Дневник. 1986-87 год. Астафьев, война и евреи
Предыдущая глава
Сцена из постановки "Пастух и пастушка" Школы Олега Табакова по повести Виктора Астафьева
Свое отношение к Виктору Астафьеву я во многом пересмотрел в худшую сторону. Слишком много всякой ерунды он впоследствии наговорил. Например, о том, что надо было сдать немцам Ленинград. Впрочем, за писателями это водится, в том числе и за хорошими, и за самыми великими из великих. И Астафьев все-таки был фронтовиком, воевал по-настоящему, имеет право даже бредить. Скверно, что этот бред повторяли безответственные штафирки и всякая отъявленная шелупонь.
Много говорили ерунды и про якобы имеющийся у Астафьева "национализм". Тоже бред сивой кобылы. Покойный попросту был мизантропом, не любил людей, вне зависимости от их национальности.
Перечитывать Астафьева у меня никакого желания нет. Но когда первый раз прочитал - именно так оценивал его книги. Опять-таки из личной истории фактов не выкинешь.
Все прочие упомянутые в этой главе книги не слишком интересны. Можно было их не читать. Но я в ту пору выписывал так называемые "толстые журналы" и каждый номер тщательно прорабатывыал от корки до корки. В первую очередь это касалось журнала "Новый мир" на новом, "посттвардовском" витке его развития. Интереснейший феномен, но о нем речь впереди.
Краткие пояснения даю курсивом. И для удобства решил снабдить свои старые записи заголовками и подзаголовками.
17 ноября 1986 года
Мрак, смерть и окопная правда
Прочел мрачную, тяжелую, жестокую, но очень сильную повесть В. Астафьева "Пастух и пастушка".
О войне, с настоящей жуткой "окопной" правдой. Трупы, кишки, грязь, вонь, все злые, теряют человечность, напиваются самогоном, звереют. Или теряют смысл жизни, как главный герой Борис Костяев.
На одном из хуторов он встретил женщину, познал ее, мелькнуло мгновение чистой любви, самоотвержения, а далее опять грязь войны, и Костяев теряет волю к жизни, помирает в санитарном поезде от тоски и не очень тяжелого ранения.
Бойцы его взвода гибнут один за другим, гибнут глупо или героически, но у всех выгорела душа, никто не верит в мирную жизнь, да и просто в жизнь.
Женщина, Люся, с которой война случайно столкнула Бориса, была в оккупации, в ее хате жил немецкий генерал, и что-то было нехорошее там, автор тут не договаривает. Да и неважно это, она страдает и страстно предается чистому Борису.
Но их любовь мимолетна, а дальше мрак и смерть. Находит она только могилу любимого.
Написано страшно, реалистически. Война с точки зрения пехоты - самая страшная война. Это, пожалуй, наряду с "Печальным детективом", сильнейшая вещь Астафьева.
Путем дурацкой переписки
Он большой русский писатель, им останется. И нет мне никакого дела до его национальных предрассудков, они не сказывались в его творчестве.
Конечно, он позволил себе больше, чем можно, в последнем рассказике о грузинах, за это я его виню, но не это главное.
А что до слов "еврейчата", малоинтеллигентных, не слишком деликатных, то я ничего оскорбительного для еврейской нации (к коей и сам частично отношусь) не нахожу.
К этому слову из "Печального детектива" сейчас прицепились, Эйдельман, вроде бы умнейший человек, затеял оскорбительную переписку, пустил ее по рукам, Астафьев тоже не сдержался, сгрубил. Как это всё низко!
Национальные чувства сейчас обострены, я понимаю, но эта переписка не поможет, а лишь разозлит и воинствующих евреев, и антисемитов, и тех, кто частично придерживается тех или иных взглядов. Неправы оба, и в моем отношении к Астафьеву и Эйдельману ничего не изменилось.
23 ноября
Как люди лишаются человеческих черт
Еще читал военные рассказы Астафьева, в них дикая тоска и правда. О том, как люди на войне лишаются человеческих черт, желаний, привычек, чувств, как трагично заканчиваются вспышки этих чувств в военных условиях.
Об этом же повесть "Звездопад", она не столь трагична, никто не гибнет, но любовь главных героев, раненого и санитарки, обречена на гибель.
Он не владеет своей личностью, он - щепка, спичка, гайка, им распоряжается некий безличный военный механизм, не признающий его человеком. И особенно в тылу. Там, в боях, есть иллюзорная свобода выбора, если попал в плен или партизаны особенно (но Сталин и этих людей лишал права выбора, считая их всех врагами).
Но в тылу! Госпиталь - это рай, если выжил. А так - дикий тюремный кошмар пересыльных пунктов нестроевых солдат, об этом, кстати, никто не писал, я впервые читаю.
И любовь обречена. А описана она чудесно, с юмором, не то что у аскетичного В. Быкова. встречи после войны не состоялось, ибо такова жизнь, а не литература.
Кстати, у астафьевских военных героев нет "после войны", есть лишь война и смерть. Это общее замечание о "хронотопе", научно выражаясь, его прозы. Это невесело, но это авторское неумолимое условие.
Виктор Астафьев
Писатель Крупин, испорченный городом
Еще повестушка В. Крупина о своей студенческой юности "Прости, прощай".
Очень мило, остроумно, с мягкой, но крепкой автоиронией, с ненавистью к деловым людям, умеющим устраиваться, с некоторой, смягченной иронией, проповедью крестьянского духа в развратном городе.
Этот душок есть, но он какой-то культурный, ненавязчивый, не до конца всерьез. Много любви, смешной, нелепой, выдуманной. Много стихов, Крупин их вовсю писал, но понял, что он не поэт. Много прекрасных штрихов шестидесятых годов, зарождение гнилой брежневской эры, конец суетливого хрущевского правления, физики-лирики, начала "вещизма", самые эмбриональные.
И за всей этой милой теплой повестью витает все-таки неискоренимый почвеннический дух. Я готов его понять, но как прирожденный, завзятый горожанин, принять его не могу. А так - Крупин становится хорошим и серьезным писателем.
Владимир Крупин. Младшая поросль "деревенщиков"
Одиссея среднего американца
Уже который номер "Нового мира" читаю с интересом, всегда что-то есть.
Хотя бы роман Апдайка "Кролик разбогател", коий я читаю с неизменным вниманием. Апдайк - автор неброский, неяркий, но он затягивает в себя. После его раннего "мифологического" опыта "Кентавра" его романы кажутся скучными, и я их недооценивал (я читал "Давай поженимся"). Но сейчас начал разбираться, что к чему.
Апдайк, как Джойс, выстраивает Одиссею среднего американца Гарри Энгстрема про прозвищу Кролик. Раннюю часть цикла "Кролик, беги!" я не читал, c удовольствием теперь бы прочел. Это дико интересно! (на самом деле, совсем не интересно)
4 декабря
Апдайка сейчас дочитал, Америка и американцы становятся понятнее, ближе и яснее. Интонация - сухо, скупо повествовательная, мнимо эпическая, всё в один ряд, мысли Кролика, его действия, мысли его сына, пейзажи, диалоги. Но какой гнев и боль за этим.
Гарри, увы, типичен, характерен, но какой ужас в типичности таких людей. Он не убийца, ничего страшного не делает, вроде бы отличный семьянин, кряхтит, жмется, но живет и дает жить своим близким и ближним. Но это, в сущности, животное, далекое от всех так называемых духовных запросов, жрущее, пьющее, спаривающееся (жена ничем не лучше, так же тупа и ограничена). А так - неплохой мужик, слегка нудноват, ну да кто без греха! Да, у них, у американцев, тоже всё непросто.
Пошлость пополам с политической дешевкой
Какой-то Пирс Пол Рид, нахваленный в предисловии в "Иностранке", роман "Женатый мужчина", пошлость пополам с политической дешевкой! Зачем переводить это незатейливое, полупрогрессивное дерьмо? Сначала хоть крупицы английского юмора, а потом и политика, и секс, и кровавая мелодрама, всего понемногу. Какая чушь!
Рассказы какого-то Стефановича
А вот в "Новом мире" рассказы какого-то Ю. Стефановича, долго не печатали. Ну что ж, правда жизни есть, но как-то не крупно, не зачерпнуто.
(И на солнце бывают пятна, на старуху проруха, и в "Новом мире" попадалась иной раз какая-то фигня, все "достоинство" которой было в ее бывшей запретности)
Мои дневники
Дневник. Тетрадь №3. 1986-87
Необязательные мемуары
Сцена из постановки "Пастух и пастушка" Школы Олега Табакова по повести Виктора Астафьева
Свое отношение к Виктору Астафьеву я во многом пересмотрел в худшую сторону. Слишком много всякой ерунды он впоследствии наговорил. Например, о том, что надо было сдать немцам Ленинград. Впрочем, за писателями это водится, в том числе и за хорошими, и за самыми великими из великих. И Астафьев все-таки был фронтовиком, воевал по-настоящему, имеет право даже бредить. Скверно, что этот бред повторяли безответственные штафирки и всякая отъявленная шелупонь.
Много говорили ерунды и про якобы имеющийся у Астафьева "национализм". Тоже бред сивой кобылы. Покойный попросту был мизантропом, не любил людей, вне зависимости от их национальности.
Перечитывать Астафьева у меня никакого желания нет. Но когда первый раз прочитал - именно так оценивал его книги. Опять-таки из личной истории фактов не выкинешь.
Все прочие упомянутые в этой главе книги не слишком интересны. Можно было их не читать. Но я в ту пору выписывал так называемые "толстые журналы" и каждый номер тщательно прорабатывыал от корки до корки. В первую очередь это касалось журнала "Новый мир" на новом, "посттвардовском" витке его развития. Интереснейший феномен, но о нем речь впереди.
Краткие пояснения даю курсивом. И для удобства решил снабдить свои старые записи заголовками и подзаголовками.
17 ноября 1986 года
Мрак, смерть и окопная правда
Прочел мрачную, тяжелую, жестокую, но очень сильную повесть В. Астафьева "Пастух и пастушка".
О войне, с настоящей жуткой "окопной" правдой. Трупы, кишки, грязь, вонь, все злые, теряют человечность, напиваются самогоном, звереют. Или теряют смысл жизни, как главный герой Борис Костяев.
На одном из хуторов он встретил женщину, познал ее, мелькнуло мгновение чистой любви, самоотвержения, а далее опять грязь войны, и Костяев теряет волю к жизни, помирает в санитарном поезде от тоски и не очень тяжелого ранения.
Бойцы его взвода гибнут один за другим, гибнут глупо или героически, но у всех выгорела душа, никто не верит в мирную жизнь, да и просто в жизнь.
Женщина, Люся, с которой война случайно столкнула Бориса, была в оккупации, в ее хате жил немецкий генерал, и что-то было нехорошее там, автор тут не договаривает. Да и неважно это, она страдает и страстно предается чистому Борису.
Но их любовь мимолетна, а дальше мрак и смерть. Находит она только могилу любимого.
Написано страшно, реалистически. Война с точки зрения пехоты - самая страшная война. Это, пожалуй, наряду с "Печальным детективом", сильнейшая вещь Астафьева.
Путем дурацкой переписки
Он большой русский писатель, им останется. И нет мне никакого дела до его национальных предрассудков, они не сказывались в его творчестве.
Конечно, он позволил себе больше, чем можно, в последнем рассказике о грузинах, за это я его виню, но не это главное.
А что до слов "еврейчата", малоинтеллигентных, не слишком деликатных, то я ничего оскорбительного для еврейской нации (к коей и сам частично отношусь) не нахожу.
К этому слову из "Печального детектива" сейчас прицепились, Эйдельман, вроде бы умнейший человек, затеял оскорбительную переписку, пустил ее по рукам, Астафьев тоже не сдержался, сгрубил. Как это всё низко!
Национальные чувства сейчас обострены, я понимаю, но эта переписка не поможет, а лишь разозлит и воинствующих евреев, и антисемитов, и тех, кто частично придерживается тех или иных взглядов. Неправы оба, и в моем отношении к Астафьеву и Эйдельману ничего не изменилось.
23 ноября
Как люди лишаются человеческих черт
Еще читал военные рассказы Астафьева, в них дикая тоска и правда. О том, как люди на войне лишаются человеческих черт, желаний, привычек, чувств, как трагично заканчиваются вспышки этих чувств в военных условиях.
Об этом же повесть "Звездопад", она не столь трагична, никто не гибнет, но любовь главных героев, раненого и санитарки, обречена на гибель.
Он не владеет своей личностью, он - щепка, спичка, гайка, им распоряжается некий безличный военный механизм, не признающий его человеком. И особенно в тылу. Там, в боях, есть иллюзорная свобода выбора, если попал в плен или партизаны особенно (но Сталин и этих людей лишал права выбора, считая их всех врагами).
Но в тылу! Госпиталь - это рай, если выжил. А так - дикий тюремный кошмар пересыльных пунктов нестроевых солдат, об этом, кстати, никто не писал, я впервые читаю.
И любовь обречена. А описана она чудесно, с юмором, не то что у аскетичного В. Быкова. встречи после войны не состоялось, ибо такова жизнь, а не литература.
Кстати, у астафьевских военных героев нет "после войны", есть лишь война и смерть. Это общее замечание о "хронотопе", научно выражаясь, его прозы. Это невесело, но это авторское неумолимое условие.
Виктор Астафьев
Писатель Крупин, испорченный городом
Еще повестушка В. Крупина о своей студенческой юности "Прости, прощай".
Очень мило, остроумно, с мягкой, но крепкой автоиронией, с ненавистью к деловым людям, умеющим устраиваться, с некоторой, смягченной иронией, проповедью крестьянского духа в развратном городе.
Этот душок есть, но он какой-то культурный, ненавязчивый, не до конца всерьез. Много любви, смешной, нелепой, выдуманной. Много стихов, Крупин их вовсю писал, но понял, что он не поэт. Много прекрасных штрихов шестидесятых годов, зарождение гнилой брежневской эры, конец суетливого хрущевского правления, физики-лирики, начала "вещизма", самые эмбриональные.
И за всей этой милой теплой повестью витает все-таки неискоренимый почвеннический дух. Я готов его понять, но как прирожденный, завзятый горожанин, принять его не могу. А так - Крупин становится хорошим и серьезным писателем.
Владимир Крупин. Младшая поросль "деревенщиков"
Одиссея среднего американца
Уже который номер "Нового мира" читаю с интересом, всегда что-то есть.
Хотя бы роман Апдайка "Кролик разбогател", коий я читаю с неизменным вниманием. Апдайк - автор неброский, неяркий, но он затягивает в себя. После его раннего "мифологического" опыта "Кентавра" его романы кажутся скучными, и я их недооценивал (я читал "Давай поженимся"). Но сейчас начал разбираться, что к чему.
Апдайк, как Джойс, выстраивает Одиссею среднего американца Гарри Энгстрема про прозвищу Кролик. Раннюю часть цикла "Кролик, беги!" я не читал, c удовольствием теперь бы прочел. Это дико интересно! (на самом деле, совсем не интересно)
4 декабря
Апдайка сейчас дочитал, Америка и американцы становятся понятнее, ближе и яснее. Интонация - сухо, скупо повествовательная, мнимо эпическая, всё в один ряд, мысли Кролика, его действия, мысли его сына, пейзажи, диалоги. Но какой гнев и боль за этим.
Гарри, увы, типичен, характерен, но какой ужас в типичности таких людей. Он не убийца, ничего страшного не делает, вроде бы отличный семьянин, кряхтит, жмется, но живет и дает жить своим близким и ближним. Но это, в сущности, животное, далекое от всех так называемых духовных запросов, жрущее, пьющее, спаривающееся (жена ничем не лучше, так же тупа и ограничена). А так - неплохой мужик, слегка нудноват, ну да кто без греха! Да, у них, у американцев, тоже всё непросто.
Пошлость пополам с политической дешевкой
Какой-то Пирс Пол Рид, нахваленный в предисловии в "Иностранке", роман "Женатый мужчина", пошлость пополам с политической дешевкой! Зачем переводить это незатейливое, полупрогрессивное дерьмо? Сначала хоть крупицы английского юмора, а потом и политика, и секс, и кровавая мелодрама, всего понемногу. Какая чушь!
Рассказы какого-то Стефановича
А вот в "Новом мире" рассказы какого-то Ю. Стефановича, долго не печатали. Ну что ж, правда жизни есть, но как-то не крупно, не зачерпнуто.
(И на солнце бывают пятна, на старуху проруха, и в "Новом мире" попадалась иной раз какая-то фигня, все "достоинство" которой было в ее бывшей запретности)
Мои дневники
Дневник. Тетрадь №3. 1986-87
Необязательные мемуары