Поэзия. Игорь Караулов. На опасной стороне истории
Предыдущий поэт
Игорь Александрович Караулов. 1966 года рождения. Ведущий русский поэт современности, поэт номер один, да не просто, а поэт и гражданин. В буквальном серьезном смысле, не в быковском ёрнически-издевательском.
Пишет стихи давно, и поэт известный не первое десятилетие, но с тех пор, как замолчал Всеволод Емелин, Караулов выдвинулся на первый план. Он поэт ангажированный, с активной общественно-политической позицией. Она может кого-то не устраивать, но поэзии она совершенно не мешает, а наоборот - поддерживает, наполняет смыслом и собственным оригинальным голосом.
Караулов - поэт изощренный и хитрый, иной раз кажется, что он балуется центоном или прячется за постмодернизм. Но в действительно правильно пишет критик Екатерина Болнова (изредка критики бывают правы):
Игорь Караулов действует как диверсант в тылу врага: он использует средства, выработанные постмодернизмом, разрушая изнутри его базовые принципы, например, принцип постмодернистской иронии, отвергающей существование хоть каких-нибудь незыблемых ценностей, за которые стоит, в частности, воевать и умирать. В поэтическом мире Игоря Караулова такие ценности не просто существуют, они нарочито традиционны, «неоригинальны»: Родина, дом, честь, русская речь, Христос, правда, победа.
Я хотел что-то подобное написать, но так четко и точно сформулировать не сумел бы.
Сначала я думал выложить тут только стихотворения автора "без политики", но потом понял, что невозможно "разъять, как труп", гражданскую лирику Игоря Караулова, там всё тесно переплетено и нерасторжимо.
Ну и вот
Давай разделим Польшу пополам,
как сладкий айсберг киевского торта.
Её, дитя версальского аборта,
пора судить по всем её делам.
Давай разделим Польшу и сожрём,
запьём её горилкой или морсом.
Ты будешь Фридрихом, я буду Щорсом.
А вечерком махнём на ипподром.
Поедем наблюдать за лошадьми,
угоним с кондачка посольский «порше».
Не будет больше рифмы «Польше - больше»
и бигоса не будет, чёрт возьми.
Прости меня, любимая псякрев,
что я делил не то, не так, не с теми.
Но всё же мы пришли к центральной теме
и разделили Польшу, повзрослев
* * *
Остаются стекло и щебёнка,
испарившейся крови следы.
Остаётся слезинка ребёнка -
неподъёмная капля воды.
Остаётся зелёная палочка,
муравейного братства секрет.
Остаётся азовского парубка
неопознанный труп на земле.
Позабытое заново пройдено.
Что задумался, рыцарь на час?
Не с того начинается Родина?
Но с чего-то же надо начать.
Наконец, остаются Каштанка
Белый Бим и собака Муму
и сидят у разбитого танка,
вопросительно глядя во тьму.
* * *
Я назвался твоим человеком
и уже не уйду никуда.
И вернусь не весною, так летом,
когда станет из снега вода.
Когда тлеющих звёзд сигареты
разгорятся в большие костры
и деревьями станут скелеты,
что на холоде машут костьми.
Не колеблем ни веком, ни ветром,
я для важного дела храним
с той минуты, как вороном, вепрем -
кем, не помню - назвался твоим.
* * *
Персефона спускается в ад,
верещит под ногами стекло,
и никто в этом не виноват,
просто время такое пришло.
Персефона спускается вниз,
её джинсы синей синевы.
Отступает весёлая жизнь,
выкинь музыку из головы.
Персефона нисходит туда,
где жужжит вагонетки пчела
и чугунное сердце труда
раскалилось, как меч, добела.
На дорожку присядь, не спеши.
Есть о чём потрепаться с тобой.
Серебристым платком помаши
перед тем, как спуститься в забой.
Будет время, из чрева земли
Персефона вернётся назад.
Разговоры, что с нею вели,
наши внуки договорят.
* * *
Я побывал в Новокузнецке,
где я ни разу не бывал,
и о нелепом человечке,
как о себе, переживал.
Во все века здесь были кузни
и до сих пор не снесены.
Отсюда можно место казни
увидеть через полстраны.
И от Семёновского плаца
дорога долгая лежит
туда, где доменное пламя
сжигает кокс и антрацит.
На свете есть ли что смешнее,
чем этот вывих головы,
чем человечек с хрупкой шеей,
твердящий о своей любви?
И что для унтер-офицера
нетрудно прокормить семью.
И что всего важнее вера
в судьбу и в избранность свою.
Как это жалко и убого:
провинциальный город К.
встречает тайного пророка
как пожилого жениха.
Неумолима эта чаша,
отрава в свадебном вине.
Но этот мир и эта Маша
почти на нашей стороне.
* * *
Я очень скучаю по городу,
который ничем не хорош,
зато его жители гордые
и каждый второй - молодёжь.
Сплошные панельки да сталинки,
и очень большая река,
и плотные снежные валики
у каждого парадняка.
И снега, как тёплого хлебушка,
хочу я от белого дня.
В том городе ждёт меня девушка,
а может быть, ждёт не меня.
А может быть, старая женщина
стоит у хмельного ларька
и с небом беседует жестами,
как очень большая река.
* * *
Русская литература, ласковая жена,
в городе Николаеве нынче запрещена.
Разрешены аборты, пытки и кокаин.
Русской литературы нету для украин.
Разрешены Макдональдс, Будда и Сатана.
Русская литература нынче запрещена.
В городе Кропивницком, бывший Кировоград
русской литературе больше никто не рад.
В Екатеринославе, на берегу Днепра.
знать не желают росчерк пушкинского пера.
Прокляли в Конотопе нашу „Войну и мир“.
Будете как в Европе, каждый себе Шекспир.
Видно за океаном пламя от русских книг.
Не дописав романа, празднует Стивен Кинг.
Было в семье три брата, нынче осталось два.
Сами ли виноваты, карма ли такова?
Горькие ли берёзы? Жёсткий ли алфавит?
Карцер для русской прозы будет битком набит.
Но как слеза ребёнка или кислотный тест,
русская запрещёнка стены насквозь проест.
* * *
Меня интересует современность,
вся эта мутность, временность и бренность,
сиюминутность, шаткость, суета,
на шестерной законных два виста.
Конечно, есть и вечные красоты,
сияющие горние высоты,
невозмутимый звёздный небосвод,
но вновь поручик карты раздаёт.
Вот современность в лермонтовском духе:
летают пули, глупые свистухи,
а офицеры разливают грог,
пока судьба им отмеряет срок.
Любуюсь тем, что завтра станет прахом,
викторией, что обернётся крахом
и вновь восстанет, где её не ждут,
благословляя лёгкий бег минут.
* * *
Я русский - это значит «рашен»,
и ход событий мне не страшен.
Не унесёт река времён
меня во вражеский полон.
Я смесь кровей из анекдота:
и немец, и поляк, и кто-то
ещё, кого здесь больше нет -
обычный русский винегрет.
Я думал о себе так много:
и бог, и царь, и шут, и вор.
А оказалось, вот дорога
и вот дорожный разговор.
У нас с собой запасы браги,
мои попутчики - варяги,
бритоголовый Едигей,
поэт из бывших хиппарей.
И важный чин из Петербурга,
и кандидаты всех наук.
И нас уносит Сивка-бурка,
переходя на гиперзвук.
* * *
Война не будет длиться вечно,
конечен счёт её скорбей.
Задумчиво и человечно
ползёт по кухне муравей.
Вот он спустился с ножки стула
и на полу продолжил путь.
Он крана глянцевое дуло
обходит, чтоб не утонуть.
Посмотрим, что у них в пенале:
крупа и сахар, соль и мёд.
Что ожидает нас в финале?
Кто проиграет, чья возьмёт?
Война не будет длиться годы -
и он сквозь щёлочку в окне
выходит в вольный мир природы,
стремясь к покинутой родне.
Песчаный холмик не могила,
а дом, в котором все свои.
«Приятель, где тебя носило?»-
воскликнут братья-муравьи.
И он расскажет им про доты,
про долгий штурм пчелиных сот,
про стрекозиные налёты
и не стемнит, и не соврёт.
Про то, как он бродил по кухне,
отбившись ночью от полка,
как он мечтал, что мир не рухнет,
а только сдвинется слегка,
лишь понарошку и в уме лишь.
Но муравейника сыны
ему ответят: что ты мелешь?
Здесь нет и не было войны.
* * *
На войне убивают.
Раз, и нету бойца.
А в тылу умирают
просто так, без конца.
От какой-то истомы,
от предвестья беды.
От лимфомы, саркомы,
в общем, от ерунды.
Умирают нагими
на соседской жене.
На войне только гибель,
смерти нет на войне.
Смерть заводится в тёмных
и прохладных местах.
Обитателя комнат
соблазняет в мечтах.
Заползает по-змейски
обречённому в рот.
И бывает, от смерти
убегают на фронт.
Где стальные богини,
огневая страда.
Где зерно, что погибнет,
не умрёт никогда.
* * *
Смотри, двенадцать человек
идут из темноты,
пересекая русла рек, -
им не нужны мосты.
Они идут через Донец,
идут через Оскол,
минуя белый останец
и головешки сёл.
Они идут врагу назло
без касок, без брони.
Двенадцать - ровное число.
Но люди ли они?
О нет, они не мертвецы
с червями на перстах
и не восставшие отцы -
нам проще было б так.
Быть может, классики пера -
Державин, Тютчев, Блок?
Пока ещё не их пора,
им встать не пробил срок.
Они не ангелы - ни крыл,
ни перьев у них нет.
Пешком вдоль свеженьких могил
идут они чуть свет.
Да, их двенадцать. Да, из тьмы.
Да, строем, чёрт возьми.
А приглядеться - это мы
идём, чтоб стать людьми.
Из лёгких тканей цифровых
мы скроены на ять,
но нас ведёт в ряды живых
искусство умирать.
Искусство проходить сквозь смерть,
одолевая страх.
И мы пришли олюденеть
на этих рубежах.
* * *
Те, кто выжил, не имеют права,
кто погиб - навеки замолчал.
Вот и нелегко поётся слава.
Потрудней, чем светлая печаль.
Невозможно спеть чужое горе:
рот открыл, а звука вовсе нет.
Много легче - ласковое море,
теплохода белый силуэт.
Полнозвучно молодость поётся,
сам собой выходит верный тон.
Что в руках от жизни остаётся,
лучше и не пробовать о том.
Вроде там мелькала золотинка,
вроде там жемчужинка плыла.
Отчего же в голосе запинка
и ладонь, как исповедь, гола?
* * *
Бурят убивает грузина
на русско-нерусской войне.
А что в этом всём Украина?
"Кладбище", - ответили мне.
Вчера в Украину зарыли
чьего-то любимого -швили,
и заново деньги за рыбу,
и снова кого-то убили.
Французы, испанцы, бразильцы
меняют состав чернозёма.
Когда-нибудь преобразится
вместилище праха чужого.
Исчезнут горелые танки,
и степью, легки и крылаты,
вразлёт понесутся мустанги,
каких не видали буряты.
* * *
Заворожённая просторами,
с незастеклённого балкона
ты говоришь
как будто в сторону:
"Гробы приходят в регионы".
Ты скоро вещи запакуешь,
уедешь с дочерью на дачу.
Ты говоришь, как будто куришь,
хотя не пробовала даже.
Москва ночует в винотеках,
зазря идёт от дома к дому
искусный в ловле человеков
апостол в чине военкома.
Солдаты знают вкус победы,
он вроде горький и солёный.
Артистов тешат ганимеды,
гробы приходят в регионы.
Туда, где скоро сев озимых
и не забыли про надои,
то на КамАЗах, то на ЗИЛах
приходят в ящиках герои.
А им навстречу так спокойно
идут на смерть живые лица,
и всей Москве не хватит пойла,
чтоб окончательно забыться.
* * *
В городах счастливой Польши
есть харчевни хоть куда,
только вина в них поплоше,
чем хозяйская еда.
Сколько брали эти вина,
выливали каждый раз,
так как рядом Украина
и её недобрый глаз.
Потому что украинки
ходят там не за версту,
у которых жаба в крынке
или ящерка во рту.
В Польше ласковые фляки,
удалые колдуны.
В Польше выдумки да враки
про деянья старины.
Благодатная равнина,
путь от Жешува на Брно.
Только портит Украина
посполитое вино.
Оттого тревожно спится
в постоялых номерах
и луна, как чаровница,
нагоняет в окна страх.
https://t.me/igorkaraulov - Телеграм-канал Игоря Караулова, там он постоянно выкладывает свои стихи
Статья о творчестве поэта. Очень интересная
Мой поэторий
Игорь Александрович Караулов. 1966 года рождения. Ведущий русский поэт современности, поэт номер один, да не просто, а поэт и гражданин. В буквальном серьезном смысле, не в быковском ёрнически-издевательском.
Пишет стихи давно, и поэт известный не первое десятилетие, но с тех пор, как замолчал Всеволод Емелин, Караулов выдвинулся на первый план. Он поэт ангажированный, с активной общественно-политической позицией. Она может кого-то не устраивать, но поэзии она совершенно не мешает, а наоборот - поддерживает, наполняет смыслом и собственным оригинальным голосом.
Караулов - поэт изощренный и хитрый, иной раз кажется, что он балуется центоном или прячется за постмодернизм. Но в действительно правильно пишет критик Екатерина Болнова (изредка критики бывают правы):
Игорь Караулов действует как диверсант в тылу врага: он использует средства, выработанные постмодернизмом, разрушая изнутри его базовые принципы, например, принцип постмодернистской иронии, отвергающей существование хоть каких-нибудь незыблемых ценностей, за которые стоит, в частности, воевать и умирать. В поэтическом мире Игоря Караулова такие ценности не просто существуют, они нарочито традиционны, «неоригинальны»: Родина, дом, честь, русская речь, Христос, правда, победа.
Я хотел что-то подобное написать, но так четко и точно сформулировать не сумел бы.
Сначала я думал выложить тут только стихотворения автора "без политики", но потом понял, что невозможно "разъять, как труп", гражданскую лирику Игоря Караулова, там всё тесно переплетено и нерасторжимо.
Ну и вот
Давай разделим Польшу пополам,
как сладкий айсберг киевского торта.
Её, дитя версальского аборта,
пора судить по всем её делам.
Давай разделим Польшу и сожрём,
запьём её горилкой или морсом.
Ты будешь Фридрихом, я буду Щорсом.
А вечерком махнём на ипподром.
Поедем наблюдать за лошадьми,
угоним с кондачка посольский «порше».
Не будет больше рифмы «Польше - больше»
и бигоса не будет, чёрт возьми.
Прости меня, любимая псякрев,
что я делил не то, не так, не с теми.
Но всё же мы пришли к центральной теме
и разделили Польшу, повзрослев
* * *
Остаются стекло и щебёнка,
испарившейся крови следы.
Остаётся слезинка ребёнка -
неподъёмная капля воды.
Остаётся зелёная палочка,
муравейного братства секрет.
Остаётся азовского парубка
неопознанный труп на земле.
Позабытое заново пройдено.
Что задумался, рыцарь на час?
Не с того начинается Родина?
Но с чего-то же надо начать.
Наконец, остаются Каштанка
Белый Бим и собака Муму
и сидят у разбитого танка,
вопросительно глядя во тьму.
* * *
Я назвался твоим человеком
и уже не уйду никуда.
И вернусь не весною, так летом,
когда станет из снега вода.
Когда тлеющих звёзд сигареты
разгорятся в большие костры
и деревьями станут скелеты,
что на холоде машут костьми.
Не колеблем ни веком, ни ветром,
я для важного дела храним
с той минуты, как вороном, вепрем -
кем, не помню - назвался твоим.
* * *
Персефона спускается в ад,
верещит под ногами стекло,
и никто в этом не виноват,
просто время такое пришло.
Персефона спускается вниз,
её джинсы синей синевы.
Отступает весёлая жизнь,
выкинь музыку из головы.
Персефона нисходит туда,
где жужжит вагонетки пчела
и чугунное сердце труда
раскалилось, как меч, добела.
На дорожку присядь, не спеши.
Есть о чём потрепаться с тобой.
Серебристым платком помаши
перед тем, как спуститься в забой.
Будет время, из чрева земли
Персефона вернётся назад.
Разговоры, что с нею вели,
наши внуки договорят.
* * *
Я побывал в Новокузнецке,
где я ни разу не бывал,
и о нелепом человечке,
как о себе, переживал.
Во все века здесь были кузни
и до сих пор не снесены.
Отсюда можно место казни
увидеть через полстраны.
И от Семёновского плаца
дорога долгая лежит
туда, где доменное пламя
сжигает кокс и антрацит.
На свете есть ли что смешнее,
чем этот вывих головы,
чем человечек с хрупкой шеей,
твердящий о своей любви?
И что для унтер-офицера
нетрудно прокормить семью.
И что всего важнее вера
в судьбу и в избранность свою.
Как это жалко и убого:
провинциальный город К.
встречает тайного пророка
как пожилого жениха.
Неумолима эта чаша,
отрава в свадебном вине.
Но этот мир и эта Маша
почти на нашей стороне.
* * *
Я очень скучаю по городу,
который ничем не хорош,
зато его жители гордые
и каждый второй - молодёжь.
Сплошные панельки да сталинки,
и очень большая река,
и плотные снежные валики
у каждого парадняка.
И снега, как тёплого хлебушка,
хочу я от белого дня.
В том городе ждёт меня девушка,
а может быть, ждёт не меня.
А может быть, старая женщина
стоит у хмельного ларька
и с небом беседует жестами,
как очень большая река.
* * *
Русская литература, ласковая жена,
в городе Николаеве нынче запрещена.
Разрешены аборты, пытки и кокаин.
Русской литературы нету для украин.
Разрешены Макдональдс, Будда и Сатана.
Русская литература нынче запрещена.
В городе Кропивницком, бывший Кировоград
русской литературе больше никто не рад.
В Екатеринославе, на берегу Днепра.
знать не желают росчерк пушкинского пера.
Прокляли в Конотопе нашу „Войну и мир“.
Будете как в Европе, каждый себе Шекспир.
Видно за океаном пламя от русских книг.
Не дописав романа, празднует Стивен Кинг.
Было в семье три брата, нынче осталось два.
Сами ли виноваты, карма ли такова?
Горькие ли берёзы? Жёсткий ли алфавит?
Карцер для русской прозы будет битком набит.
Но как слеза ребёнка или кислотный тест,
русская запрещёнка стены насквозь проест.
* * *
Меня интересует современность,
вся эта мутность, временность и бренность,
сиюминутность, шаткость, суета,
на шестерной законных два виста.
Конечно, есть и вечные красоты,
сияющие горние высоты,
невозмутимый звёздный небосвод,
но вновь поручик карты раздаёт.
Вот современность в лермонтовском духе:
летают пули, глупые свистухи,
а офицеры разливают грог,
пока судьба им отмеряет срок.
Любуюсь тем, что завтра станет прахом,
викторией, что обернётся крахом
и вновь восстанет, где её не ждут,
благословляя лёгкий бег минут.
* * *
Я русский - это значит «рашен»,
и ход событий мне не страшен.
Не унесёт река времён
меня во вражеский полон.
Я смесь кровей из анекдота:
и немец, и поляк, и кто-то
ещё, кого здесь больше нет -
обычный русский винегрет.
Я думал о себе так много:
и бог, и царь, и шут, и вор.
А оказалось, вот дорога
и вот дорожный разговор.
У нас с собой запасы браги,
мои попутчики - варяги,
бритоголовый Едигей,
поэт из бывших хиппарей.
И важный чин из Петербурга,
и кандидаты всех наук.
И нас уносит Сивка-бурка,
переходя на гиперзвук.
* * *
Война не будет длиться вечно,
конечен счёт её скорбей.
Задумчиво и человечно
ползёт по кухне муравей.
Вот он спустился с ножки стула
и на полу продолжил путь.
Он крана глянцевое дуло
обходит, чтоб не утонуть.
Посмотрим, что у них в пенале:
крупа и сахар, соль и мёд.
Что ожидает нас в финале?
Кто проиграет, чья возьмёт?
Война не будет длиться годы -
и он сквозь щёлочку в окне
выходит в вольный мир природы,
стремясь к покинутой родне.
Песчаный холмик не могила,
а дом, в котором все свои.
«Приятель, где тебя носило?»-
воскликнут братья-муравьи.
И он расскажет им про доты,
про долгий штурм пчелиных сот,
про стрекозиные налёты
и не стемнит, и не соврёт.
Про то, как он бродил по кухне,
отбившись ночью от полка,
как он мечтал, что мир не рухнет,
а только сдвинется слегка,
лишь понарошку и в уме лишь.
Но муравейника сыны
ему ответят: что ты мелешь?
Здесь нет и не было войны.
* * *
На войне убивают.
Раз, и нету бойца.
А в тылу умирают
просто так, без конца.
От какой-то истомы,
от предвестья беды.
От лимфомы, саркомы,
в общем, от ерунды.
Умирают нагими
на соседской жене.
На войне только гибель,
смерти нет на войне.
Смерть заводится в тёмных
и прохладных местах.
Обитателя комнат
соблазняет в мечтах.
Заползает по-змейски
обречённому в рот.
И бывает, от смерти
убегают на фронт.
Где стальные богини,
огневая страда.
Где зерно, что погибнет,
не умрёт никогда.
* * *
Смотри, двенадцать человек
идут из темноты,
пересекая русла рек, -
им не нужны мосты.
Они идут через Донец,
идут через Оскол,
минуя белый останец
и головешки сёл.
Они идут врагу назло
без касок, без брони.
Двенадцать - ровное число.
Но люди ли они?
О нет, они не мертвецы
с червями на перстах
и не восставшие отцы -
нам проще было б так.
Быть может, классики пера -
Державин, Тютчев, Блок?
Пока ещё не их пора,
им встать не пробил срок.
Они не ангелы - ни крыл,
ни перьев у них нет.
Пешком вдоль свеженьких могил
идут они чуть свет.
Да, их двенадцать. Да, из тьмы.
Да, строем, чёрт возьми.
А приглядеться - это мы
идём, чтоб стать людьми.
Из лёгких тканей цифровых
мы скроены на ять,
но нас ведёт в ряды живых
искусство умирать.
Искусство проходить сквозь смерть,
одолевая страх.
И мы пришли олюденеть
на этих рубежах.
* * *
Те, кто выжил, не имеют права,
кто погиб - навеки замолчал.
Вот и нелегко поётся слава.
Потрудней, чем светлая печаль.
Невозможно спеть чужое горе:
рот открыл, а звука вовсе нет.
Много легче - ласковое море,
теплохода белый силуэт.
Полнозвучно молодость поётся,
сам собой выходит верный тон.
Что в руках от жизни остаётся,
лучше и не пробовать о том.
Вроде там мелькала золотинка,
вроде там жемчужинка плыла.
Отчего же в голосе запинка
и ладонь, как исповедь, гола?
* * *
Бурят убивает грузина
на русско-нерусской войне.
А что в этом всём Украина?
"Кладбище", - ответили мне.
Вчера в Украину зарыли
чьего-то любимого -швили,
и заново деньги за рыбу,
и снова кого-то убили.
Французы, испанцы, бразильцы
меняют состав чернозёма.
Когда-нибудь преобразится
вместилище праха чужого.
Исчезнут горелые танки,
и степью, легки и крылаты,
вразлёт понесутся мустанги,
каких не видали буряты.
* * *
Заворожённая просторами,
с незастеклённого балкона
ты говоришь
как будто в сторону:
"Гробы приходят в регионы".
Ты скоро вещи запакуешь,
уедешь с дочерью на дачу.
Ты говоришь, как будто куришь,
хотя не пробовала даже.
Москва ночует в винотеках,
зазря идёт от дома к дому
искусный в ловле человеков
апостол в чине военкома.
Солдаты знают вкус победы,
он вроде горький и солёный.
Артистов тешат ганимеды,
гробы приходят в регионы.
Туда, где скоро сев озимых
и не забыли про надои,
то на КамАЗах, то на ЗИЛах
приходят в ящиках герои.
А им навстречу так спокойно
идут на смерть живые лица,
и всей Москве не хватит пойла,
чтоб окончательно забыться.
* * *
В городах счастливой Польши
есть харчевни хоть куда,
только вина в них поплоше,
чем хозяйская еда.
Сколько брали эти вина,
выливали каждый раз,
так как рядом Украина
и её недобрый глаз.
Потому что украинки
ходят там не за версту,
у которых жаба в крынке
или ящерка во рту.
В Польше ласковые фляки,
удалые колдуны.
В Польше выдумки да враки
про деянья старины.
Благодатная равнина,
путь от Жешува на Брно.
Только портит Украина
посполитое вино.
Оттого тревожно спится
в постоялых номерах
и луна, как чаровница,
нагоняет в окна страх.
https://t.me/igorkaraulov - Телеграм-канал Игоря Караулова, там он постоянно выкладывает свои стихи
Статья о творчестве поэта. Очень интересная
Мой поэторий