Михаил НИКЕШИЧЕВ: Размышления о путях европейской культуры.
120 лет со дня рождения Сергея Сергеевича Прокофьева.
Размышления о путях европейской культуры.
Аннотация к концертной программе
На днях некий академик П., движимый «праведным возмущением» на отечественную историю ХХ века, изрёк: «советские люди были лишены доступа к сокровищам мировой культуры, были оторваны от них» (!). Академик считает, что этого «факта» достаточно для начала широко объявленной «десоветизации».
Нелепость утверждения, «с математической точки зрения», очевидна: как можно быть лишённым сокровищ мировой культуры, когда находишься в живом эпицентре этой самой мировой культуры? С музыкальной же точки зрения, с позиций истории культуры, это утверждение выглядит ещё и ложным ввиду того, что советский период отечественной истории, быть может, в большей мере, чем другие эпохи, ориентирован на собирание, сбережение, освоение («присвоение» сиречь: «воскресенье») мировых культурных вершин[1].
Именно герою симфонической сказки С.С. Прокофьева[2] - пионеру Пете и его товарищам - придётся спасти человечество от «волков» нацистской Европы в годы Второй мировой войны, а затем - спасать, реставрировать и возвращать на родину сокровища Дрезденской галереи; поднимать из руин и восстанавливать Варшаву, Кенигсберг и сотни других культурных центров Европы.
Стоит напомнить, что на артобстрелы и авиа-налёты врага блокадный Ленинград[3] отвечал исполнением «Ленинградской» симфонии Д. Шостаковича. В 1944 г. в Москве впервые исполнена 1 редакция оперы «Война и мир» С. Прокофьева, а в 1945 г. - его балет «Золушка».
В победном 1945 году силами советского офицера, выпускника Академии им. А.В. Суворова восстанавливается целостность мощей великого Йозефа Гайдна. Наш соотечественник собрал воедино главу, хранившуюся в имении Эстергази, и прах композитора, лежащий на кладбище Вены[4].
На тайны путей мировой культуры указал А. Вознесенский:
В первооснове жизни и слова
культуры, обмениваясь, шумят.
Вы нам - картофель, мы вам - вишневый
непостижимый чеховский сад.
След Красоты, след Культуры - где повстречаешься с ним? - загадка…
Почему вдруг на фресках гульбища Благовещенского собора Московского Кремля в ряду праведных русских князей мы встречаем изображения Платона и Вергилия?
Почему на рабочем столе Й. Гайдна несколько лет лежит поэма А. Радищева «Творение»? Почему музыкальный материал последней из бетховенских симфоний, Девятой (призыв шиллеровой оды «К Радости» - Обнимитесь, миллионы! - завершает финал симфонии) вбирает в себя и мотивы русской плясовой песни «Камаринская»?
Отчего на многие десятилетия забытый в Европе И.С. Бах, не перестаёт звучать и прорастает - через своих учеников и их учеников - в России? Здесь была сохранена и аутентичная манера исполнения его произведений[5].
Зачем ученик друга Моцарта, композитора Альбрехтсбергера, Теппер де Фергюсон, приезжает в Россию и становится лицейским учителем музыки у А. Пушкина? Отчего сам Моцарт в последний год жизни рукой чертит на географической карте «линию жизни»: через Варшаву в Санкт-Петербург?
Почему эмигрировавший Сергей Рахманинов почти полностью перестаёт писать музыку?[6] А талант возвратившегося из Парижа Сергея Прокофьева, который начал было «высыхать»[7], расцветает небывалыми в истории музыки ХХ века творческими плодами?
Николай Карамзин, ещё в юности предпринявший путешествие в Европу, восклицает: «Кто поручится, чтобы вся Франция - сие прекраснейшее в свете государство, прекраснейшее по своему климату, своим произведениям, своим жителям, своим искусствам и художествам - рано или поздно не уподобилась нынешнему Египту?
Одно утешает меня - то, что с падением пародов не упадает весь род человеческий: одни уступают свое место другим, и если запустеет Европа, то в средине Африки или в Канаде процветут новые политические общества, процветут науки, искусства и художества».
Ф.М. Достоевский устами персонажа своего романа «Подросток», Версилова, признаётся: «Русскому Европа так же драгоценна, как Россия: каждый камень в ней мил и дорог. Европа так же была отечеством нашим, как и Россия. О, более! Нельзя более любить Россию, чем люблю ее я, но я никогда не упрекал себя за то, что Венеция, Рим, Париж, сокровища их наук и искусств, вся история их - мне милей, чем Россия. О, русским дороги эти старые чужие камни, эти чудеса старого Божьего мира, эти осколки святых чудес; и даже это нам дороже, чем им самим[8]! У них теперь другие мысли и другие чувства, и они перестали дорожить старыми камнями... Там консерватор всего только борется за существование; да и петролейщик лезет лишь из-за права на кусок. Одна Россия живет не для себя, а для мысли, и согласись, мой друг, знаменательный факт, что вот уже почти столетие, как Россия живет решительно не для себя, а для одной лишь Европы! А им? О, им суждены страшные муки прежде, чем достигнуть Царствия Божия».
О том же - уже в ХХ веке - писал французский музыкальный критик Серж Морё, понявший и объяснивший, почему Сергей Прокофьев возвращается в Совдепию. Как открылось его проницательному взгляду, композитор ехал за подлинной европейской культурой, которая жила в России, была там востребованной. «Несмотря на формальное совершенство некоторых из его произведений, совершенство, являющееся следствием синтеза русских и классических структурных принципов, Прокофьев - музыкант целиком и полностью русский. Сюда включено всё, что мы понимаем под этим словом; то есть не только живописная картинность, а в ещё большей мере всё человечное, правдивое, поучительное и присущее нашей старой гуманистической культуре. А поскольку это так, Прокофьев и не мог навсегда остаться у нас».
Жизнь по возвращении на родину ознаменована работой над партитурой «Ромео и Джульетты», ставшей, по моему мнению, лучшим из обращений искусства ХХ века к шекспировскому наследию.
Колокола Вероны звонят и в медленной части 6-й сонаты, которую Прокофьев обозначил как медленный вальс (для многих музыкантов рубежа веков - Сибелиуса, Равеля, Рахманинова, - вальс становится трагическим символом уходящей европейской культуры). Почему русская протяжная подголосочная песня (а она всегда была для композитора одним из светлых, святых идеалов, как и русская природа), звучащая в 1 части сонаты и трепетным человеческим светом окликающая механистический шум века, - так быстро оказывается извращённой, искажённой до неузнаваемости (приём «подмены» напоминает содержание рассказа В. Шукшина «До третьих петухов»)? В тупике этих искажений вдруг начинает звучать «знак трагедии» - лидийский диатон. Этим тетрахордом открывается и музыкальная трилогия «Орестея» С.И. Танеева (одного из учителей Прокофьева). Оказывается, лидийский диатон - единственный тетрахорд из всей системы музыки античной Греции, который был допущен в высокое искусство древнегреческой трагедии.
В терзаемой войнами и голодом России создавалась и слушалась великая музыка, сберегалась великая европейская культурная традиция[9]. Может ли быть «железный занавес» препятствием для духовных исканий культуры? Что определяет силы и векторы идейного притяжения разных культур? Какова роль непрерывности в жизни культурной традиции, каково значение живого диалога людей культуры («рукоположения»)?
Не знаю. Но ищу малейшие звенья, связывающие нас - сегодняшних - с С.С. Прокофьевым, уже 120-летним. Дорожу памятью о встречах и беседах с Н.И. Сац (подвигнувшей Прокофьева на создание симфонической сказки «Петя и Волк»), С.Т. Рихтером (первым исполнителем ряда фортепианных произведений композитора), многих годах постоянного творческого общения с легендарным камерным пианистом А.Л. Зыбцевым (впервые представлявшего Государственной приёмной комиссии клавир прокофьевского балета «Ромео и Джульетта»; от исполнения Алексеем Лукичом этой музыки зависела её сценическая судьба, так же как потом и партитуры «Спартака» А.И. Хачатуряна). Берегу воспоминания о каждой встрече с А.И. Ведерниковым (впервые исполнившим новую редакцию Пятой сонаты), И.К. Архиповой, Г.П. Вишневской, Г.Д. Шульпиным (участниками наиболее полной премьеры оперы «Война и мир» в 1959 году в Большом театре). Сегодня мне особенно дороги неспешные и глубокие разговоры с А.А. Меликом-Пашаевым, сыном великого дирижёра А.Ш. Мелика-Пашаева, руководившего премьерой 1959 года. Как не упомянуть Г.Н. Рождественского, открывавшего и открывающего «нового Прокофьева», или дорогого В.К. Мержанова, с месяц назад мне рассказывавшего про то, как С.С. Прокофьев впервые играл ему на Николиной Горе только что написанную Девятую сонату?!
Культура - всегда диалог. Первое из условий - «духовной жаждою томим». Открыты некоторые теоремы и аксиомы, например: «гений и злодейство - две вещи несовместные».
Когда Культура говорит, готовы ли мы расслышать её голос? Слышим ли мы голос родной нам русской культуры, слышим ли голос родной мировой культуры? Готовы ли мы в диалоге с культурой посмотреть друг другу в глаза?
Просветлев от забот ежегодных,
отстояла очередя.
И в Москву прилетела Джоконда,
чтоб секунду взглянуть на Тебя.[10]
Михаил Никешичев
27 апреля 2011 г., Москва
[1] В художественном, научном плане этот период отмечен небывалой продуктивностью - шедевры советского искусства, открытия советских ученых, - осознаются ныне как одни из величайших свершений человеческого творческого духа. При этом оказалась сохранной та особая черта многовековой русской культуры, которая обозначена Ф.М. Достоевским как «способность всемирной отзывчивости». Не говоря о жизни великих книг мировой литературы в русской языковой стихии, упомяну интерпретацию Шекспира Прокофьевым («Ромео и Джульетта», «Гамлет»), Кабалевским (сонеты), Козинцевым; Микеланджело - Шостаковичем, Бёрнса - Свиридовым. Попробуйте сравнить козинцевские «Короля Лира» или «Гамлета» с голливудскими версиями произведений Толстого или Пушкина!
[2] Симфоническая сказка для детей «Петя и Волк» написана С. Прокофьевым в 1936 г.
[3] В этот момент сотрудники Мемориальной квартиры А.С. Пушкина на Мойке берегут хранившийся в музее подарок И.В. Гёте - гусиное перо. В блокадном Ленинграде в 1943 г. найдены два романса П.И. Чайковского на слова К.Р. (эскизы), которые тут же были переправлены на большую землю и ныне хранятся в Мемориальном доме-музее П.И. Чайковского в Клину. Музыкальный текст восстановлен Б.В. Асафьевым.
[4] Ср. с заминированной немецко-фашистскими войсками могилой А.С. Пушкина в Святогорском монастыре на Псковщине, впоследствии разминированной и спасённой советскими бойцами.
[5] См.: «Барочные связи». Аннотация к диску «Себастьянон» московского ансамбля «Солисты барокко» п/у А. Спиридонова.
[6] Музыкальный материал двух крупных "зарубежных" произведений Рахманинова - Симфонических танцев и 4-го фортепианного концерта, как обнаружил В. Антипов (конференция Научной нотной библиотеки им. С.И. Танеева "Русские музыкальные архивы за рубежом, зарубежные музыкальные анхивы в России", Москва, 2011), - полностью сочинен композитором ещё на родине.
[7] Серж Морё приводит часть беседы с другом - Сергеем Прокофьевым - в Париже. Вот прокофьевские слова: «Дело обстоит так: воздух чужбины не идёт впрок моему вдохновенью, потому, что я русский, а самое неподходящее для такого человека, как я, - это жить в изгнании, оставаться в духовном климате, который не соответствует моей нации. Мои земляки и я носим свою землю с собой. Конечно, не всю, а только совсем немного, ровно столько, сколько сначала делает немножко больно, потом всё больше, больше и больше, пока это нас не сломит. Вы не можете это понять до конца, потому что вы не знаете землю моей родины. Но посмотрите на всех моих земляков, живущих за границей. Они вдохнули слишком много воздуха своей родины. С этим ничего не поделаешь. Они никогда не освободят от него свою плоть. Я должен вернуться. Я должен снова вжиться в атмосферу родной земли. Я должен снова видеть настоящие зимы и весну, вспыхивающую мгновенно. В ушах моих должна звучать русская речь, я должен говорить с людьми моей плоти и крови, чтобы они вернули мне то, чего мне здесь недостаёт: свои песни, мои песни. Здесь я лишаюсь сил. Мне грозит опасность погибнуть от академизма. Да, друг мой, я возвращаюсь…»
[8] Ср. с печальным вздохом молодого Карамзина, вынужденного поменять маршрут своего европейского путешествия («Письма русского путешественника»): Гробница нежной Лауры, прославленной Петрарком! Воклюзская пустыня, жилище страстных любовников! {В двенадцати верстах от Авиньйона.} Шумный, пенистый ключ, утолявший их жажду! Я вас не увижу!.. Луга провансские, где тимон с розмарином благоухают! Не ступит нога моя на вашу цветущую зелень!.. Нимский храм Дианы, огромный амфитеатр, драгоценные остатки древности! Я вас не увижу! {В Ниме много римских древностей.} - Не увижу и тебя, отчизна Пилата Понтийского! {Город Вьень.} Не взойду на ту высокую гору, на ту высокую башню, где сей несчастный сидел в заключении; не загляну в ту ужасную пропасть, в которую он бросился из отчаяния! {Так говорит предание. Сию башню и сию пропасть показывают близ Вьеня.} - Простите, места, любопытные для чувствительного путешественника!
[9] как в прежние века в Санкт-Петербурге берегли (в виде копии) Лоджии Рафаэля, а в подмосковной усадьбе Подмоклово русские зодчие в Успенской церкви воплощали утопический проект Рафаэля - здание, запечатлённое на картине «Обручение».
[10] Из поэмы (оперы-детектива) А. Вознесенского «Дама треф».