"Парламент" на бульваре Ротшильд. история первая
Оригинал взят у tomcat61 в "Парламент" на бульваре Ротшильд. история первая
В начале 90-х прошлого, двадцатого века, их еще можно было увидеть. Они собирались в тени огненных пунциан, на старых, сотнекратно крашеных скамейках. Еще не было Макдональдса, не было велосипедных дорожек и даже не пахло палатками.
С каждым годом их становилось все меньше и меньше. Наверное… это правильно. Но я не хочу о грустном. Я хочу рассказать о любви. И этот рассказ будет состоять из нескольких частей, каждая из которых расскажет о любви по-своему.
В начале 90-х их все еще называли «парламент бульвара Ротшильд».
Группа стариков, ветераны ПАЛЬМАХа и ЛЕХИ, когда-то враги, а теперь друзья, снова объединенные единым врагом - старостью. Они собирались на бульваре рано утром и сидели там до наступления полуденного зноя. Читали газеты, слушали транзисторные радиоприемники, восхваляю чудеса прогресса, пили чай из термоса, закусывая его принесенными из дома бутербродами.
Они собирались и спорили. Они так яростно спорили, что казалось, что огненные цветки пунциан вот-вот займутся настоящим пламенем. Они так досконально разбирали все мировые проблемы, что у случайных прохожих складывалось впечатление, что именно от этих стариков и зависит решение этих самых проблем.
Между прочим, с ними считались и сильные мира сего. Мне рассказывали, что Ицхак Шамир (ДБП), занимая пост премьер-министра, неоднократно приходил к скамейкам на бульваре Ротшильд, чтобы из «первых уст» узнать мнение народа. Этим старикам уже нечего было терять, и они могли позволить себе говорить правду, снисходительно похлопывая Шамира по плечу. А сам Шамир, навещая «парламент на Ротшильд» отшучивался, говоря, что продолжает традицию, начатую еще Бен-Гурионом.
Меня с этими стариками познакомил мой друг, старый тель-авивский фотограф дядя Миша. То есть, он не был очень старым, во всяком случае, в сравнении с этими стариками, но как фотограф он действительно был очень старым. Он рассказал им, что «у пацана ненормальное увлечение». В то время, как кто-то коллекционирует марки или монеты, этот парень коллекционирует тель-авивские легенды. Дяди Мишиной рекомендации было вполне достаточно, и уже на второй или третьей встречи со мной начали делиться городскими легендами. При этом самого дядю Мишу они называли странным прозвищем - Кацнеленбоген. И это тоже отдельная история.
В «парламенте» на Ротшильд «заседали» не только мужчины - были там и женщины. Их было очень мало, да и появлялись там они гораздо реже. Может быть именно поэтому они мне так запомнились. И именно с женщины я и начну.
Ее звали Гелика. Позже я узнал, что это сокращение от «Ангелика», но все, кто знал эту женщину, называл ее именно так - Гелика. И свою историю она сама мне рассказала, попыхивая Ноблесом.
«Ты когда-нибудь задумывался, почему израильтяне такие открытые? Ничего не боятся, никого не стесняются и вообще - живут так, как будто это последний день и «завтра» уже не будет? - спросила меня Гелика. Я начал нести что-то про врожденную наглость и нахальство, но она рассмеялась, пустив мне в лицо серию колечек сигаретного дыма.
… я приехала в Израиль в июне 1948-го года. Пароход, едва не развалившись, привез меня и еще сотню таких же, как и я из итальянского города Бари, где нас собирали со всей Европы - еврейских сирот, переживших эту страшную войну. Мне было всего 16 в 48-м. Да, можешь подсчитать, сколько мне сейчас!
Пароход прибыл в Хайфу около полудня. Нас напоили, накормили и разделили на группы - по языкам. Я еще помнила совсем немного идиш, но кроме французского, других языков не знала. «Французов» было всего четверо, остальные были из Восточной Европы и Германии.
Нас опросили, записали имена и возраст. Я прибавила себе год, так.. на всякий случай, ведь никто не мог проверить. После этого меня и еще с десяток молодых людей и девушек посадили в открытую машину и куда-то повезли. Нет - какая-то женщина что-то объясняла, но я-то ее не понимала. Везли нас долго - уже начало темнеть, когда мы оказались на окраине какого-то поселка. Там был разбит палаточный лагерь. Нас развели по палаткам, причем в палатках были и мальчики и девочки. В моей оказался курчавый брюнет лет 18-ти, который немного говорил по-французски. Звали его Аврум, Ави, и он был родом из Румынии.
Ави объяснил мне, что это военный лагерь, и что нас будут учить, как воевать с арабами - в Израиле идет война. Мы говорили с ним очень долго и уже почти засыпая, Ави меня поцеловал.
Из сна меня выдернули истошные крики. «На лагерь напали», - объяснил мне Ави и потянул за собой. Чуть дальше, метрах в 100-150 за лагерем были окопы. У некоторых откуда-то возникли ружья. Началась перестрелка. Я лежала на дне окопа, а надо мной стоял Ави. Он казался мне божественно красивым, этот еврейский юноша из Румынии, с пальцами пианиста, стреляющий в невидимого мне врага. Что-то очень большое и горячее разливалось внутри меня, и я перестала бояться выстрелов. Я встала во весь рост, обняла Ави и поцеловала его. Через несколько минут бой стих. Арабы убежали. А мы с Ави остались в окопе. Кроме нас там, конечно, были еще люди. Такие же молодые, как и мы. Но мы их не видели. А они не видели нас. Мы обнимались, целовались и…»
На этих словах Гелика замолчала. Она прикрыла глаза и долго-долго молчала, изредка затягиваясь своим Ноблесом. Я тоже молчал…
«Ты же взрослый уже!» - улыбнулась она, открывая глаза.
«Сам понимаешь, что произошло потом там, в том окопе. И мы не стеснялись. Так это было. А на следующий день Ави убили!
Теперь ты понимаешь, почему израильтяне такие? Столько лет уже прошло, а мы все еще живем так, как будто «завтра» может и не наступить! И все надо успеть сегодня, сейчас. Такая уж у нас страна. К сожалению.
А Ави… Я так и не узнала его фамилию. Я ничего о нем не узнала. Но люблю его до сих пор. И сына своего назвала Ави.»
Вот такая сегодня будет история. Она не о Тель-Авиве - она о любви...
В начале 90-х прошлого, двадцатого века, их еще можно было увидеть. Они собирались в тени огненных пунциан, на старых, сотнекратно крашеных скамейках. Еще не было Макдональдса, не было велосипедных дорожек и даже не пахло палатками.
С каждым годом их становилось все меньше и меньше. Наверное… это правильно. Но я не хочу о грустном. Я хочу рассказать о любви. И этот рассказ будет состоять из нескольких частей, каждая из которых расскажет о любви по-своему.
В начале 90-х их все еще называли «парламент бульвара Ротшильд».
Группа стариков, ветераны ПАЛЬМАХа и ЛЕХИ, когда-то враги, а теперь друзья, снова объединенные единым врагом - старостью. Они собирались на бульваре рано утром и сидели там до наступления полуденного зноя. Читали газеты, слушали транзисторные радиоприемники, восхваляю чудеса прогресса, пили чай из термоса, закусывая его принесенными из дома бутербродами.
Они собирались и спорили. Они так яростно спорили, что казалось, что огненные цветки пунциан вот-вот займутся настоящим пламенем. Они так досконально разбирали все мировые проблемы, что у случайных прохожих складывалось впечатление, что именно от этих стариков и зависит решение этих самых проблем.
Между прочим, с ними считались и сильные мира сего. Мне рассказывали, что Ицхак Шамир (ДБП), занимая пост премьер-министра, неоднократно приходил к скамейкам на бульваре Ротшильд, чтобы из «первых уст» узнать мнение народа. Этим старикам уже нечего было терять, и они могли позволить себе говорить правду, снисходительно похлопывая Шамира по плечу. А сам Шамир, навещая «парламент на Ротшильд» отшучивался, говоря, что продолжает традицию, начатую еще Бен-Гурионом.
Меня с этими стариками познакомил мой друг, старый тель-авивский фотограф дядя Миша. То есть, он не был очень старым, во всяком случае, в сравнении с этими стариками, но как фотограф он действительно был очень старым. Он рассказал им, что «у пацана ненормальное увлечение». В то время, как кто-то коллекционирует марки или монеты, этот парень коллекционирует тель-авивские легенды. Дяди Мишиной рекомендации было вполне достаточно, и уже на второй или третьей встречи со мной начали делиться городскими легендами. При этом самого дядю Мишу они называли странным прозвищем - Кацнеленбоген. И это тоже отдельная история.
В «парламенте» на Ротшильд «заседали» не только мужчины - были там и женщины. Их было очень мало, да и появлялись там они гораздо реже. Может быть именно поэтому они мне так запомнились. И именно с женщины я и начну.
Ее звали Гелика. Позже я узнал, что это сокращение от «Ангелика», но все, кто знал эту женщину, называл ее именно так - Гелика. И свою историю она сама мне рассказала, попыхивая Ноблесом.
«Ты когда-нибудь задумывался, почему израильтяне такие открытые? Ничего не боятся, никого не стесняются и вообще - живут так, как будто это последний день и «завтра» уже не будет? - спросила меня Гелика. Я начал нести что-то про врожденную наглость и нахальство, но она рассмеялась, пустив мне в лицо серию колечек сигаретного дыма.
… я приехала в Израиль в июне 1948-го года. Пароход, едва не развалившись, привез меня и еще сотню таких же, как и я из итальянского города Бари, где нас собирали со всей Европы - еврейских сирот, переживших эту страшную войну. Мне было всего 16 в 48-м. Да, можешь подсчитать, сколько мне сейчас!
Пароход прибыл в Хайфу около полудня. Нас напоили, накормили и разделили на группы - по языкам. Я еще помнила совсем немного идиш, но кроме французского, других языков не знала. «Французов» было всего четверо, остальные были из Восточной Европы и Германии.
Нас опросили, записали имена и возраст. Я прибавила себе год, так.. на всякий случай, ведь никто не мог проверить. После этого меня и еще с десяток молодых людей и девушек посадили в открытую машину и куда-то повезли. Нет - какая-то женщина что-то объясняла, но я-то ее не понимала. Везли нас долго - уже начало темнеть, когда мы оказались на окраине какого-то поселка. Там был разбит палаточный лагерь. Нас развели по палаткам, причем в палатках были и мальчики и девочки. В моей оказался курчавый брюнет лет 18-ти, который немного говорил по-французски. Звали его Аврум, Ави, и он был родом из Румынии.
Ави объяснил мне, что это военный лагерь, и что нас будут учить, как воевать с арабами - в Израиле идет война. Мы говорили с ним очень долго и уже почти засыпая, Ави меня поцеловал.
Из сна меня выдернули истошные крики. «На лагерь напали», - объяснил мне Ави и потянул за собой. Чуть дальше, метрах в 100-150 за лагерем были окопы. У некоторых откуда-то возникли ружья. Началась перестрелка. Я лежала на дне окопа, а надо мной стоял Ави. Он казался мне божественно красивым, этот еврейский юноша из Румынии, с пальцами пианиста, стреляющий в невидимого мне врага. Что-то очень большое и горячее разливалось внутри меня, и я перестала бояться выстрелов. Я встала во весь рост, обняла Ави и поцеловала его. Через несколько минут бой стих. Арабы убежали. А мы с Ави остались в окопе. Кроме нас там, конечно, были еще люди. Такие же молодые, как и мы. Но мы их не видели. А они не видели нас. Мы обнимались, целовались и…»
На этих словах Гелика замолчала. Она прикрыла глаза и долго-долго молчала, изредка затягиваясь своим Ноблесом. Я тоже молчал…
«Ты же взрослый уже!» - улыбнулась она, открывая глаза.
«Сам понимаешь, что произошло потом там, в том окопе. И мы не стеснялись. Так это было. А на следующий день Ави убили!
Теперь ты понимаешь, почему израильтяне такие? Столько лет уже прошло, а мы все еще живем так, как будто «завтра» может и не наступить! И все надо успеть сегодня, сейчас. Такая уж у нас страна. К сожалению.
А Ави… Я так и не узнала его фамилию. Я ничего о нем не узнала. Но люблю его до сих пор. И сына своего назвала Ави.»
Вот такая сегодня будет история. Она не о Тель-Авиве - она о любви...