Пост сквозь годы. О гениальном русском пьянице
Предыдущий пост сквозь годы
Там всё написано. Разъяснять и комментировать ничего не требуется.
Аполлон Григорьев велик и неповторим. Он достоин куда более серьезных и подробных исследований. А у меня получилась - так, мелкая зарисовка.
Вот она
Из прочитанного
22 октября 2011 года
Аполлон Григорьев. Мои литературные и нравственные скитальчества
Довелось мне быть наставником одного крайне ленивого и крайне же даровитого отрока - купно с весьма положительным
гувернером-англичанином, честнейшим и ограниченнейшим господином мещанского закала, какого только удавалось мне в жизни встретить.
Методы образования отрока были у нас с ним диаметрально противуположны. Гувернером я не был, да и никогда бы, по чистой совести, не только мальчика, но даже щенка не принял бы под свое руководстве, но быть образователем я взялся, и даже охотно взялся, потому что я люблю это дело, да и не лишен к нему способностей.
Стал я к нему поэтому в совершенно свободное отношение: я сразу понял, конечно, что от малого почти что шестнадцати лет, у которого глаза разгораются на всякую мало-мальски нестарую фиористку, которых так много в милой Citta dei Fiori {городе цветов, Флоренции (итал.). и которые все - сказать par parenthese {в скобках (франц.) - предобрые, что от такого малого нечего желать и требовать не только что зубренья уроков, но вообще занятий вне классной комнаты требовать совершенно бесполезно; когда
ему?
А с другой стороны, я также хорошо понял, что с малым, который, прочтя раз сколько-нибудь заинтересовавшую его страницу, удержит ее навсегда в памяти или, воротясь из новой оперы, катает на рояле все ее сальянтные места с гармоническими ходами и оркестровыми эффектами, много сделаешь часа в четыре в сутки, и добросовестно отдал в его распоряжение столько своего времени, сколько сам он хотел и мог взять.
Главное то, что я понял всю бесполезность и даже положительный вред разных запретительных мер, и от души хохотал, хохотал порою до сумасшествия, когда он показывал мне строки, замаранные в истории римских императоров его высоконравственным гувернером. Увы! он только эти-то строки и выучил наизусть по другому, конечно, экземпляру из истории римских императоров.
Но высочайшая прелесть запретительной системы обнаружилась, когда мудрый и чинный наставник в день рождения (воспитаннику было уже шестнадцать лет, и он состоял уже в ближайшем знакомстве с прекрасной половиной одного
престарого и прескупого грека, подчинявшегося, однако, общему правилу образованного общества иметь свою ложу в Перголе), подарил ему издание Family-Shakspeare. {семейного Шекспира (англ.).
Шекспира англичанин хотя знал очень плохо и, кажется, внутри души считал его просто только непристойным и безнравственным писателем, но увидел с сокрушенным сердцем тяжкую необходимость решиться на такой подарок... Вот где можно было окончательно дознаться, с какими целями издаются Фемили-Шекспиры и другие editiones castratae {кастрированные издания (лат.). на пользу юношества.
Первым делом, разумеется, наш отрок стянул у меня моего нефамильного Шекспира, добросовестнейшим образом вписал в свой экземпляр пропущенные или исправленные места, добросовестнейшим образом их выучил и бессовестно мучил
ими каждое утро своего добродетельного надзирателя...
Да к иному результату - Фемили-Шекспиры и вообще запретительные меры, прилагаемые к живым и даровитым натурам, и вести, конечно, не могут...
Блистательный и талантливый, местами до гениальности, пьяница Аполлон Григорьев (по отзывам современников, он был круглые сутки навеселе или вполпьяна) - мой любимый русский литературный критик XIX века. Всех этих "революционных демократов" - Белинского, Добролюбова, Писарева, Чернышевского (тьфу!) терпеть не могу со школьных лет.
Григорьев был и умнее, и тоньше, и глубже, и не увлекался социальной мутотой.
А вот воспоминания его прочитал только сейчас. Они есть в Интернете, вот, пожалуйста, сцылочка, если вдруг кому интересно.
Процитированная выше очаровательная история напомнила мне случай из собственной биографии. Будучи еще отроком, я уже интересовался историей, и попала мне в руки достославная книга Светония "Жизнь 12 Цезарей", в "Литпамятника".
Начал я эту книгу увлеченно читать, нихрена не понимая половины из того, что там написано о забавах и извращениях некоторых из Цезарей, вроде Тиберия, Калигулы и Нерона. Да и не интересно мне это было.
За чтением Светония меня застукала бабушка, выпускница провинциального института благородных девиц (еще в дореволюционную пору), пришла в ужас и подняла шум. К разбирательству была привлечена моя мама, которой бабушка гневно заявляла: "Ты только посмотри, ЧТО читает твой сын!" Мама сильно удивилась и спросила бабушку: "Но откуда ты знаешь, ЧТО там такого написано?" Бабушка смутилась и ушла от ответа (значит, сама почитывала в юности).
Светония у меня изъяли. Чем только вызвали во мне дополнительный интерес: что же там ТАКОГО особенного написано? Кончилось тем, что я все равно прочитал, но уже куда более пристально и кропотливо, обращая особое внимание именно на те эпизоды, насчет чтения которых так беспокоилась бабушка.
Правда, понял я тогда все-таки далеко не всё, но уже кое-что. А не устроила бы бабушка шум - я бы и не стал вникать в спинтриев и прочие пикантные детали бографии Цезарей.
Там всё написано. Разъяснять и комментировать ничего не требуется.
Аполлон Григорьев велик и неповторим. Он достоин куда более серьезных и подробных исследований. А у меня получилась - так, мелкая зарисовка.
Вот она
Из прочитанного
22 октября 2011 года
Аполлон Григорьев. Мои литературные и нравственные скитальчества
Довелось мне быть наставником одного крайне ленивого и крайне же даровитого отрока - купно с весьма положительным
гувернером-англичанином, честнейшим и ограниченнейшим господином мещанского закала, какого только удавалось мне в жизни встретить.
Методы образования отрока были у нас с ним диаметрально противуположны. Гувернером я не был, да и никогда бы, по чистой совести, не только мальчика, но даже щенка не принял бы под свое руководстве, но быть образователем я взялся, и даже охотно взялся, потому что я люблю это дело, да и не лишен к нему способностей.
Стал я к нему поэтому в совершенно свободное отношение: я сразу понял, конечно, что от малого почти что шестнадцати лет, у которого глаза разгораются на всякую мало-мальски нестарую фиористку, которых так много в милой Citta dei Fiori {городе цветов, Флоренции (итал.). и которые все - сказать par parenthese {в скобках (франц.) - предобрые, что от такого малого нечего желать и требовать не только что зубренья уроков, но вообще занятий вне классной комнаты требовать совершенно бесполезно; когда
ему?
А с другой стороны, я также хорошо понял, что с малым, который, прочтя раз сколько-нибудь заинтересовавшую его страницу, удержит ее навсегда в памяти или, воротясь из новой оперы, катает на рояле все ее сальянтные места с гармоническими ходами и оркестровыми эффектами, много сделаешь часа в четыре в сутки, и добросовестно отдал в его распоряжение столько своего времени, сколько сам он хотел и мог взять.
Главное то, что я понял всю бесполезность и даже положительный вред разных запретительных мер, и от души хохотал, хохотал порою до сумасшествия, когда он показывал мне строки, замаранные в истории римских императоров его высоконравственным гувернером. Увы! он только эти-то строки и выучил наизусть по другому, конечно, экземпляру из истории римских императоров.
Но высочайшая прелесть запретительной системы обнаружилась, когда мудрый и чинный наставник в день рождения (воспитаннику было уже шестнадцать лет, и он состоял уже в ближайшем знакомстве с прекрасной половиной одного
престарого и прескупого грека, подчинявшегося, однако, общему правилу образованного общества иметь свою ложу в Перголе), подарил ему издание Family-Shakspeare. {семейного Шекспира (англ.).
Шекспира англичанин хотя знал очень плохо и, кажется, внутри души считал его просто только непристойным и безнравственным писателем, но увидел с сокрушенным сердцем тяжкую необходимость решиться на такой подарок... Вот где можно было окончательно дознаться, с какими целями издаются Фемили-Шекспиры и другие editiones castratae {кастрированные издания (лат.). на пользу юношества.
Первым делом, разумеется, наш отрок стянул у меня моего нефамильного Шекспира, добросовестнейшим образом вписал в свой экземпляр пропущенные или исправленные места, добросовестнейшим образом их выучил и бессовестно мучил
ими каждое утро своего добродетельного надзирателя...
Да к иному результату - Фемили-Шекспиры и вообще запретительные меры, прилагаемые к живым и даровитым натурам, и вести, конечно, не могут...
Блистательный и талантливый, местами до гениальности, пьяница Аполлон Григорьев (по отзывам современников, он был круглые сутки навеселе или вполпьяна) - мой любимый русский литературный критик XIX века. Всех этих "революционных демократов" - Белинского, Добролюбова, Писарева, Чернышевского (тьфу!) терпеть не могу со школьных лет.
Григорьев был и умнее, и тоньше, и глубже, и не увлекался социальной мутотой.
А вот воспоминания его прочитал только сейчас. Они есть в Интернете, вот, пожалуйста, сцылочка, если вдруг кому интересно.
Процитированная выше очаровательная история напомнила мне случай из собственной биографии. Будучи еще отроком, я уже интересовался историей, и попала мне в руки достославная книга Светония "Жизнь 12 Цезарей", в "Литпамятника".
Начал я эту книгу увлеченно читать, нихрена не понимая половины из того, что там написано о забавах и извращениях некоторых из Цезарей, вроде Тиберия, Калигулы и Нерона. Да и не интересно мне это было.
За чтением Светония меня застукала бабушка, выпускница провинциального института благородных девиц (еще в дореволюционную пору), пришла в ужас и подняла шум. К разбирательству была привлечена моя мама, которой бабушка гневно заявляла: "Ты только посмотри, ЧТО читает твой сын!" Мама сильно удивилась и спросила бабушку: "Но откуда ты знаешь, ЧТО там такого написано?" Бабушка смутилась и ушла от ответа (значит, сама почитывала в юности).
Светония у меня изъяли. Чем только вызвали во мне дополнительный интерес: что же там ТАКОГО особенного написано? Кончилось тем, что я все равно прочитал, но уже куда более пристально и кропотливо, обращая особое внимание именно на те эпизоды, насчет чтения которых так беспокоилась бабушка.
Правда, понял я тогда все-таки далеко не всё, но уже кое-что. А не устроила бы бабушка шум - я бы и не стал вникать в спинтриев и прочие пикантные детали бографии Цезарей.