Снег внутри меня, или Окна нашего ада
Автор : Ёжик Медвежонков
Я боюсь не смерти, не пыток, не войны.
Страшнее, чем раскаленное железо и падающие на землю снаряды, - видеть, как гаснет солнце в глазах другого человека, теряющего надежду. То, большое, огромное солнце не так жалко, как это маленькое, беззащитное солнышко, согревающее чужие глаза.
В тот день у всех моих друзей были такие глаза, из-за которых мне хотелось кричать от страха. Все они в чем-то разочаровались.
Максим разбудил меня своим телефонным звонком и сказал, что не хочет больше жить. Я поехал к нему в четыре часа ночи.
- Представляешь, целый месяц! - плакал он, - целый месяц ОН мне снился! Ласковый такой, добрый, пушистый!
- Кто? - не понял он.
- Виктюк. Роман Виктюк. Ромочка. Он ласкался ко мне, говорил, что безумно меня хочет, что даже сделает мне минет, он бегал за мной с цветами, плакал, и так ласково называл меня своей виктюшечкой! Я просыпался счастливый, думал, что это свыше все, что он меня увидел на своих спектаклях, в зрительном ряду и влюбился.
Я нашел его, сказал про все, про сны, про минет, и….Меня с лестницы спустили! Оказывается, это не вещие сны, не волшебство, а просто мое больное воображение. Получается, что я не мечта великого режиссера, а никому не нужное ничтожество. Как мне херово теперь! Я уже третьи сутки не сплю. Боюсь своих снов. Держусь на кофе.
По дороге от Максима меня чуть не сбила машина, - я шел на красный. Водитель что-то закричал сначала, но потом мы узнали друг друга.
Это был мой знакомый Сергей, с которым мы не виделись с тех пор, как он, романтически увлеченный, стал депутатом.
- Садись, подвезу, - сказал он. Я было отказался.
- Садись, - повторил он, - пока я кого-то везу, это единственный шанс, что доеду живым. Не хочу никого на тот свет с собой забирать, а так бы на полной въехал в первый же столб.
Оказалось, что Сергей дослужился до президентской администрации. Я помнил его глаза, когда он решил «пойти в политику». В них жило солнце, в этих глазах. Он верил, что все в нашей стране можно изменить, - его глаза светились когда к власти пришел Ельцин, - он верил ему.
Теперь глаза моего приятеля были бесцветны, - из них исчезло тепло надежды.
- И ведь он и, правда, был честным человеком, - сказал мне Сергей, - но…
- Что но? - спросил я.
- Все было бы нормально, если б он не оказался графоманом. Вместо того, чтобы следить за страной, что в ней происходит, он… он писал книжки, - постоянно, - одну за одной. Вот говорят, что Дарья Донцова - это бизнес, это ради денег команда работает, а это не бизнес. Это все он писал, Ельцин, и не мог остановиться.
- Но ведь книжки до сих пор выходят, - растерялся я.
- Вот именно! Я думал, хоть тогда все изменится. Но….опять, новый президент - опять! Это какой-то ужас! Они пишут, не останавливаясь, - вместо докладов министров о состоянии дел в стране им приносят сводки тиражей других авторов, - это единственное, что их интересует. Это какой-то жуткий писательский зуд, катастрофа. Кризис….кризис…экономический… - это все специально устроено для того, чтобы цены на книги конкурентов повысить, чтобы их не так покупали, - там-то, в Кремле, своя типография, там цены на бумагу не растут. Все, не верю я ни во что больше. Ни фига у нас хорошего в жизни не будет. Хочешь вместе в столб врежемся?
Я решил всё-таки выйти из машины, - и по дороге домой встретил своего давнего друга, - достаточно богатого человека. Он сохранял железное спокойствие даже, когда у него провалилась одна сделка, и он потерял около ста тысяч долларов. Тогда он улыбался. Мышцы его лица дергались, ему было трудно, но он улыбался. А сейчас он плакал.
- Представляешь! - Глеб в отчаянии стянул с себя пиджак и бросил его в грязь, - меня никто так не унижал! Я всю жизнь Аньку любил, ну, ты знаешь, с которой еще за одной партой сидел, - там, в моем бизнесе, такие не котируются, там модель нужна, чтоб тебя уважали. Супермодель. И я завел себе жену, - супермодель, - по Аньке тосковал, на стенки лез, но всюду с этой долбанной моделью, разорви ее Карден! Четыре года мучений! 50 тысяч долларов на Виагру, только чтоб встал на эти ее размеры, от которых меня воротит. И что?! Сейчас конкурс был красоты. Я думал, приподнимусь в авторитете, моя жена первое место возьмет! Накуси! - и он стал топтать свой пиджак, - она последнее там заняла! Последнее ей дали, твари! Они меня опустили! Они меня опустили, твари! Меня никто так не опускал! Твари!
Пока он прыгал на своем пиджаке, я все старался не увидеть его глаз. Слишком много погасших глаз за один день.
Я уже начал думать, что скоро и правда конец света. И что жалостливый Бог помогает во всем разочароваться людям. Чтоб им было не так страшно умирать.
Мне встречались еще многие мои друзья, - с такими же опустевшими глазами. Но я не успевал никого утешить, никого успокоить. Я опаздывал на поезд. У меня уже был билет на тот поезд, где жила моя Любимая Девушка. И, слушая чужие слезы, я думал только о том, что могу опоздать на вокзал.
Ночью, в поезде, когда все жаловались на духоту вагона и открывали окна, я чувствовал дикий холод внутри.
Я знал, почему мне так холодно там, внутри.
Потому что уже давно во мне был маленький город. Настоящий город. Я видел его в своих снах. Маленькие домики, крошечные люди. Все, кто когда-то улыбнулся мне, кто сказал хоть одно доброе слово, - они поселялись в этих домиках. И те, настоящие, большие люди не знали, что их малюсенькие копии живут в этих домиках, ходят в магазины, идут на дискотеку, запускают салюты…..Они жили во мне, эти люди. Те, кому я не писал писем, не отвечал на телефонные звонки, - те, кто был уверен, что я о них забыл. Они ведь не знали, что я не могу забыть никого, кто хоть один раз мне улыбнулся.
И вдруг в этом городе пошел снег, - сильный, густой, неприятный, тяжелый снег. Такой снег, из которого дети не лепят снежки и не ездят по нему на санках.
И люди моего сердца попрятались в свои домики, - потому что снег был таким тяжелым, что мог убить их.
Я понял, что все это из-за того, что я слишком спешу к своей Любимой Девушке, - и живу только ее радостью и только ее болью.
Мне было холодно от этого снега. Снега внутри меня.
А все другие открывали и открывали окна. Я стеснялся сказать, что мне холодно. Но окна попросил закрыть какой-то странный священник, с глазами сумасшедшего.
- Окна…, - вскричал он, - опасно открывать окна. Любые. Ибо что есть Любовь? Это только окна нашего ада. Мы живем в своем аду, переходя из жизни в жизнь, из камеры в камеру, - привыкая к духоте, и вдруг открываем окна в Любовь, ведь окна нашего ада - выходят на Рай. Главное - держать их закрытыми. Потому что стоит вглядеться в этот Рай, и нам станет совсем больно. Тот райский сад уже давно занесен снегом, иней лежит на древе познания, и яблоки давно уже посыпались с него. Наша любовь - это всего лишь время нашим подслеповатым глазам разглядеть снег на райских деревьях. Лучше жить с закрытыми окнами, лучше никого не любить.
С этим священником я оказался в одном вагоне когда ехал обратно. Он был уже совсем другим. Он рыдал, бился об стекла, открывал окна, и все время плакал.
- У меня не получилось никого не любить, - все шептал он, - у меня не получилось. Совсем не получилось. Любовь - это сказочная страна, которая мелькает за окном мчащегося мимо нее поезда нашей жизни. Поезда, в котором нет стоп-крана. И нам остается только жить воспоминанием о том, что мы увидели за окном.
Когда я сошел с поезда, то не узнал свой город, в который вернулся. Он был совсем другим. Я даже сначала не понял почему. Но уже несколько секунд спустя мне стало ясно, в чем дело. В нем были совсем другие люди. Чуть ли не на каждом шагу я встречал тех, кто жил где-то очень-очень далеко и вдруг приехал ко мне.
У каждого есть такие люди. С которыми пил водку в чужом городе или ложился в одну постель, согреваясь сорока градусами наполненных рюмок или теплым телом в холоде гостиничных одеял.
И одно дело - когда они жили в уютных домиках моего сердца, им было там спокойно и тепло. И совсем другое - когда они были настоящие, вот сейчас, здесь, наяву…..
Я все никак не мог позвонить своей Любимой Девушке.
И наутро, уже наутро, когда вокруг в моем вечно холодном, сыром городе было бесконечно тепло, я услышал по радио, что ЕЕ ГОРОД занесло снегом. Весь город занесло снегом, и что там людям не выбраться из-под завалов.
И тогда я в отчаянии схватил кухонный нож, чтобы им, как скальпелем вырезать из своего сердца тот маленький город, - потому что знал, что он скоро замерзнет, - ведь я запечатаю и отошлю в конверте все свое тепло, чтобы там, в ЕЕ городе стало хоть чуть-чуть меньше снега.
Я дотронулся до сердца ножом, надавил, - брызнула кровь. И вдруг услышал стук внутри. И почувствовал, что все жители маленького города внутри меня собирают чемоданы, чтобы эмигрировать из моего ненадежного сердца.
Я боюсь не смерти, не пыток, не войны.
Страшнее, чем раскаленное железо и падающие на землю снаряды, - видеть, как гаснет солнце в глазах другого человека, теряющего надежду. То, большое, огромное солнце не так жалко, как это маленькое, беззащитное солнышко, согревающее чужие глаза.
В тот день у всех моих друзей были такие глаза, из-за которых мне хотелось кричать от страха. Все они в чем-то разочаровались.
Максим разбудил меня своим телефонным звонком и сказал, что не хочет больше жить. Я поехал к нему в четыре часа ночи.
- Представляешь, целый месяц! - плакал он, - целый месяц ОН мне снился! Ласковый такой, добрый, пушистый!
- Кто? - не понял он.
- Виктюк. Роман Виктюк. Ромочка. Он ласкался ко мне, говорил, что безумно меня хочет, что даже сделает мне минет, он бегал за мной с цветами, плакал, и так ласково называл меня своей виктюшечкой! Я просыпался счастливый, думал, что это свыше все, что он меня увидел на своих спектаклях, в зрительном ряду и влюбился.
Я нашел его, сказал про все, про сны, про минет, и….Меня с лестницы спустили! Оказывается, это не вещие сны, не волшебство, а просто мое больное воображение. Получается, что я не мечта великого режиссера, а никому не нужное ничтожество. Как мне херово теперь! Я уже третьи сутки не сплю. Боюсь своих снов. Держусь на кофе.
По дороге от Максима меня чуть не сбила машина, - я шел на красный. Водитель что-то закричал сначала, но потом мы узнали друг друга.
Это был мой знакомый Сергей, с которым мы не виделись с тех пор, как он, романтически увлеченный, стал депутатом.
- Садись, подвезу, - сказал он. Я было отказался.
- Садись, - повторил он, - пока я кого-то везу, это единственный шанс, что доеду живым. Не хочу никого на тот свет с собой забирать, а так бы на полной въехал в первый же столб.
Оказалось, что Сергей дослужился до президентской администрации. Я помнил его глаза, когда он решил «пойти в политику». В них жило солнце, в этих глазах. Он верил, что все в нашей стране можно изменить, - его глаза светились когда к власти пришел Ельцин, - он верил ему.
Теперь глаза моего приятеля были бесцветны, - из них исчезло тепло надежды.
- И ведь он и, правда, был честным человеком, - сказал мне Сергей, - но…
- Что но? - спросил я.
- Все было бы нормально, если б он не оказался графоманом. Вместо того, чтобы следить за страной, что в ней происходит, он… он писал книжки, - постоянно, - одну за одной. Вот говорят, что Дарья Донцова - это бизнес, это ради денег команда работает, а это не бизнес. Это все он писал, Ельцин, и не мог остановиться.
- Но ведь книжки до сих пор выходят, - растерялся я.
- Вот именно! Я думал, хоть тогда все изменится. Но….опять, новый президент - опять! Это какой-то ужас! Они пишут, не останавливаясь, - вместо докладов министров о состоянии дел в стране им приносят сводки тиражей других авторов, - это единственное, что их интересует. Это какой-то жуткий писательский зуд, катастрофа. Кризис….кризис…экономический… - это все специально устроено для того, чтобы цены на книги конкурентов повысить, чтобы их не так покупали, - там-то, в Кремле, своя типография, там цены на бумагу не растут. Все, не верю я ни во что больше. Ни фига у нас хорошего в жизни не будет. Хочешь вместе в столб врежемся?
Я решил всё-таки выйти из машины, - и по дороге домой встретил своего давнего друга, - достаточно богатого человека. Он сохранял железное спокойствие даже, когда у него провалилась одна сделка, и он потерял около ста тысяч долларов. Тогда он улыбался. Мышцы его лица дергались, ему было трудно, но он улыбался. А сейчас он плакал.
- Представляешь! - Глеб в отчаянии стянул с себя пиджак и бросил его в грязь, - меня никто так не унижал! Я всю жизнь Аньку любил, ну, ты знаешь, с которой еще за одной партой сидел, - там, в моем бизнесе, такие не котируются, там модель нужна, чтоб тебя уважали. Супермодель. И я завел себе жену, - супермодель, - по Аньке тосковал, на стенки лез, но всюду с этой долбанной моделью, разорви ее Карден! Четыре года мучений! 50 тысяч долларов на Виагру, только чтоб встал на эти ее размеры, от которых меня воротит. И что?! Сейчас конкурс был красоты. Я думал, приподнимусь в авторитете, моя жена первое место возьмет! Накуси! - и он стал топтать свой пиджак, - она последнее там заняла! Последнее ей дали, твари! Они меня опустили! Они меня опустили, твари! Меня никто так не опускал! Твари!
Пока он прыгал на своем пиджаке, я все старался не увидеть его глаз. Слишком много погасших глаз за один день.
Я уже начал думать, что скоро и правда конец света. И что жалостливый Бог помогает во всем разочароваться людям. Чтоб им было не так страшно умирать.
Мне встречались еще многие мои друзья, - с такими же опустевшими глазами. Но я не успевал никого утешить, никого успокоить. Я опаздывал на поезд. У меня уже был билет на тот поезд, где жила моя Любимая Девушка. И, слушая чужие слезы, я думал только о том, что могу опоздать на вокзал.
Ночью, в поезде, когда все жаловались на духоту вагона и открывали окна, я чувствовал дикий холод внутри.
Я знал, почему мне так холодно там, внутри.
Потому что уже давно во мне был маленький город. Настоящий город. Я видел его в своих снах. Маленькие домики, крошечные люди. Все, кто когда-то улыбнулся мне, кто сказал хоть одно доброе слово, - они поселялись в этих домиках. И те, настоящие, большие люди не знали, что их малюсенькие копии живут в этих домиках, ходят в магазины, идут на дискотеку, запускают салюты…..Они жили во мне, эти люди. Те, кому я не писал писем, не отвечал на телефонные звонки, - те, кто был уверен, что я о них забыл. Они ведь не знали, что я не могу забыть никого, кто хоть один раз мне улыбнулся.
И вдруг в этом городе пошел снег, - сильный, густой, неприятный, тяжелый снег. Такой снег, из которого дети не лепят снежки и не ездят по нему на санках.
И люди моего сердца попрятались в свои домики, - потому что снег был таким тяжелым, что мог убить их.
Я понял, что все это из-за того, что я слишком спешу к своей Любимой Девушке, - и живу только ее радостью и только ее болью.
Мне было холодно от этого снега. Снега внутри меня.
А все другие открывали и открывали окна. Я стеснялся сказать, что мне холодно. Но окна попросил закрыть какой-то странный священник, с глазами сумасшедшего.
- Окна…, - вскричал он, - опасно открывать окна. Любые. Ибо что есть Любовь? Это только окна нашего ада. Мы живем в своем аду, переходя из жизни в жизнь, из камеры в камеру, - привыкая к духоте, и вдруг открываем окна в Любовь, ведь окна нашего ада - выходят на Рай. Главное - держать их закрытыми. Потому что стоит вглядеться в этот Рай, и нам станет совсем больно. Тот райский сад уже давно занесен снегом, иней лежит на древе познания, и яблоки давно уже посыпались с него. Наша любовь - это всего лишь время нашим подслеповатым глазам разглядеть снег на райских деревьях. Лучше жить с закрытыми окнами, лучше никого не любить.
С этим священником я оказался в одном вагоне когда ехал обратно. Он был уже совсем другим. Он рыдал, бился об стекла, открывал окна, и все время плакал.
- У меня не получилось никого не любить, - все шептал он, - у меня не получилось. Совсем не получилось. Любовь - это сказочная страна, которая мелькает за окном мчащегося мимо нее поезда нашей жизни. Поезда, в котором нет стоп-крана. И нам остается только жить воспоминанием о том, что мы увидели за окном.
Когда я сошел с поезда, то не узнал свой город, в который вернулся. Он был совсем другим. Я даже сначала не понял почему. Но уже несколько секунд спустя мне стало ясно, в чем дело. В нем были совсем другие люди. Чуть ли не на каждом шагу я встречал тех, кто жил где-то очень-очень далеко и вдруг приехал ко мне.
У каждого есть такие люди. С которыми пил водку в чужом городе или ложился в одну постель, согреваясь сорока градусами наполненных рюмок или теплым телом в холоде гостиничных одеял.
И одно дело - когда они жили в уютных домиках моего сердца, им было там спокойно и тепло. И совсем другое - когда они были настоящие, вот сейчас, здесь, наяву…..
Я все никак не мог позвонить своей Любимой Девушке.
И наутро, уже наутро, когда вокруг в моем вечно холодном, сыром городе было бесконечно тепло, я услышал по радио, что ЕЕ ГОРОД занесло снегом. Весь город занесло снегом, и что там людям не выбраться из-под завалов.
И тогда я в отчаянии схватил кухонный нож, чтобы им, как скальпелем вырезать из своего сердца тот маленький город, - потому что знал, что он скоро замерзнет, - ведь я запечатаю и отошлю в конверте все свое тепло, чтобы там, в ЕЕ городе стало хоть чуть-чуть меньше снега.
Я дотронулся до сердца ножом, надавил, - брызнула кровь. И вдруг услышал стук внутри. И почувствовал, что все жители маленького города внутри меня собирают чемоданы, чтобы эмигрировать из моего ненадежного сердца.