Зимний дворец. Залы №17-18
Имеются сведения о том, что здесь располагалась "мыльня" ВК Александра Павловича, впоследствии ставшего Императором Александром Первым, покои которого в Зимнем Дворце были подарены Екатериной Второй и располагались в бельэтаже выше этажом. А это историческое помещение было построено на первом этаже северозападного ризалита для Императора Николая Первого и использовалось им в качестве Малого кабинета и спальни. Обстановка здесь всегда была самая простая, а на стенах висели батальные картины и портреты членов семьи.
"В зимние дни, в 7 часов утра, проходившие по набережной мимо Зимнего дворца могли видеть Государя, сидящего в Кабинете за письменным столом... читающего, подписывающего и перебирающего целые вороха лежащих перед ним бумаг," - писал современник. Позже Государь предпочитал этот кабинет всем другим помещениям и полностью туда переселился.
акварель Ухтомского
Сейчас в него можно войти через зал №16 (проход сделан в советское время), то есть со стороны детской половины, в которую, в свою очередь, мы попадаем через сохранившийся Брюлловский коридор. Во времена Императора Николая Павловича в кабинет попадали из приёмной (теперь она входит в пространство зала №17, разделяющая их стена убрана при реконструкции в советское время) и современных залов №18 и 19, связанных со Светлым коридором, объединявшим на первом этаже эти помещения с караульной гауптвахтой и Салтыковским подъездом.
В этой же комнате, на своей походной кровати, под много раз заштопаной любимой шинелью Император и скончался в 1855 году. Помещение было законсервировано и до октябрьского переворота сохранялось как мемориальное. Восстановлено в начале 1920х годов по старым описаниям и входило в состав музея "Исторические комнаты", позже упразднённого и слившегося с Государственным Эрмитажем. До этого времени здесь сохранялись та самая походная кровать, маленькая ванна, верхняя одежда Императора.
Известия из Севастополя Литография А. А Козлова, раскрашенная акварель 1854-55
Кабинет Императора Николая I в Зимнем дворце В. Садовников
Сразу после смерти Императора придворному художнику Гау был заказан рисунок Николая I на смертном одре. Он хранится в Историческом музее и датирован 18 февраля 1855 года.
Гау. Рисунок 18 февраля 1855 г
В воспоминаниях А. Ф. Тютчевой упоминаются её впечатления от кончины Государя: «В минуту, когда смерть возвратила мягкость прекрасным чертам его, которые так сильно изменились благодаря страданиям, подточившим Императора и преждевременно сокрушившим его, - в эту минуту его лицо было красоты поистине сверхъестественной. Черты казались высеченными из белого мрамора; тем не менее, сохранился еще остаток жизни в очертаниях рта, глаз и лба, в том неземном выражении покоя и завершенности.»
У смертного одра в кабинете
Николай I на смертном одре. Литография В.Ф. Тимма. 1855 г.
А. Х. Кольб. Кабинет Николая I. Литография. После 1855 года
В скорбные февральские дни 1855 года во дворце был и Дмитрий Михайлович Голицын, который тогда же оставил мемуар о всех этих событиях в письме к родителям, впоследствии им дополненный. Там же можно найти и описание помещений.
" (...) 1855 года, февраля 18-го дня, в 12 1/2 часов
(...) Я хочу писать о кончине Императора Николая Павловича, при которой судьба захотела чтобы я присутствовал, если не в самой спальне Государя, то так близко, что все подробности этого события разыгрались в моих глазах. (...) Я хорошо помню, как 15-го февраля, присутствуя в Михайловском манеже при смотре Черниговских казачьих полков, которыми командовал: 1-м граф Григорий Александрович Строганов, а 2-м князь Сергей Викторович Кочубей (мой дядя), - я видел Государя, он был в казачьем мундире, бодро сидел на гнедом коне и казался с первого взгляда здоровым, но, вглядываясь в лицо Государя и обратив внимание на нервное движение его правой руки, можно было заметить те заботы и тяжелые думы, которые придавали его лицу болезненную усталость. Это впечатление оправдалось слухом, прошедшим между лицами свиты, что Царь действительно болен и что лейб-медик Мандт умолял Его Величество не выезжать и поберечь свое здоровье. Это был последний раз, когда я видел Государя Николая Павловича.
17-го февраля я был приглашен на вечер к г-же Скрипицыной, которая находилась при детях Наследника в качестве гувернантки, жила в Зимнем дворце со стороны Адмиралтейской площади, у Салтыковского подъезда. (...) Начались танцы, как вдруг вбегает к нам Адам Олсуфьев (состоящий тогда ординарцем при Государе Наследнике), бывший этот день дежурным при Великом Князе, и объявляет, что Государь так плох, что Мандт теряет всякую надежду. Это известие тем более поразило нас, что некоторые из присутствующих вовсе не знали, что Государь нездоров, а те, которые знали, далеко были от мысли, что Государь мог быть тяжело болен. Бюльтенов о нездоровии не печатали, (...) всякий из нас немедленно отправился домой под сильным впечатлением. (...) На другой день, 18-го числа, я отправился в 9 часов в Штаб Гвардейских корпусов, на Адмиралтейскую площадь, где жил П.А. Витовтов. При входе в приемную я встретил моего товарища ординарца графа Николая Александровича Кушелева-Безбородко, который сказал мне, что генерал поехал в Зимний дворец, вызванный Великим Князем Наследником, что Государь <безнадежно> плох и дан приказ собираться свите Государя, Сенату и Государственному Совету. При этом граф передал приказание Павла Александровича немедленно ехать тоже во дворец. Сев в сани, я поскакал во дворец к Салтыковскому подъезду, войдя в прихожую, я был поражен смятением прислуги и некоторых служащих, которые торопливо вбегали, то выбегали из дворца. Пройдя в нижний коридор, ведущий к апартаменту Государя, в нижнем этаже, под телеграфом, окнами на плац-парад и на Салтыковский подъезд, я нашел коридор полным лицами свиты Государя, членов Государственного Совета и сенаторов, наскоро собранных по приказанию Государя Наследника.
Окинув эту массу лиц, я не нашел между ними П.А. Витовтова и пробрался сквозь толпу к лестнице намереваясь найти моего генерала в апартаментах Наследника, как вдруг я встретился с Великим Князем, спускающимся по лестнице, сопровожденный генералом Витовтовым и его адъютантами Наследник шел к Государю. Великий Князь до того показался мне грустным, убитым горем, на его бледном лице выражалась такая жгучая скорбь, что я оторопел до того растерялся, что не заметил знаки, которые мне делал Павел Александрович. (...) г<енера>л Витовтов конфиденциально передал мне, графу Кушелеву и своему адъютанту конверты с приказанием немедленно отвезть и вручить их под расписки всем командирам полков, расположенных в городе. На конвертах было написано «Весьма секретное», и я узнал впоследствии, что в них заключалось приказание держать солдат безотлучно в казармах, иметь в готове ружья с боевыми патронами, кавалерии иметь лошадей оседланными, всем войскам быть начеку и по первому приказанию двигаться к назначенным местам города и ко дворцу.
Отвезя мои конверты один в л<ейб>-г<вардии> Конный полк, а другой в казармы Морского экипажа, я тотчас вернулся в Зимний дворец и нашел в нижнем коридоре свиту Государя, Сенат и Государственный Совет в полном сборе, ожидающими с волнением известия о состоянии здоровья Государя, который, как говорили, отходил совершенно, окруженный царской семьей, известия передавались кажд<ую> четверть часа графом Владимиром Федоровичем Адлербергом. Вдруг дверь апартамента Государя отворилась, выходит граф Адлерберг, в слезах, со словами: «Все кончено! Государь преставился!» Эти слова, сказанные нетвердым голосом, раздались в наших сердцах так сильно и таким зловещим звуком, что все присутствующие оцепенели, нам казалось, что своды дворца обрушатся на нас и земля скрывается под нашими ногами. (...)
Подавленный этими чувствами, я стоял недвижим перед дверью, за которой лежал колосс, который 30 лет вел русский государственный строй. Как вдруг почувствовал прикосновение ч<ь>ей-то руки, оборачиваюсь и узнаю Петра Петровича Ланского, моего бывшего полкового командира. «Милый князь, - сказал мне Ланской, - пойдемте-ка приложимся к телу». Мы пошли в апартамент Государя.
В первой комнате - прихожей, на кожаном зеленом диване сидели, обливаясь слезами, камердинеры Государя старики Гриммы, далее в кабинете Царя представилась нам следующая картина: кабинет Государя была большая длинная комната, на углу Зимнего дворца, два большие боковые окна давали <вид> на Салтыковский подъезд, и одно против двери на разводную площадку у адмиралтейского здания. У этого окна стоял письменный стол Государя, в середине комнаты, против двух боковых окон, камин белого мрамора, на котором стоял портрет в<еликой> к<нягини> Ольги Николаевны и деревянный складень Спасителя греческой старинной живописи, поднесенный Государю во время войны моей тетушкою графинею Разумовской и который потом по завещанию тетушки находится и доныне у меня.
Обои кабинета были темного цвета, мебель крытая зеленым сафианом, драпировка у окон и двери темно-зеленого цвета, у самых оконных рам сторки зеленой шелковой материи, которые распространяли в кабинете мрачный и таинственный свет. Посереди этой комнаты, головой к камину, стояла складная походная кровать, и на ней лежало тело Государя, покрытое офицерской шинелью, на груди выше сложенных рук находилась икона Нерукотворного Спаса, в золотой ризе, украшенная яхонтами. По правой стороне кровати стоял граф Клейнмихель, сложив руки на грудь и заливаясь слезами. Граф, глядя на прах своего благодетеля, <казалось>, припоминал все, чем он ему обязан: блистательной карьерой, огромным состоянием и <тем>, что со смертью Государя он терял безвозвратно. В ногах Государя стояли князь Орлов и князь Чернышев, глубоко проникнутые скорбью. В глубине кабинета у письменного стола граф Владимир Адлерберг и барон Ливен печатали ящики стола и бумаги на нем.
Войдя в кабинет с генералом Ланским, мы преклонили колено перед прахом усопшего и окончив краткую молитву, приложились к руке, еще теплой, к руке, которая мочно держала во все царство Государя бразды правления и которая предписывала законы не одной России, но всей Европе. Когда я взглянул на лицо Государя, оно показалось мне вполне спокойное и без признаков страданий, широкое чело было без морщин и гладко, как белый фарфор, но когда я взглянул на его уста, то мне показалось, что они, вокруг усов, были красны и воспалены. Может быть, вследствие болезни или сильных лекарств, которыми угощал его доктор Мандт. В ту минуту как я устремлял глаза на это лицо, я услыхал шум недалеко от меня - оборачиваюсь и вижу осунувшегося и опустившегося на пол князя Чернышева, поддерживаемого князем Орловым. Я кинулся на помощь и, взяв кн<язя> Чернышева под руки, с трудом оттащил его от кровати Государя и посадил в кресло, тогда, поручив его г<енера>лу Ланскому, побежал в соседнюю комнату попросить стакан воды и помощи. Когда лейб-медик Энохин, которого нашли во дворце, осмотрел больного, то он объявил, что с князем сделался удар и отнялись ноги. За первым последовали еще два в течение года, которые окончили существование любимца Государя Николая Павловича.
Фото К. К. Кубеша. 1917
1920е годы
Николай I. Походная кровать из Коттеджа, Петергоф. Возможно, та самая
Вот воспоминания А. Н. Бенуа о его посещении Зимнего в первые дни после октябрьских событий.
"За те полтора или два дня, что доступ к ним не был еще закрыт, в них именно особенно дико хозяйничали "победители". Я говорю о комнатах Николая Павловича и Александра II. Особенно печальное зрелище представляла собой первая - та сводчатая комната в нижнем этаже, что выходит окнами на Адмиралтейство и что когда-то служила строгому Государю одновременно и кабинетом, и спальней. Тут стоял его письменный стол, на котором сохранялась масса письменных принадлежностей, а также всякие безделушки и портреты любимых людей; а стены этой комнаты были сплошь (и даже в амбразурах окон) завешены картинами и миниатюрами, большей частью сувенирного порядка; тут же стояла простая солдатская кровать императора. Теперь стены оказались голыми, стол разломан, пол усеян бумагами, а вся постель разворочана. Всего несколько месяцев назад, побывав здесь дважды за короткий период - в первый раз с генералом Е. Н. Волковым, а второй - с П. М. Макаровым, я каждый раз испытывал особое "историческое умиление", любуясь этим единственным в своем роде целым, в котором точно была заворожена жизнь иной эпохи, а теперь та же комната являла картину дикого хаоса..."
В 1930-х годах старая система отопления дворца была разобрана и вместе с ней исчезли многие камины, представлявшие и художественную ценность. Не избежал этой участи и камин зала № 17.
Вот современный вид помещения. Сюда мало кто заходит. Памятная табличка или информационный стенд в бывшем мемориальном кабинете Царя-рыцаря отсутствуют...
Современный вид из бывшей приёмной (видно, где убрана стена, отделявшая её от кабинета)
Современный вид из бывшего кабинета в бывшую приёмную
А вот, что теперь находится за дверью:
