Булгаков под пятой

[nicolaitroitsky]

Читать дневники зннаменитостей - всегда искус и соблазн. Как справедливо писал Пушкин о дневниках Байрона (хрестоматийная цитата): Толпа жадно читает исповеди, записки, потому что в подлости своей радуется унижению высокого, слабости могущего. При обнаружении всякой мерзости она в восхищении: "Он мал, как мы! Он мерзок, как мы!" - "Врете, подлецы! Он мерзок, но не так, как вы - иначе!"
Булгаков в этих записках не мерзок, а всего лишь неприятен. И иногда нелеп - в своих попытках описать политическую ситуацию "с элементами анализа и прогноза". Почти всё - пальцем в небо или в лужу или еще куда не туда. Типичный пикейный жилет из "Золотого теленка" (которого отдельные недоумки приписывают Булгакову).
Неприятен же он в своей зацикленности на евреях, это даже не антисемитизм, это просто мелкая и занудная юдофобия в буквальном смысле, то бишь "боязнь", "опасение", что и значит слово "фобия", а вовсе не ненависть или неприятие.
Ну что ж, писатели и разные иные художники, в том числе и особенно гениальные, как правило, чрезвычайно неприятны в жизни, в быту, в реальности. Ну и нельзя не заметить, что Булгаков быд крупным мистификатором, "жирным троллем" по современным понятиям, и дневник его - не совсем дневник, а литературное произведение, хотя и откровенное до обнаженности и явно невозможное для публикации при советской власти, и автор это понимал, и оно ему боком вышло, и он еще легко отделался, так как Сталин относился к Булгакову с парадоксальной симпатией. В литературе вождь неплохо разбирался.
Тут подробный и очень интересный комментарий к этим "дневниковым" записям: https://dic.academic.ru/dic.nsf/enc_bulgakov/100/«ПОД?ysclid=m1c9pc4ob7617816697
Ну и сам так называемый дневник почти целиком. А кто хочет прочитать совсем целиком - ссылка в самом конце.

ПОД ПЯТОЙ
Мой дневник
1923 год
Москва

* * *
Москва живет шумной жизнью, в особенности по сравнению с Киевом.
Преимущественный признак -- море пива выпивают в Москве. И я его пью
помногу. Да вообще последнее время размотался. Из Берлина приехал граф
Алексей Толстой. Держит себя распущенно и нагловато. Много пьет.

27-го августа, понедельник. Ночь.

Только что вернулся с лекции сменовеховцев: проф. Ключникова,
Ал. Толстого, Бобрищева-Пушкина и Василевского-Не-Буква.
В театре Зимина было полным-полно. На сцене масса народу, журналисты,
знакомые и прочие. Сидел рядом с Катаевым. Толстой говорил о литературе,
упомянул в числе современных писателей меня и Катаева.

(2)-го сентября. Воскресенье.
Сегодня я с Катаевым ездил на дачу к Алексею Толстому (Иваньково). Он
сегодня был очень мил. Единственно, что плохо, это плохо исправимая манера
его и жены богемно обращаться с молодыми писателями.
Все, впрочем, искупает его действительно большой талант.
Когда мы с Катаевым уходили, он проводил нас до плотины. Половина луны
была на небе, вечер звездный, тишина. Толстой говорил о том, что надо
основать школу. Он стал даже немного теплым.
-- Поклянемся, глядя на луну...
Он смел, но он ищет поддержки и во мне и в Катаеве. Мысли его о
литературе всегда правильны и метки, порой великолепны.

* * *
Среди моей хандры и тоски по прошлому, иногда, как сейчас, в этой
нелепой обстановке временной тесноты, в гнусной комнате гнусного дома, у
меня бывают взрывы уверенности и силы. И сейчас я слышу в себе, как взмывает
моя мысль и верно, что я неизмеримо сильнее как писатель всех, кого я ни
знаю. Но в таких условиях, как сейчас, я, возможно, присяду.
* * *
Толстой рассказывал, как он начинал писать. Сперва стихи. Потом
подражал. Затем взял помещичий быт и исчерпал его до конца. Толчок его
творчеству дала война.

9-го сентября, воскресенье.
Сегодня опять я ездил к Толстому на дачу и читал у него свой рассказ
("Псалом"). Он хвалил, берет этот рассказ в Петербург и хочет пристроить его
в журнал "Звезда" со своим предисловием. Но меня-то самого рассказ не
удовлетворяет.
* * *
Уже холодно. Осень: У меня как раз безденежный период. Вчера я,
обозлившись на вечные прижимки Калменса, отказался взять у него предложенные
мне 500 рублей и из-за этого сел в калошу. Пришлось занять миллиард у
Толстого (предложила его жена).

30-го (17-го стар(ого) ст(иля) сентября 1923 г.

Вероятно, потому, что я консерватор до... "мозга костей" хотел
написать, но это шаблонно, но, словом, консерватор, всегда в старые
праздники меня влечет к дневнику. Как жаль, что я не помню, в какое именно
число сентября я приехал два года тому назад в Москву. Два года. Многое ли
изменилось за это время? Конечно, многое. Но все же вторая годовщина меня
застает все в той же комнате и все таким же изнутри.

* * *
Если отбросить мои воображаемые и действительные страхи жизни, можно
признаться, что в жизни моей теперь крупный дефект только один -- отсутствие
квартиры.
(В) литературе я медленно, но все же иду вперед. Это я знаю твердо.
Плохо лишь то, что у меня никогда нет ясной уверенности, что я действительно
хорошо написал. Как будто пленкой какой-то застилает мой мозг и сковывает
руку в то время, когда мне нужно описывать то, во что я так глубоко и
по-настоящему (верю) это я (...) знаю (...) мыслью и чувством.

18 (5-го) октября 192(3) г. Четверг.

Сегодня был у доктора, посоветоваться насчет боли в ноге. Он меня очень
опечалил, найдя меня в полном беспорядке. Придется серьезно лечиться.
Чудовищнее всего то, что я боюсь слечь, потому что в милом органе, где я
служу, под меня подкапываются и безжалостно могут меня выставить.
Вот, черт бы их взял.

19-го октября. Пятница. Ночь.

Сегодня вышел гнусный день. Род моей болезни таков, что, по-видимому,
на будущей неделе мне придется слечь. Я озабочен вопросом, как устроить так,
чтобы в "Г(удке)" меня не сдвинули за время болезни с места. Второй вопрос,
как летнее пальто жены превратить в шубу. День прошел сумбурно, в беготне.
Часть этой беготни была затрачена (днем и вечером) на "Трудовую копейку". В
ней потеряны два моих фельетона. Важно, что Кольцов (редактор "Копейки") их
забраковал. Я не мог ни найти оригинала, ни добиться ответа по поводу их.
Махнул в конце концов рукой.
Завтра Гросс (редактор фин(ансового) отд(ела) "К(опейки)") даст мне
ответ по поводу фельетона о займе и, возможно, 3 червонца.
Вся надежда на них.
"Н(акануне)" в этот последний период времени дает мне мало (там
печатается мой фельетон в 4-х номерах о Выставке). Жду ответа из "Недр"
насчет "Диаволиады".
В общем, хватает на еду и мелочи, а одеться не на что. Да, если бы не
болезнь, я бы не страшился за будущее.
* * *
Итак, будем надеяться на Бога и жить. Это единственный и лучший способ.

22-го октября. Понедельник. Ночь.
Сегодня на службе в "Г(удке)"
произошел замечательный корявый анекдот. "Инициативная группа беспартийных"
предложила собрание по вопросу о помощи германскому пролетариату. Когда
Н. открыл собрание, явился комм(унист) Р. и волнуясь, и угрожающе
заявил,
что это "неслыханно, чтобы беспартийные собирали свои собрания". Что он
требует закрыть заседание и собрать общее. Н., побледнев, сослался на то,
что
это с разрешения ячейки.
Дальше пошло просто. Беспартийные как один голосовали, чтобы партийцы
пригласили партийных и говорили льстивые слова. Партийцы явились и за это
вынесли постановление, что они дают вдвое больше (бес)партийных
(беспартийные -- однодневный, партийные -- двухдневный заработок), наплевав,
таким образом, беспартийным ослам в самую физиономию.

* * *
"Территориальные сборы", кажется, смахивают на обыкновенную
мобилизацию. По крайней мере, портниха Тоня, что принесла мне мерить блузу,
сообщила, что 1903-й год пошел в казармы в 1 1/2 года.
Я ее спросил, с кем будем воевать. Она ответила: "С Германией. С
немцами опять будем воевать".
* * *
Червонец -- 6200--6350.
* * *
Слякоть. Туманно слегка.

26-го октября. Пятница. Вечер.

Я нездоров, и нездоровье мое неприятное, потому что оно может вынудить
меня лечь. А это в данный момент может повредить мне в "Г(удке)". Поэтому и
расположение духа у меня довольно угнетенное.
Сегодня я пришел в "Г(удок)" рано. Днем лежал. По дороге из "Г(удка)"
заходил в "Недра" к П. Н. Зайцеву. Повесть моя "Дьяволиада" принята, но не
дают больше, чем 50 руб. за лист. И денег не будет раньше следующей недели.
Повесть дурацкая, ни к черту не годная. Но Вересаеву (он один из редакторов
"Недр") очень понравилась.
В минуты нездоровья и одиночества предаюсь печальным и завистливым
мыслям. Горько раскаиваюсь, что бросил медицину и обрек себя на неверное
существование. Но, видит Бог, одна только любовь к литературе и была
причиной этого.
Литература теперь трудное дело. Мне с моими взглядами, волей-неволей
(отражающимися) в произведениях, трудно печататься и жить.
Нездоровье асе мое при таких условиях тоже в высшей степени не вовремя.
Но не будем унывать. Сейчас я просмотрел "Последнего из могикан",
которого недавно купил для своей библиотеки. Какое обаяние в этом старом
сантиментальном Купере! Там Давид, который все время распевает псалмы, и
навел меня на мысль о Боге.
Может быть, сильным и смелым он не нужен, но таким, как я, жить с
мыслью о нем легче. Нездоровье мое осложненное, затяжное. Весь я разбит. Оно
может помешать мне работать, вот почему я боюсь его, вот почему я надеюсь на
Бога.

* * *
Сегодня, придя домой, ждал возвращения Таси (у нее ключи) у
соседа-пекаря. Он заговаривал на политические темы. Поступки власти считает
жульническими (облигации etc.). Рассказал, что двух евреев-комиссаров в
Краснопресненском совете избили явившиеся на мобилизацию за наглость и
угрозы наганом. Не знаю, правда ли. По словам пекаря, настроение
мобилизованных весьма неприятное. Он же, пекарь, жаловался, что в деревнях
развивается хулиганство среди молодежи. В голове умелого {так в тексте} то
же, что и у всех -- себе на уме, прекрасно понимает, что б(...) жулики на
войну идти не хотят, о международном положении никакого понятия.
Дикий мы, темный, несчастный народ.

* * *
Мои предчувствия относительно людей никогда меня не обманывают.
Никогда. Компания исключительной сволочи группируется вокруг "Накануне".
Могу себя поздравить, что я в их среде. О, мне очень туго придется
впоследствии, когда нужно будет соскребать накопившуюся грязь со своего
имени. Но одно могу сказать с чистым сердцем перед самим собой. Железная
необходимость вынудила меня печататься в нем. Не будь "Нак(ануне)", никогда
бы не увидали света ни "Записки на манжетах", ни многое другое, в чем я могу
правдиво сказать литературное слово. Нужно было быть исключительным героем,
чтобы молчать
в течение четырех лет, молчать без надежды, что удастся открыть рот в
будущем. Я, к сожалению, не герой.

* * *
Но мужества во мне теперь больше. О, гораздо больше, чем в 21-м году. И
если б не нездоровье, я бы тверже смотрел в свое туманное черное будущее.

27-го октября. Суббота. Вечер.
После Староконюшенного, от доктора, забежал на Пречистенку. Разговоры
обычные, но уже с большим оттенком ярости и надежды. В душе -- сумбур. Был
неприятно взволнован тем, что, как мне показалось, доктор принял меня сухо.
Взволнован и тем, что доктор нашел у меня улучшение процесса. Помоги мне,
Господи.
* * *
Сейчас смотрел у Семы гарнитур мебели, будуарный, за очень низкую плату
-- 6 червонцев. Решили с Тасей купить, если согласятся отсрочить платеж до
следующей недели. Завтра это выяснится, иду на риск -- на следующей неделе в
"Недрах" должны уплатить за "Дьяволиаду".

29-го октября. Понедельник. Ночь.

6-го ноября (24-го октября). Вторник. Вечер.

Недавно ушел от меня Коля Г(ладыревский). Он лечит меня. После его
ухода я прочел плохо, написанную, бездарную книгу Мих. Чехова о его великом
брате.
Я читаю мастерскую книгу Горького "Мои университеты".
Теперь я полон размышления {так в тексте}и ясно как-то стал понимать
-- нужно мне бросить смеяться. Кроме того -- в литературе вся моя
жизнь. Ни
к какой медицине я никогда больше не вернусь.
Несимпатичен мне Горький как человек, но какой это огромный, сильный
писатель и какие стр(ашные) и важные вещи говорит он о писателе.
Сегодня, часов около пяти, я был у Лежнева, и он сообщил мне две важные
вещи: во-первых, о том, что мой рассказ "Псалом" (в "Накануне") великолепен,
как миниатюра ("я бы его напечатал"), и 2-е, что "Нак(ануне)" всеми
пре(зи)раемо
и ненавидимо. Это меня не страшит. Страшат меня мои 32 года и брошенные
на медицину годы, болезнь и слабость. У меня за ухом дурацкая опухоль (...),
уже 2 раза опер(ирован)ная. Боюсь, что (...) слепая болезнь прервет мою
работу. Если не прервет, я сделаю лучше, чем "Псалом".

1924-й год

8-го января.

Сегодня в газетах бюллетень о состоянии здоровья Л. Д. Троцкого.
Начинается словами: "Л. Д. Троцкий 5-го ноября прошлого года болел...",
кончается: "Отпуск с полным освобождением от всяких обязанностей, на срок
не менее 2-х месяцев". Комментарии к этому историческому бюллетеню
излишни.
Итак, 8-го января 1924 г. Троцкого выставили. Что будет с Россией,
знает один Бог. Пусть он ей поможет!

22-го января 1924 года. (9-го января 1924 г. по стар(ому) стилю.)

Сейчас только что (пять с половиной часов вечера) Семка сообщил, что
Ленин скончался. Об этом, по его словам, есть официальное сообщение.

25-го февраля 1924 г. Понедельник.

Сегодня вечером получил от Петра Никаноровича свежий номер (альманаха)
"Недра". В нем моя повесть "Дьяволиада".
Это было во время чтения моего -- я читал куски из "Белой гвардии" у
Веры Оскаровны З.
По-видимому, и в этом кружке производило впечатление. В(ера)
О(скаровна) просила продолжать у нее же.
* * *
Итак, впервые я напечатан не на газетных листах и не в тонких журналах,
а в книге альманаха. Да-с. Скольких мучений стоит!
"Записки на (ман)жетах" похоронены.

15 апреля. Вторник.
В Москве многочисленные аресты лиц с "хорошими" фамилиями. Вновь
высылки. Был сегодня Д. К(исельгоф). Тот, по обыкновению, полон
фантастическими слухами. Говорит, что будто по Москве ходит манифест
Николая Николаевича. Черт бы взял всех Романовых! Их не хватало.

* * *
Идет кампания перевыборов правлений жилищных товариществ, (буржуев
выкинуть, заменить рабочими). Единственный дом, где этого нельзя сделать --
наш. В правлении ни одного буржуя. Заменять некого.

* * *
Весна трудная, холодная. До сих пор мало солнца.

17-го апреля. Четверг.

В 7 1/2 часов вечера на съезде появился Зиновьев. Он быстро прошел
круглый зал, с наигранной скромностью справляясь, где раздеться, прошел в
комнату президиума, там разделся и поднялся на трибуну. Его встретили
аплодисментами, прервавшими предыдущего оратора, который что-то мямлил.
Опять засветили юпитеры и его снимали. Возможно, что в (...) попал и я. Он
говорил долго, часть его речи я слышал. Говорил он о международном
положении, причем ругал Макдональда, а английских банкиров называл
торговцами. Речь его интересна, говорит он с шуточками, рассчитанными на
вкус этой аудитории.
Одет в пиджачок, похож на скрипача из оркестра. Голос тонкий,
шепелявит, мало заметен акцент.
* * *
Из его речи можно понять одно: по-видимому, теперешняя конференция в
Лондоне сорвется. Англичане требуют реституции {возвращение одним
государством другому имущества, незаконно захваченного им. Ред.}
собственности, отнятой у иностранцев, независимых судов, отказа от
пропаганды.

21-го (июля). Понедельник.

Появились медные пятаки. Появились полтинники. Тщетно пытался их
"копить". Расходятся, и ничего с ними не сделаешь! Вообще прилив серебра, в
особенности это заметно в магазинах Моссельпрома -- там дают в сдачу много
серебра.
Вечером, по обыкновению, был у Любови Евгеньевны и "Деиньки". Сегодня
говорили по-русски -- о всякой чепухе. Ушел я под дождем грустный и как бы
бездомный.
* * *
Приехали из Самары И(льф) и Ю(рий) О(леша). В Самаре два трамвая. На
одном надпись "Площадь Революции -- тюрьма", на другом -- "Площадь Советская
-- тюрьма". Что-то в этом роде. Словом, все дороги ведут в Рим!
В Одессе барышню спросили: "Подвергались ли вы вычистке?" Она ответила:
"Я девица".
С О(лешей) все-таки интересно болтать. Он едок, остроумен.

4-го августа. Понедельник.

Знаменитый сатирический журнал "Красный перец" отличался несколько
раз. В частности, в предпоследнем своем номере, где он выпустил рисунок
под надписью "Итоги ХШ-го съезда" (толстую нэпманшу шнурует горничная, и
нэпманша говорит приблизительно так: "Что ты (душишь) меня, ведь и ХШ-й
съезд нас только ограничил". Что-то в этом роде). В московском комитете
партии подняли гвалт. Кончилось все это тем, что прихлопнули и "Красный
перец", и сестру его "Занозу". Вместо них выйдет один тощий журнал. Поручено
выпустить некоему Верхотурскому (кажется, редактор "Рабочей Москвы").
Сегодня был на заседании, обсуждавшем первые темы и название нового журнала.
"Крутой поворот влево": журнал должен быть рабочим и с
классово-производственным заглавием. Тщетно С(вен) отстаивал кем-то
предложенное название "Петрушка". Назовут "Тиски" или "Коловорот", или
как-нибудь в этом роде.
Когда обсуждали первую тему, предложенную Кот. для рисунка "Еврейское
равновесие" (конечно, финглер {так в тексте} и т. д.), Верхотурский говорил:
-- Да. А вот хорошо бы, чтобы при этом на заднем плане были видны
рабочие, которые войдут и весь этот буржуазный цирк разрушат.

9-го августа. Суббота.

По Москве пошли автобусы. Маршрут: Тверская -- Центр -- Каланчевская.
Пока их несколько штук. Очень хороши. Массивны и в то же время изящны.
Окраска коричневая, а рамы (они застеклены) желтые. Одноэтажные, но
огромные.
Новый анекдот: будто по-китайски "еврей" -- "там". Там-там-там-там (на
мотив "Интернационала") означает "много евреев".

3 сентября. Среда.
Был у писателя Лидина. У него взяли комнату на учет. Он агентам МУРа
сказал:
-- Где же я буду писать?
Ответили:
-- Здесь пишите.
И Лидин рассказал, что один гражданин обвенчался с барышней, с которой
встретился случайно на улице, чтобы только она въехала в его комнату.
Второго такого я знаю сам -- еврей Раввинов просил сегодня (в магазине
"Радуга"), чтобы ему рекомендовали какую угодно женщину. Немедленно
венчается с ней в загсе и даже (...) будет кормить, лишь бы въехала (комната
более 16 аршин).

12 сентября. Пятница.

Яркий солнечный день.

* * *
Новость: на днях в Москве появились совершенно голые люди (мужчины и
женщины) с повязками через плечо "Долой стыд". Влезали в трамвай. Трамвай
останавливали, публика возмущалась.

В ночь с 20 на 21 декабря.

Опять я забросил дневник. И это к большому сожалению, потому что за
последние два месяца произошло много важнейших событий. Самое главное из
них, конечно,-- раскол в партии, вызванный книгой Троцкого "Уроки Октября",
дружное нападение на него всех главарей партии во главе с Зиновьевым, ссылка
Троцкого под предлогом болезни на юг и после этого -- затишье.
Надежды белой эмиграции и внутренних контрреволюционеров на то, что
история с троцкизмом и ленинизмом приведет к кровавым столкновениям или
перевороту внутри партии, конечно, как я и предполагал, не оправдались.
Троцкого съели, и больше ничего.
Анекдот:
-- Лев Давидыч, как ваше здоровье?
-- Не знаю, я еще не читал сегодняшних газет. (Намек на бюллетень о его
здоровье, составленный в совершенно смехотворных тонах.)

В прессе уже началась бешеная кампания не только против
большевиков московских и парижских, но и против французского премьера Эррио,
который этих большевиков допустил в Париж. У меня нет никаких сомнений, что
он еврей. Л(юба) мне это подтвердила, сказав, что она разговаривала с
людьми, лично знающими Эррио. Тогда все понятно.
Приезд (в Париж) Красина ознаменовался глупейшей в "(...)" историей:
* * *
В Москве событие -- выпустили 30° водку, которую публика с полным
основанием назвала "рыковкой". Отличается она от "царской" водки тем, что на
десять градусов она слабее, хуже на вкус и в четыре раза ее дороже. Бутылка
ее стоит 1 р. 75 коп. Кроме того, появился в продаже "коньяк Армении", на
котором написано 31°. (Конечно, Шустовской фабрики.) Хуже прежнего, слабее,
бутылка его стоит 3 р. 50 коп.
* * *
Москва после нескольких дней мороза тонет в оттепельной грязи.
Мальчишки на улицах торгуют книгой Троцкого "Уроки Октября", которая
шла очень широко. Блистательный трюк: в то время, как в газетах
печатаются резолюции с преданием Троцкого анафеме, Госиздат великолепно
продал весь тираж. О, бессмертные еврейские головы.
Положим, ходили, правда, слухи, что Шмидта выгнали из Госиздата именно
за напечатание этой книги, и только потом сообразили, что конфисковать ее
нельзя, еще вреднее; тем более что публика, конечно, ни уха, ни рыла не
понимает в этой книге и ей глубоко все равно -- Зиновьев ли, Троцкий ли,
Иванов ли, Рабинович. Это "спор славян между собой".

* * *
Москва в грязи, все больше в огнях -- и в ней. странным образом
уживаются два явления: налаживание жизни и полная ее гангрена. В центре
Москвы, начиная
с Лубянки, "Водоканал" сверлил почву для испытания метрополитена. Это
жизнь. Но метрополитен не будет построен, потому что для него нет никаких
денег. Это гангрена.
Разрабатывают план уличного движения. Это жизнь. Но уличного движения
нет, потому что не хватает трамваев, смехотворно -- 8 автобусов на всю
Москву.
Квартиры, семьи, ученые, работа, комфорт и польза -- все это в
гангрене. Ничто не двигается с места. Все съела советская канцелярская,
адова пасть. Каждый шаг, каждое движение советского гражданина-- это пытка,
отнимающая часы, дни, а иногда месяцы.
Магазины открыты. Это жизнь. Но они прогорают и это гангрена.
Во всем так.
Литература ужасна.
* * *
Около двух месяцев я уже живу в Обу(хов)ом переулке в двух шагах от
квартиры К., с которой у меня связаны такие важные, такие прекрасные
воспоминания моей юности и 16-й год и начало 17-го.
Живу я в какой-то совершенно неестественной хибарке, но как это ни
странно, сейчас я чувствую себя несколько более "определенно".

23-го декабря, вторник. (Ночь на 24-е).

* * *
В(асилевский) страшно ослабел. Человек, который имел чутье, начал его
терять в СССР. Это, конечно, будет гибельно. Голова полна проектами, один из
которых совершенно блистателен. У них у всех нет американского подхода:
достаточно сказать один раз, и я уже понял. Понял. Мысленно его
гипнотизировал, чтобы он делал, но так как я в этом деле дилетант, то за
успех не поручусь.

* * *
Он привез и показывал две из тех книжек, которые выпускало его
издательство. В серии "Вожди и деятели революции", одна из них написана
Митей С(тоновым) ("Калинин"). Другая -- Бобрищев-Пушкин ("Володарский").
Трудно не сойти с ума. Бобрищев пишет о Володарском. Впрочем, у старой лисы
большее чутье, чем у В(асилевского). Это объясняется разностью крови. Он
ухитрился спрятать свою фамилию не за одним псевдонимом, а сразу за двумя.
Старая проститутка ходит по Тверской все время в предчувствии облавы. Этой
-- ходить плохо.
В(асилевский) говорит, что квартиру его описали. Вообще он въехал
неудачно. Но (вы) поймите. Старый, убежденный погромщик, антисемит
(Бобрищев-Пушкин) пишет хвалебную книжку о Володарском, называя его
"защитником свободы печати". Немеет человеческий ум.
В(асилевский) говорит обо всем этом с каким-то особенным,
подпрыгивающим, рамо(лен)тным {от франц. ramolli -- старчески расслабленный,
близкий к слабоумию} весельем. Был один момент, когда он мне жутко напомнил
старика Арсеньева. Все они настолько считают, что партия безнадежно сыграна,
что бросаются в воду в одежде. Василевский) одну из книжек выпустил под
псевдонимом. Насчет первой партии совершенно верно. И единственная ошибка
всех Павлов Николаевичей и Пасманников, сидящих в Париже, что они все еще
доказывают первую, в то время как логическое следствие -- за первой партией
идет совершенно другая, вторая. Какие бы ни сложились в ней комбинации --
Бобрищев погибнет. Забыл: пьеса ли это, (или) это роман "Странник играет под
сурдинку".
В(асилевский) же мне рассказал, что Алексей Толстой говорил: --Я теперь
не Алексей Толстой, а рабкор-самородок Потап Дерьмов. Грязный, бесчестный
шут.
В(асилевский) же рассказал, что Демьян Бедный, выступая перед собранием
красноармейцев, сказал:
-- Моя мать была блядь...

Роман мне кажется то слабым, то очень сильным. Разобраться в своих
ощущениях я уже больше не могу. Больше всего почему-то привлекло мое
внимание посвящение. Так свершилось. Вот моя жена.
Вечером у Никитиной читал свою повесть "Роковые яйца". Когда шел туда,
ребяческое желание отличиться и блеснуть, а оттуда -- сложное чувство. Что
это? Фельетон? Или дерзость? А может быть, серьезное? Тогда невыпеченное. Во
всяком случае, там сидело человек 30, и ни один из них не только не
писатель, но
и вообще не понимает, что такое русская литература.
Боюсь, как бы не саданули меня за все эти подвиги "в места не столь
отдаленные". Очень помогает мне от этих мыслей моя жена. Я обратил внимание,
когда она ходит, она покачивается. Это ужасно глупо при моих замыслах, но,
кажется, я в нее влюблен. Одна мысль интересует меня. При всяком ли она
приспособилась бы так же уютно, или это избирательно, для меня?

* * *
Политических новостей сегодня нет для меня. Эти "Никитинские
субботники" -- затхлая, советская, рабская рвань, с (...) примесью евреев.

* * *
Как заноза сидит все это сменовеховство (я при чем?) и то, что чертова
баба зав(я)з(и)ла (меня), как пушку в болоте, важный вопрос. Но один, без
нее, уже не мыслюсь. Видно, привык.

29-го декабря. Понедельник.

Водку называют "рыковка" и "полурыковка". "Полурыковка" потому, что она
в 30°, а сам Рыков (горький пьяница) пьет в 60°.
Был в этом проклятом "Г(удке)", вечером был у Лидии Вас(ильевны).
Условились насчет встречи Нового года.
Лежнев ведет переговоры с моей женой, чтобы роман "Белая гвардия" взять
у Сабашникова и передать ему. Люба отказала, баба бойкая и расторопная,
и я свалил с своих плеч обузу на ее плечи. Не хочется мне связываться с
Лежневым,
да и с Сабашниковым расторгать договор неудобно и неприятно. В долгу
сидим, как в шелку.

(1925)

2 января, в ночь на 3-е.

"Если бы к "рыковке" добавить "семашковки", то получилась бы хорошая
"совнаркомовка".
"Рыков напился по смерти Ленина по двум причинам: во-первых, с горя, а,
во-вторых, от радости".
"Троцкий теперь пишется "Троий" -- ЦК выпало".
Все эти анекдоты мне рассказала эта хитрая веснушчатая лиса Л(ежнев)
вечером, когда я с женой сидел, вырабатывая текст договора на продолжение
"Белой гвардии" в "России". Жена сидела, читая роман Эренбурга, а Лежнев
обхаживал меня. Денег у нас с ней не было ни копейки. Завтра неизвестный мне
еще еврей Каганский должен будет уплатить мне 300 рублей и векселя.
Векселями этими можно п(одтеретьс)я. Впрочем, черт его знает. Интересно,
привезут ли завтра деньги. Не отдали рукопись...

3-го января.
Сегодня вышла "Богема" в "Кр(асной) ниве" No 1. Это мой первый выход
в специфически-советской топкой журнальной клоаке. Эту вещь я сегодня
перечитал, и она мне очень нравится, но поразило страшно одно
обстоятельство,
в котором я целиком виноват. Какой-то беззастенчивой бедностью веет от
этих строк. Уж очень мы тогда привыкли к голоду и его не стыдились, а сейчас
как будто бы стыдно. Подхалимством веет от этого отрывка, кажется, впервые с
знаменитой осени 1921 г. позволю себе маленькое самомнение и только в
дневнике,-- написан отрывок совершенно на "ять", за исключением одной, двух
фраз. ("Было обидно и др.")

* * *
Все идет верхним концом и мордой в грязь. Вся Москва растеклась в
оттепельской грязи, а я целый день потратил на разъезды, приглашая гостей.
Хотим у Нади потанцевать.
Видел милы(х) Л(яминых) и отдал им номер "России" с "Б(елой)
гв(ардией)".
В антракте между фокстротными разъездами был взят за горло милыми
еврейчиками по поводу бабьих писем. Сжали и кругом правы. Я ж(м)у в свою
очередь, но ни черта, конечно, не сделаю. Ни в коем случае не пришлет. Как
кол
в горле. А сам я, действительно, кобра. До того сжали, что я в один
день похудел
и вся морда обвисла на сторону. Три дня и три ночи буду думать, а
выдумаю. Все равно, я буду водить, а не кто-нибудь другой.

5-го января.
* * *
Когда я бегло проглядел у себя дома вечером номера "Безбожника", был
потрясен. Соль не в кощунстве, хотя оно, конечно, безмерно, если говорить о
внешней стороне. Соль в идее: ее можно доказать документально -- Иисуса
Христа изображают в виде негодяя и мошенника, именно его. Нетрудно
понять,
чья это работа. Этому преступлению нет цены.

16-го января 1925 г. Пятница.

Позавчера был у П. Н. З(айце)ва на чтении А. Белого. В комнату
З(айцева) набилась тьма народу. Негде было сесть. Была С. 3. Федорченко и
сразу как-то обм(якла) и сомлела.
Белый в черной курточке. По-моему, нестерпимо ломается и паясничает.
Говорил воспоминания о Валерии Брюсове. На меня все это произвело
нестерпимое впечатление. Какой-то вздор символиста. "Бросив дом в 7 этажей".
-- Шли раз по Арбату. Он вдруг спрашивает (Белый подражал,
рассказыв(ая) в (... Брюсову): "Скажите, Борис Николаевич, как по-Вашему --
Христос пришел только для одной планеты или для многих?" Во-первых, что я за
такая Валаамова ослица-вещ(ая), а, во-вторых, в этом почувствовал
подковырку..."
В общем, пересыпая анекдотиками пе (...) занятными, долго нестерпимо
говорил... о каком-то папоротнике... о том, что Брюсов был "дик"
символистично,
в то же время любил гадости делать.
Я ушел, не дождавшись конца. После Брюсова должен был быть еще отрывок
из нового романа Белого. Me(r)ci.
Отсюда