Диалоги
-В Смольном теперь только и занимаются, что ковырянием головного мозга земли. Лучше б гололёд поотковыривали! - сказала Викентьевна и обиженно отвернулась к окну глядеть на кружева занавесок.
Теперь допустим, что Викентьевна сама в Смольном работает, но в музее. Жалуется постоянно, что церковь скоро отберёт у музея всю территорию и не будут здесь больше играть "Реквием" Моцарта.
- Ну что вы, тёть Ань, - интонацией, примиряющей старуху с надвигающейся действительностью, произнес Василий, - потише, нас могут услышать. Знаете, что сейчас бывает за такие разговоры?
-Да ладно вам, мы ж не в Смольном, вот посмотрите, какие занавески красивые. Ещё чаю? Нет, а они всё-таки сволочи, - продолжила за чаем Викентьевна, - сволочи, каких поискать. Будто в рясе им всё можно. А главное, главное, ну Моцарт-то им чем не угодил? Не нашими воцерковлён что ли? Он ведь, ей-богу, святее всех святых! Милый мальчик!
-Пожалуйте, еще стаканчик. - Вася воодушевился, - как же, милый мальчик, да вы посмотрите на его портрет - в каждом глазу по бесу. А биографию его читали? То-то же. И вообще, у нас сейчас санкции против Европы - на композиторов тоже видно налагается. Не забывайте, в какое время-то живем беспокойное!
-Да бросьте, какие санкции? Вы с ума сошли, ещё Данте или Шекспира туда запишите. Античные мифы отмените! Да как же можно?! Время, понятно, беспокойное, но я и не такое видывала, что уж мне, старухе, сделают. Это вы ещё пока молоды. До вас ещё кто-то докопаться может как будто, вот и боитесь вслух сказать, кто из вас получился в итоге. А получились нищие духом!
-Ну уж вы скажете!
-Если не я, то кто? Вы-то сами. Молчите! Всё санкции, все ходят государствоголовые, в церквах во всеувиденье писают, дебилы.
-Так а что я могу сделать? Если скажешь - кто послушает? А и послушают, так проблем не оберешься!
-Да только ведь и надо сделать, что стать перед собой хотя бы честно и прямо, и гордо! А то вот вы тут сидите, ёрзаете, Васенька, и всё как-то юлите, как будто с оглядкой. Как будто тут камера в каждом углу. И как будто эта видеокамера ведёт вас в камеру решётчатую, но и там бояться нечего, поверьте. И там люди счастье обретали.
-Ах, Анна Викентьевна, дорогая! Кабы всё так просто... Я бы и встал и сказал... Так вы же знаете, кто сейчас у власти - это же банда, настоящая банда! Мы все под колпаком! Камеры нам бояться нечего - я боюсь время даром терять.
-Нечего бояться. Вы его итак даром теряете. Ну чем вот вы занимаетесь? Деньги копите-тратите? Да и колпак этот, ей-богу, рваный и сшит на пьяную руку. Куда страшнее, когда вы этот пьяный колпак на себя надеваете, согласно кивая, и в нём выбегаете смотреть на эти ваши салюты постоянные. И в этом же колпаке стоите на своих маршах. Но это всё не про то! Ну её, эту власть, мы с ней никогда не уживёмся и наш человек всегда на неё роптать будет за глаза. А в глаза - робеть. Бог с ними, пусть уж правят. Только вы-то при этом расправьте плечи, сами себе докажите, что свободны.
-Так как я докажу, пока они там, а я - здесь. Нет, Викентьевна, изволь, она на то и свобода, чтобы целиком моя была, открыто, не за глаза!
-Ах, Васенька. Целиком твоя свобода - это когда ты в ванной перед зеркалом стоишь раздетый. Можешь ты так выйти в свет из ванной?
-Если Родина попросит, то - смогу!
-Хорошо, Вася, что вы патриотичны. Но ведь родина как раз вам и дала следующую свободу: она, Родина-мать, уже никуда вас не зовёт, делайте теперь, что хотите. Мне даже жаль вас, потому что безыдейное поколение, разобщённое. Неприятное у вас положение, правда. Мы, там, тогда всё-таки во что-то верили. Это по документам числились атеистами. Но пели скромное и тихое: "Господи, дай же ты всем понемногу, и не забудь про меня". А вы кричать научились, молодцы, а вот содержимого я в вас не нащупываю.
-Не о том вы, тётушка! Вы лучше подумайте о том , почему мы с вами сейчас этих жуликов кормим? Ведь это еще ваше поколение позволило из нас скотов сделать, а мы уже плоды пожинаем - с вашей же подачи! Факт!
-Знаешь что, Вася! - перешла вдруг Викентьевна на ты и строгую нотку в голосе, - знаешь что? Моё поколение твоему дало то, о чём само мечтало и не могло достичь. У тебя есть иформационное поле. Ты свободен в этом. У тебя есть выбор во всём, хотя кое-где я бы его присекла, ну вот зачем же мне пятьсот ценников на масло! Но вот в главном выбор есть: ты можешь смело определить себя, честно сказав, кто ты. Признав, кто ты. И поняв, кто ты, ты сможешь сказать это вслух и добавить свою лепту в этот дружный фон. Но я пока не вижу человека среди вас. Всё какие-то намёки. От свободы, что ли, расшатался так? Не пойму уже, видно, старости мне моей не хватит.
Вася, осклабившись, заметил:
-А что же вам, поле что ли информационное, мешало определить себя? То-то и оно, что в сопротивлении проще определиться, просто противопоставив себя кому и чему-либо, другое дело у нас - полная свобода информации, но поди попробуй разобраться, где истина, где ложь, кто прав, кто виноват, кому верить, и где ты сам, среди всего этого бардака, который, повторяю, вы, ваше поколение нам наследуете!
-Недостаток информации и нехватка выбора - вот, видимо, в чём заключалась наша великая иллюзия о свободе. Ведь пахать в поле можно и не будучи рабом, вот где свобода. А вы, молодые, всё боретесь за любовь вместо того, чтобы её принять уже. Всё ссоритесь, определяетесь, кто из вас с кем там спит и живёт, голубые вы или розовые, тьфу, и смешно и тошно. Слово "любовь" вы как-то исковеркали. Может, мы не смогли донести, я не знаю. Но вижу: вы соитие обозвали любовью. Но соитие - это от животного. А любовь - это неважно, к кому, а лучше, чтоб ко всем. И это разные понятия. Любовь - это человеческое. Любовь отличается от привязанности, но и воспитывается тоже. Любовь - это со-чувствие, со-действие, понимаете? А вы каждый теперь по одиночке сидите. И о какой-то странной любви мечтаете, пытаясь не потерять свою гордую свободу одиночества.
-Ваша свобода на красных лозунгах краской только и была! Но что-то вы опять же стрелки переводите. Нашу любовь, как и свободу, как и все права, нам сейчас приходится заново после вас отвоевывать. Но нам ведь всё подкидывают, чтобы мы вконец оскотинились - хлеба и зрелищ. Привет, иллюзия! Тут про соитие и речи нет.
-Ну как же и речи нет, когда всякие муже- или баболожства рекламируются? Но ладно, не про соитие речь, а вот про что: свободу и любовь вам отвоёвывать не надо. Они уже есть у вас. Знаете вообще что, Вася? Всё это воевание ваше и стремление воинственное, оно всегда ведь было, всегда ведь не могли найти того, чем обладали, и находили, только потеряв. Да, я тут опять на ночь Пастернака читала. Чуден, а, вот послушайте: всю ночь вода трудилась без отдышки... ох, и ведь правда, дождь такой был, а петухи не пропели. Вы вообще видели хоть раз настоящего петуха, Васенька?.. Печеньем угощайтесь... А знаете что? Ведь на самом деле, у человека всегда есть воля искать. И этот поиск в любых обстоятельствах будет продолжаться. Потому что не бывает такого, чтобы всё устраивало, хотя может, и есть в том свобода - чтобы всё наконец-то устраивало? И мы с вами сидим сейчас на этой кухне на равных правах, и неважно ведь, кто сколько зарабатывает. Но я - музейный работник. А вы, Васенька, что-то заучились.
-Да, тут вам, теть Ань, не откажешь, вы отдаёте себя своему делу настолько, что завидно смотреть, и у меня, молодого, вопрос возникает - где ж в вас силы берутся нести этот флаг, этот крест.
-Это, Вася, называется энтузиазм. Я этим живу. Мне уже не нужно определяться и выбирать. Может, поэтому я и свободнее вас. Меня устраивает всё. И я не уверенна, что это всего лишь разница в возрасте. И знаете, ведь и в тюрьме свобода человеку настоящему. Вы же вот сидите в своих четырёх стенках с компьютером? Но арестант мне видится куда более свободным, чем вы, вроде свободный и нечто ищущий. Может, свобода только в неволе и познаётся. И не стоит, Васенька, путать политику с жизнью. Красной была власть. Красным был, если хотите, эфир, фон. А мы... мы были людьми.
Теперь допустим, что Викентьевна сама в Смольном работает, но в музее. Жалуется постоянно, что церковь скоро отберёт у музея всю территорию и не будут здесь больше играть "Реквием" Моцарта.
- Ну что вы, тёть Ань, - интонацией, примиряющей старуху с надвигающейся действительностью, произнес Василий, - потише, нас могут услышать. Знаете, что сейчас бывает за такие разговоры?
-Да ладно вам, мы ж не в Смольном, вот посмотрите, какие занавески красивые. Ещё чаю? Нет, а они всё-таки сволочи, - продолжила за чаем Викентьевна, - сволочи, каких поискать. Будто в рясе им всё можно. А главное, главное, ну Моцарт-то им чем не угодил? Не нашими воцерковлён что ли? Он ведь, ей-богу, святее всех святых! Милый мальчик!
-Пожалуйте, еще стаканчик. - Вася воодушевился, - как же, милый мальчик, да вы посмотрите на его портрет - в каждом глазу по бесу. А биографию его читали? То-то же. И вообще, у нас сейчас санкции против Европы - на композиторов тоже видно налагается. Не забывайте, в какое время-то живем беспокойное!
-Да бросьте, какие санкции? Вы с ума сошли, ещё Данте или Шекспира туда запишите. Античные мифы отмените! Да как же можно?! Время, понятно, беспокойное, но я и не такое видывала, что уж мне, старухе, сделают. Это вы ещё пока молоды. До вас ещё кто-то докопаться может как будто, вот и боитесь вслух сказать, кто из вас получился в итоге. А получились нищие духом!
-Ну уж вы скажете!
-Если не я, то кто? Вы-то сами. Молчите! Всё санкции, все ходят государствоголовые, в церквах во всеувиденье писают, дебилы.
-Так а что я могу сделать? Если скажешь - кто послушает? А и послушают, так проблем не оберешься!
-Да только ведь и надо сделать, что стать перед собой хотя бы честно и прямо, и гордо! А то вот вы тут сидите, ёрзаете, Васенька, и всё как-то юлите, как будто с оглядкой. Как будто тут камера в каждом углу. И как будто эта видеокамера ведёт вас в камеру решётчатую, но и там бояться нечего, поверьте. И там люди счастье обретали.
-Ах, Анна Викентьевна, дорогая! Кабы всё так просто... Я бы и встал и сказал... Так вы же знаете, кто сейчас у власти - это же банда, настоящая банда! Мы все под колпаком! Камеры нам бояться нечего - я боюсь время даром терять.
-Нечего бояться. Вы его итак даром теряете. Ну чем вот вы занимаетесь? Деньги копите-тратите? Да и колпак этот, ей-богу, рваный и сшит на пьяную руку. Куда страшнее, когда вы этот пьяный колпак на себя надеваете, согласно кивая, и в нём выбегаете смотреть на эти ваши салюты постоянные. И в этом же колпаке стоите на своих маршах. Но это всё не про то! Ну её, эту власть, мы с ней никогда не уживёмся и наш человек всегда на неё роптать будет за глаза. А в глаза - робеть. Бог с ними, пусть уж правят. Только вы-то при этом расправьте плечи, сами себе докажите, что свободны.
-Так как я докажу, пока они там, а я - здесь. Нет, Викентьевна, изволь, она на то и свобода, чтобы целиком моя была, открыто, не за глаза!
-Ах, Васенька. Целиком твоя свобода - это когда ты в ванной перед зеркалом стоишь раздетый. Можешь ты так выйти в свет из ванной?
-Если Родина попросит, то - смогу!
-Хорошо, Вася, что вы патриотичны. Но ведь родина как раз вам и дала следующую свободу: она, Родина-мать, уже никуда вас не зовёт, делайте теперь, что хотите. Мне даже жаль вас, потому что безыдейное поколение, разобщённое. Неприятное у вас положение, правда. Мы, там, тогда всё-таки во что-то верили. Это по документам числились атеистами. Но пели скромное и тихое: "Господи, дай же ты всем понемногу, и не забудь про меня". А вы кричать научились, молодцы, а вот содержимого я в вас не нащупываю.
-Не о том вы, тётушка! Вы лучше подумайте о том , почему мы с вами сейчас этих жуликов кормим? Ведь это еще ваше поколение позволило из нас скотов сделать, а мы уже плоды пожинаем - с вашей же подачи! Факт!
-Знаешь что, Вася! - перешла вдруг Викентьевна на ты и строгую нотку в голосе, - знаешь что? Моё поколение твоему дало то, о чём само мечтало и не могло достичь. У тебя есть иформационное поле. Ты свободен в этом. У тебя есть выбор во всём, хотя кое-где я бы его присекла, ну вот зачем же мне пятьсот ценников на масло! Но вот в главном выбор есть: ты можешь смело определить себя, честно сказав, кто ты. Признав, кто ты. И поняв, кто ты, ты сможешь сказать это вслух и добавить свою лепту в этот дружный фон. Но я пока не вижу человека среди вас. Всё какие-то намёки. От свободы, что ли, расшатался так? Не пойму уже, видно, старости мне моей не хватит.
Вася, осклабившись, заметил:
-А что же вам, поле что ли информационное, мешало определить себя? То-то и оно, что в сопротивлении проще определиться, просто противопоставив себя кому и чему-либо, другое дело у нас - полная свобода информации, но поди попробуй разобраться, где истина, где ложь, кто прав, кто виноват, кому верить, и где ты сам, среди всего этого бардака, который, повторяю, вы, ваше поколение нам наследуете!
-Недостаток информации и нехватка выбора - вот, видимо, в чём заключалась наша великая иллюзия о свободе. Ведь пахать в поле можно и не будучи рабом, вот где свобода. А вы, молодые, всё боретесь за любовь вместо того, чтобы её принять уже. Всё ссоритесь, определяетесь, кто из вас с кем там спит и живёт, голубые вы или розовые, тьфу, и смешно и тошно. Слово "любовь" вы как-то исковеркали. Может, мы не смогли донести, я не знаю. Но вижу: вы соитие обозвали любовью. Но соитие - это от животного. А любовь - это неважно, к кому, а лучше, чтоб ко всем. И это разные понятия. Любовь - это человеческое. Любовь отличается от привязанности, но и воспитывается тоже. Любовь - это со-чувствие, со-действие, понимаете? А вы каждый теперь по одиночке сидите. И о какой-то странной любви мечтаете, пытаясь не потерять свою гордую свободу одиночества.
-Ваша свобода на красных лозунгах краской только и была! Но что-то вы опять же стрелки переводите. Нашу любовь, как и свободу, как и все права, нам сейчас приходится заново после вас отвоевывать. Но нам ведь всё подкидывают, чтобы мы вконец оскотинились - хлеба и зрелищ. Привет, иллюзия! Тут про соитие и речи нет.
-Ну как же и речи нет, когда всякие муже- или баболожства рекламируются? Но ладно, не про соитие речь, а вот про что: свободу и любовь вам отвоёвывать не надо. Они уже есть у вас. Знаете вообще что, Вася? Всё это воевание ваше и стремление воинственное, оно всегда ведь было, всегда ведь не могли найти того, чем обладали, и находили, только потеряв. Да, я тут опять на ночь Пастернака читала. Чуден, а, вот послушайте: всю ночь вода трудилась без отдышки... ох, и ведь правда, дождь такой был, а петухи не пропели. Вы вообще видели хоть раз настоящего петуха, Васенька?.. Печеньем угощайтесь... А знаете что? Ведь на самом деле, у человека всегда есть воля искать. И этот поиск в любых обстоятельствах будет продолжаться. Потому что не бывает такого, чтобы всё устраивало, хотя может, и есть в том свобода - чтобы всё наконец-то устраивало? И мы с вами сидим сейчас на этой кухне на равных правах, и неважно ведь, кто сколько зарабатывает. Но я - музейный работник. А вы, Васенька, что-то заучились.
-Да, тут вам, теть Ань, не откажешь, вы отдаёте себя своему делу настолько, что завидно смотреть, и у меня, молодого, вопрос возникает - где ж в вас силы берутся нести этот флаг, этот крест.
-Это, Вася, называется энтузиазм. Я этим живу. Мне уже не нужно определяться и выбирать. Может, поэтому я и свободнее вас. Меня устраивает всё. И я не уверенна, что это всего лишь разница в возрасте. И знаете, ведь и в тюрьме свобода человеку настоящему. Вы же вот сидите в своих четырёх стенках с компьютером? Но арестант мне видится куда более свободным, чем вы, вроде свободный и нечто ищущий. Может, свобода только в неволе и познаётся. И не стоит, Васенька, путать политику с жизнью. Красной была власть. Красным был, если хотите, эфир, фон. А мы... мы были людьми.