Читая Гитовского. Глава1. Мимолетность.
Я не люблю тишину, не знаю почему. У меня всегда играет музыка, любая - неважно что. Хотя, нет! Важно. Не всякая музыка успокаивает и приятна для слуха и душевного спокойствия. Последнее время это оказывалось радио “На семи холмах”. Там всегда играет что-то спокойно-классическое из современного, и каждый час они ставят что-то из классики: Баха, Чайковского или Верди. В тот самый миг там играла композиция некогда очень популярной группы Enigma “Mea Culpa”.
Не мне вам говорить, чем примечательна эта композиция и что собой представляет стиль, в котором играет группа. Это этно-оккультистская музыка с элементами средневековых мотивов эпохи священной инквизиции поставленная в ногу со временем. Зловещая, непонятная, необычная, мелодичная и свободная. Впервые на эту группу обратила внимание моя старшая сестра, Марина.
По телевизору тогда вовсю крутили видео клипы и политическую рекламу с призывами голосовать за ту или иную новоиспеченную партию или кандидата. Поскольку первое было не запрещено, а второе можно было не смотреть - свобода - мы смотрели клипы и говорили о новых музыкальных течениях и исполнителях. Одним из множества и была группа “Enigma” с их нестандартностью: зловещими подземельями готических замков, монахами-инквизиторами и раскаивающейся неясно, в чем красавицы-солистки, Сандры, в главной роли, шепотом произносящей текст под завораживающую и совсем другую музыку. Абсолютно новое явление. Ничего подобного до этого не было в мировой музыке, а уж у нас тем более!
В стране начиналась новая эпоха свободного рынка, настолько свободного, что он скорее был диким, чем свободным. Цены росли со скоростью света, инфляция вдвое быстрее. В магазинах было все, но денег хватало только на хлеб с молоком или, на три сникерса. Как-то выживали. Повсюду витал запах свободы и призрак коммунизма. Все было по старому, но сызнова и “как всегда”. Забавно. Трудно. Невыносимо. Потрясающе. Жутко. Удивительно. Неповторимо и незабываемо. Горбачев на комбайне, песня для президента России, убийство Талькова, денежная реформа, убийство Листьева, сахар по талонам, пейджеры и диалог на школьном крыльце.
- Ну что, когда отец?
- Миша, все! Сажай друзей в автобус, поехали!
И шампанское рекой, танцы под “Scorpions” вместе с учителями, и песни под гитару до хрипоты в голосе, а потом, в рассветных сумерках, пешком, из университетской столовой, до метро в пять утра и не важно, что моросит, ведь на дворе середина лета, рядом лучшие друзья, а в плеере “Enigma”. Конечно “Enigma” - не Бах, но родись Бах в конце XX - го века он вполне мог творить именно такую музыку.
Миша Гитовский учился на два года младше меня в гимназии, на юго-западе Москвы и мы были друзьями в то сумасшедшее время. Он и сам был “сумасшедшим”, не похожим ни на кого, преимущественно весь в своих собственных мыслях и эмоциях, которые время от времени выплескивались повестями и сюитами для друзей и театральными постановками, на тех, кто оказывался в зале, с неимоверной и, порой, испепеляющей силой. После его выпускного наша дружба продолжалась еще некоторое время и медленно, сошла на “нет”.
Познакомились мы совершенно необычным образом. Его одноклассники, игравшие с нами в футбол, все время упоминали его фамилию: “Гитовский то, Гитовский это. Гитовский самый сильный парень в параллели и может запросто побить любого одинадцатикласника!” Мне стало интересно, как же выглядит этот самый Гитовский и неужели он так “страшен”, как о нем говорят. И вот, одним весенним днем мы стоим с его одноклассниками около гимназии, и они показывают мне Гитовского, сами же при этом пускаются на утек. Я начинаю медленно двигаться в его сторону, морально готовясь к разборкам, не помню уже по поводу чего, и прикидываю свои физические возможности. Навстречу мне идет ничего не подозревающий Гитовский. Невысокий паренек, ростом примерно метр семьдесят, чуть ниже меня, хлипкого телосложения, на лоб свисает вихор, на носу очки, ботаник ботаником, только не было в нем ничего угрожающего и ботанического. Мы сближаемся, я останавливаюсь и загораживаю ему дорогу. Он смотрит на меня обычным, слегка удивленным взглядом. Меня трясет изнутри и я, с трудом сдерживаясь, спрашиваю грозно, как только мог.
- Ты Гитовский?
- Я. - отвечает и медленно начинает стягивать с носа очки - а в чем дело?
- Да тут говорят, что ты гроза школы, а ты не похож совсем?!?… - а про себя думаю, ща-ас каа-ак врежет, кто его знает, а с виду не скажешь.
- А кто говорит? - сам съежился, очки в карман убрал.
- Да ребята из твоей параллели! Будто ты можешь побить любого одинадцатикласника и надо мной прикалываешься. Это так?
- А зачем мне это??? - отвечает - Сам подумай, я впервые тебя вижу!
- Может и так - только как я могу проверить?
- Никак. Остается поверить мне на слово. А ты кто сам?
- Я, Лис.
- Значит, ты и есть Лис?
- Да. - Теперь уже я смотрю на него удивленным взглядом.
- А я то думаю, кто такой Лис, и что я ему сделал, что он собирается меня бить?!…- и начинает медленно складываться пополам от смеха.
Я стою, с выражением полного недоумения на лице и до меня медленно доходит, что на самом деле происходит.
- Так значит нас с тобой, обоих?
- Ага. Разыграли…
- Ну, приколисты! Ну, я им устрою!!! - оборачиваюсь и, шарю глазами по кустам, пытаюсь найти эти наглые рожи: Сухаря, Мельника, Гольштейна.
- Ну, так, я пойду? - перестав смеяться, спрашивает Гитовский.
- Подожди, а тебя как зовут то?
- Миша.
- Ты к метро?
- Да.
- Ну, так пошли вместе.
- А тебя как зовут.
- Лис.
- Хм… Почему?
- Говорят, глаза хитрые.
- Ну ка... - мы остановились и он пристально стал смотреть в мои глаза. - Да. Что-то есть.
Там мы и познакомились. Мы шли до метро и разговаривали. И на следующий день мы разговаривали снова, но уже втроем. У нас была очаровательная собеседница с не менее красивым именем Маргарита. И так все последовавшие за этим дни, мы разговаривали на каждой перемене и после уроков, сидя в школьной столовой, если никто никуда не спешил. Это было золотое время и начало “театральной тусовки” с ее авральными репетициями за три дня до спектакля, Стужинской ширмой, “хопром” на втором этаже “Польской моды” и канканом возле гимназии, под дождем, на деревянной сцене, построенной к какому-то 23-му февраля. Любимым гимназическим танцем. Правда, называться так он начал гораздо позднее, а любимым, потому что он был пронизан духом свободы и независимости, всегда обитавшем в стенах нашей гимназии, и вырвавшимся, наконец, на свободу, что так удачно совпадало с общим настроением свободы и независимости, охватившим в те дни всю Россию.
Но обо всем последовательно…
Не мне вам говорить, чем примечательна эта композиция и что собой представляет стиль, в котором играет группа. Это этно-оккультистская музыка с элементами средневековых мотивов эпохи священной инквизиции поставленная в ногу со временем. Зловещая, непонятная, необычная, мелодичная и свободная. Впервые на эту группу обратила внимание моя старшая сестра, Марина.
По телевизору тогда вовсю крутили видео клипы и политическую рекламу с призывами голосовать за ту или иную новоиспеченную партию или кандидата. Поскольку первое было не запрещено, а второе можно было не смотреть - свобода - мы смотрели клипы и говорили о новых музыкальных течениях и исполнителях. Одним из множества и была группа “Enigma” с их нестандартностью: зловещими подземельями готических замков, монахами-инквизиторами и раскаивающейся неясно, в чем красавицы-солистки, Сандры, в главной роли, шепотом произносящей текст под завораживающую и совсем другую музыку. Абсолютно новое явление. Ничего подобного до этого не было в мировой музыке, а уж у нас тем более!
В стране начиналась новая эпоха свободного рынка, настолько свободного, что он скорее был диким, чем свободным. Цены росли со скоростью света, инфляция вдвое быстрее. В магазинах было все, но денег хватало только на хлеб с молоком или, на три сникерса. Как-то выживали. Повсюду витал запах свободы и призрак коммунизма. Все было по старому, но сызнова и “как всегда”. Забавно. Трудно. Невыносимо. Потрясающе. Жутко. Удивительно. Неповторимо и незабываемо. Горбачев на комбайне, песня для президента России, убийство Талькова, денежная реформа, убийство Листьева, сахар по талонам, пейджеры и диалог на школьном крыльце.
- Ну что, когда отец?
- Миша, все! Сажай друзей в автобус, поехали!
И шампанское рекой, танцы под “Scorpions” вместе с учителями, и песни под гитару до хрипоты в голосе, а потом, в рассветных сумерках, пешком, из университетской столовой, до метро в пять утра и не важно, что моросит, ведь на дворе середина лета, рядом лучшие друзья, а в плеере “Enigma”. Конечно “Enigma” - не Бах, но родись Бах в конце XX - го века он вполне мог творить именно такую музыку.
Миша Гитовский учился на два года младше меня в гимназии, на юго-западе Москвы и мы были друзьями в то сумасшедшее время. Он и сам был “сумасшедшим”, не похожим ни на кого, преимущественно весь в своих собственных мыслях и эмоциях, которые время от времени выплескивались повестями и сюитами для друзей и театральными постановками, на тех, кто оказывался в зале, с неимоверной и, порой, испепеляющей силой. После его выпускного наша дружба продолжалась еще некоторое время и медленно, сошла на “нет”.
Познакомились мы совершенно необычным образом. Его одноклассники, игравшие с нами в футбол, все время упоминали его фамилию: “Гитовский то, Гитовский это. Гитовский самый сильный парень в параллели и может запросто побить любого одинадцатикласника!” Мне стало интересно, как же выглядит этот самый Гитовский и неужели он так “страшен”, как о нем говорят. И вот, одним весенним днем мы стоим с его одноклассниками около гимназии, и они показывают мне Гитовского, сами же при этом пускаются на утек. Я начинаю медленно двигаться в его сторону, морально готовясь к разборкам, не помню уже по поводу чего, и прикидываю свои физические возможности. Навстречу мне идет ничего не подозревающий Гитовский. Невысокий паренек, ростом примерно метр семьдесят, чуть ниже меня, хлипкого телосложения, на лоб свисает вихор, на носу очки, ботаник ботаником, только не было в нем ничего угрожающего и ботанического. Мы сближаемся, я останавливаюсь и загораживаю ему дорогу. Он смотрит на меня обычным, слегка удивленным взглядом. Меня трясет изнутри и я, с трудом сдерживаясь, спрашиваю грозно, как только мог.
- Ты Гитовский?
- Я. - отвечает и медленно начинает стягивать с носа очки - а в чем дело?
- Да тут говорят, что ты гроза школы, а ты не похож совсем?!?… - а про себя думаю, ща-ас каа-ак врежет, кто его знает, а с виду не скажешь.
- А кто говорит? - сам съежился, очки в карман убрал.
- Да ребята из твоей параллели! Будто ты можешь побить любого одинадцатикласника и надо мной прикалываешься. Это так?
- А зачем мне это??? - отвечает - Сам подумай, я впервые тебя вижу!
- Может и так - только как я могу проверить?
- Никак. Остается поверить мне на слово. А ты кто сам?
- Я, Лис.
- Значит, ты и есть Лис?
- Да. - Теперь уже я смотрю на него удивленным взглядом.
- А я то думаю, кто такой Лис, и что я ему сделал, что он собирается меня бить?!…- и начинает медленно складываться пополам от смеха.
Я стою, с выражением полного недоумения на лице и до меня медленно доходит, что на самом деле происходит.
- Так значит нас с тобой, обоих?
- Ага. Разыграли…
- Ну, приколисты! Ну, я им устрою!!! - оборачиваюсь и, шарю глазами по кустам, пытаюсь найти эти наглые рожи: Сухаря, Мельника, Гольштейна.
- Ну, так, я пойду? - перестав смеяться, спрашивает Гитовский.
- Подожди, а тебя как зовут то?
- Миша.
- Ты к метро?
- Да.
- Ну, так пошли вместе.
- А тебя как зовут.
- Лис.
- Хм… Почему?
- Говорят, глаза хитрые.
- Ну ка... - мы остановились и он пристально стал смотреть в мои глаза. - Да. Что-то есть.
Там мы и познакомились. Мы шли до метро и разговаривали. И на следующий день мы разговаривали снова, но уже втроем. У нас была очаровательная собеседница с не менее красивым именем Маргарита. И так все последовавшие за этим дни, мы разговаривали на каждой перемене и после уроков, сидя в школьной столовой, если никто никуда не спешил. Это было золотое время и начало “театральной тусовки” с ее авральными репетициями за три дня до спектакля, Стужинской ширмой, “хопром” на втором этаже “Польской моды” и канканом возле гимназии, под дождем, на деревянной сцене, построенной к какому-то 23-му февраля. Любимым гимназическим танцем. Правда, называться так он начал гораздо позднее, а любимым, потому что он был пронизан духом свободы и независимости, всегда обитавшем в стенах нашей гимназии, и вырвавшимся, наконец, на свободу, что так удачно совпадало с общим настроением свободы и независимости, охватившим в те дни всю Россию.
Но обо всем последовательно…