложения. Это страстный и местами пристрастный, полемичный, но не тенденциозный, одновременно поэтичный и трезвый взгляд на историю, будто прожектором пронзающий толщу и тьму веков.
Небольшие выдержки из портретов древнерусских князей, так или иначе прокладывавших Руси дорогу к христианству:
князь Олег (882-912), ходивший походами на Царьград, в результате которых дружина и купцы увидели красоту храмов и служб, когда византийский царь Леон "пристави к ним мужи свои показати им церковную красоту, и полаты златыа и в них сущее богатство":
"Олег еще не понимал, что его игра в язычество безнадежна, как безнадежна была его демонстрация при отступлении от стен КПля. Отступая от нераскрывшихся для него ворот столицы, он приказал прибить к ним свой щит. Вероятно, сей трофей был сброшен негодующим населением при первой же возможности, как только враг отплыл от берега и ворота отворились".
князь Игорь (912-942), заключивший с Византией всеобъемлющий договор, регулирующий вопросы гражданского, уголовного и торгового права, толерантный князь-язычник:
"Открывается и любопытная подробность, что в параллель "соборной" церкви в КПле, посвященной пророку Илии здесь в Киеве, в знак солидарности киевских христиан-варягов с цареградскими единоплеменниками и единоверцами, и здешняя церковь "приходская" (греч. кафолики) посвящена тому же имени св. Ильи. Христианство при Игоре, таким образом, уже не гонимо и де факто, благодаря своей грамотности, даже занимает передовое место. Киевская атмосфера на самых верхах христианизуется".
княгиня Ольга (945-969), супруга князя Игоря, мать Святослава и бабушка князя Владимира, установившего христианство официальной религией на Руси. Энергичная и предприимчивая княгиня-христианка, остаток жизни посвятившая миссионерству и строительству церквей:
"На мировой политической бирже того века были единственными бесспорными аристократами "кесарями-августами", только византийские василевсы. … Может быть Ольга в КПле и предлагала Двору дать в жены Святославу византийскую принцессу и в этих пределах и самой стать свойственницей византийского двора. При глухоте и слепоте этого двора к христианским возможностям нового великого народа, Ольга могла отомстить грекам только бессильным выгоном их послов из Киева, к сожалению на радость языческой партии, окружавшей Святослава. Неудивительно поэтому, что в окружении Ольги среди варягов, уже охристианившихся, были и их родичи, послы и гости из районов Западной Европы, христиане латинского, римского патриархата, которые искренне приходили к мысли, что, если греки так горды, то Киевской Руси можно принимать крещение и иерархию из Западного папского района. Там тоже с момента коронации в 800-м году Карла Великого, царствовали миропомазанные папами "императоры", ревниво миссионерствующие от юга до севера Европы и ликвидирующие повсюду языческое варварство. Для Ольги этого было мало. Она знала, как низко котируется при византийском дворе вся помпа Западной империи. Она мечтала о приобщении не к компании "узурпаторов", а к достоинству единственно подлинных царей всего православия".
И так далее, в таком же увлекательном и увлекающемся стиле, но, повторюсь, при самом тщательном и разностороннем разборе источников. Так что, как всякое талантливое произведение, Очерки вызывают все сразу: интерес, восхищение, недоумение, иронию, скепсис. Такое чтение-приключение: весело и страшно вдруг провалиться в точку баснословной, незапамятной истории, с тем, чтобы, вынырнув с другой стороны, очутиться внутри неё и увидеть перекрестья и закоулки в головокружительном тысячекратном приближении, даже не строчками летописей, а как линии собственной ладони.
Интересно, параллельно у Аверинцева в замечательной статье "Византия и Русь: два типа духовности", где ему приходится так же, пусть в другом - своем - стиле, толковать слова и поступки христианских мыслителей и подвижников, открывая новые смыслы, не заменяя и не подменяя старых, наткнулась на отступление о проблемах и ловушках смыслового "приближения" истории. Он с беспокойством размышляет о том, "до чего легко сделать константы психологии народа [и его правителей] предметом риторики, … и до чего трудно говорить о них, требуя с самого себя ответа за свои слова", что нет "готовой методики для отличения угадываемого потенциального бытия выявляемых позднее смыслов от самой тривиальной модернизации". С другой стороны, "эта задача не то чтобы допускает, а принудительно требует определенной меры того, что иначе именуется верхоглядством, и ничего тут не поделаешь. Если картограф пометил на карте город кружочком, не принято сердиться на него на том основании, что город этот в действительности не имеет столь выдержанной геометрической формы. От карты требуется иное - чтобы масштаб был выдержан".
Не знаю, размышлял ли Карташев об этих вещах, но, забегая вперед, поручусь, что масштаб он выдержит: избежав идеологического верхоглядства и риторики, с топографической детальностью, заботливо и зримо опишет тропинки и тракты, тупики и болота, возвышенности и уклоны русской церковной истории.