Эпизод из детства будущего императора Николая Первого
Из своей собственной книжки про Бенкендорфа и его друзей) Написано буквально вчера, так что просьба строго не судить.
Контекст - на дворе 1805 год. Александр фон Бенкендорф, тогда еще молоденький гвардейский поручик и флигель-адъютант, приезжает к императрице-матери на аудиенцию в Павловск.
... "А вот, кстати, и мои мальчики!" - воскликнула императрица, увидев, как к ней в гостиную входят младшие великие князья, Николай и Михаил, в сопровождении гувернера. Внимание Марии Федоровны переключилось на них, и Алекс вздохнул с облегчением - его не будут расспрашивать, как и с кем именно он проводил время на Корфу, почему задержался в Триесте и чем именно болел в Вене.
Поговорив с гувернером, чопорным сухим англичанином, государыня проговорила:
- C'est tres bon... Все молодцы, и ты, Альхен, тоже. Совсем забыла, у тебя послезавтра день рождения, так что поздравляю, хоть знаю - заранее не поздравляют. Скоро война. Не знаю, увидимся ли мы до ее начала, но на всякий случай предупреждаю - береги себя. Прощай, - и она перекрестила поручика.
Алекс замер в низком поклоне, принимая благословение женщины, называвшей себя его приемной матерью. Потом пошел вниз, во двор. На лестнице он столкнулся с великим князем Николаем, которого строгим голосом отчитывал гувернер за упрямство, а мальчик - с каким-то не по-детски правильным лицом, довольно высокий для своего возраста, продолжал упорно держаться за перила и отказывался следовать за наставником, уже отправившим его младшего брата в классную.
- Well, you have achieved what you've been waiting for, Your Highness, you'll be punished for that! - отчаянно проговорил англичанин и отошел подальше.
Заметив Алекса, гувернер обратился к нему:
- Может быть вы, поручик, как человек военный, заставите его прекратить упрямиться? Иногда с Его Высочеством просто невозможно справиться, - и он вздохнул, вытерев пот со лба клетчатым платком.
Барон, немного подумав, как же начать беседу, произнес, немного наклонившись к ребенку:
- Ваше Высочество, что вы интересного нашли на этой лестнице? Не позволите ли Вашему покорному слуге тоже на это взглянуть?
Мальчик нервно оглянулся, потом серьезно посмотрел в глаза барону - тот отметил взгляд его больших, светло-серых, пристальных глаз - этот взгляд делал великого князя чем-то неуловимо похожим на княжну Войцеховскую.
- Называй меня Никсом. И на "ты". Не люблю "Высочество", - строго произнес Николай. Немного помолчав, обдумывая, видно, что ему следует произнести далее, добавил:
- А тебя зовут Алексом? Maman тебя так называла.
- Точно так, Ваше Высо... то есть, Никс, - произнес фон Бенкендорф, удивляясь, почему он испытывает такую неловкость и робость перед восьмилетним ребенком. Он даже покраснел, что не осталось незамеченным Николаем.
- Ха, а ты краснеешь - как девчонка! А еще офицером называешься! Офицеры не краснеют! - обличающе воскликнул он.
- И много ты знаешь офицеров, Никс? - переспросил Алекс иронично.
Николай снова слегка приуныл.
- Не очень... А ты кто по званию? - спросил он, отцепившись, наконец, от перил.
- Я поручик, Ваше... Никс, - спохватился барон.
- По кавалерии, инфантерии, артиллерии? Наверное, по инфантерии! А у тебя есть сабля? - зачастил великий князь. - А лошадь у тебя какая? Или тебе не полагается лошади? А ты был на войне?
Алекс не успевал отвечать на бесконечные вопросы мальчика.
- Семеновский лейб-гвардии полк, недавно перевелся состоять по кавалерии. А лошадь у меня гнедая, донской породы, зовут Астрид. И на войне я был, - проговорил он все это, а потом перевел дух.
- Ух ты! А ты много врагов убил? - с неподдельным восхищением проговорил Никс. - А сабля у тебя с собой? Ты ею убивал?
- Увы, - развел руками Алекс. - С саблей меня бы к твоей матушке не пустили. А дрался я ею. Врагов положил много. У моей сабли есть имя - "Хоакина". Мне ее подарил один горский князь.
- Ничего себе - Хоакина! Горский князь подарил! Я тоже так хочу! - размечтался Никс.
Тут разговор поручика с мальчиком, проводившийся почти на равных, прервался голосом английской бонны, в котором слышались стальные нотки.
- Where are you, Nix? You are to be in the classroom, immediately! Go on!
- Это мисс Лайон - настоящая львица, - прошептал на ухо Алексу великий князь. - Она очень больно наказывает.
- Это серьезно. Лучше тебе к ней идти, иначе еще больше достанется, - в тон ему отвечал барон.
- Ладно тогда, - грустно проговорил Николай, снова пристально поглядев Алексу в глаза. - В следующий раз саблю захвати, я maman ничего не скажу - обещаю, - и великий князь побежал в классную комнату, которая находилась выше по лестнице.
... Прошел не один десяток лет, и они - Александр фон Бенкендорф, генерал от кавалерии, граф, и самодержец всея Руси Николай Первый - вспоминали их первый в жизни разговор.
- А саблю "Хоакину" ты мне так и не показал, - напомнил император Николай.
- К сожалению, я потерял ее под Рущуком, в схватке с турками, - вздохнул Алекс - тогда уже начальник Третьего Отделения Его Величества канцелярии и шеф жандармов.
- Жаль... Подумать только, это было 28 лет назад. Я как вчера все это помню. Помню и мистера Оксли, и мисс Лайон - потом вспоминал о них только хорошее, ибо в тот же год - восемьсот пятый, если не ошибаюсь? - их сменили на Ламздорфа, который бил нас с Мишкой по лодыжкам. Мишке доставалось за шалости и наклонности к порче ценных вещей, мне - исключительно за упрямство. Но сломить меня не удалось, упрямство - мое врожденное качество, - усмехнулся государь. - А тебя, Алекс, в детстве били? - спросил он испытующе, глядя Бенкендорфу прямо в глаза.
Граф откашлялся, смущенный таким внезапным вопросом, и проговорил:
- Да. И тоже по лодыжкам. За то, что много дрался с другими мальчишками. Сейчас, когда у меня есть свои дети, понимаю покойного отца. Правда, у меня одни дочки, в их воспитании розги недопустимы, нужно моральное внушение, - проговорил он.
Потом оба - и император, и его "правая рука", первый министр, единственный в Империи человек не царских кровей, имеющий право называть государя на "ты" - перенеслись мыслями в прошлое - один в детство, другой в молодость, когда дали были голубы, мир казался простым и понятным, он был красив, ловок и полностью здоров, и даже война считалась лишь азартной, немного опасной шалостью подросших мальчиков. Так казалось теперь, в 1833 году.
- "Иных уж нет, а те далече...", - вспомнил граф вслух строчку из творения нынешней звезды российской словесности, тщательно опекаемой Двором и его собственным ведомством, и добавил:
- Теперь я понимаю, почему этот Пушкин считается гением.
- Я всегда это понимал, хоть в поэзии разбираюсь не больше, чем в анатомии, - произнес государь.
Потом вновь повисла пауза, заполняемая лишь воспоминаниями. О 1805-м годе - трагичном, блестящем, жестоком, промелькнувшим холодным блеском оружия, потоками крови на полях сражений, громовыми раскатами пушек, чередой балов и приемов, дружеских бесед далеко за полночь.
- И мне было - страшно подумать! - двадцать два года. Всего-то. Эх, времечко..., - вздохнул фон Бенкендорф.
... Но 1833 год настанет еще не скоро. И далеко не все люди, которые были молоды, веселы и беззаботны в те славные и страшные 1800-е годы, доживут до новой, николаевской эпохи.
Контекст - на дворе 1805 год. Александр фон Бенкендорф, тогда еще молоденький гвардейский поручик и флигель-адъютант, приезжает к императрице-матери на аудиенцию в Павловск.
... "А вот, кстати, и мои мальчики!" - воскликнула императрица, увидев, как к ней в гостиную входят младшие великие князья, Николай и Михаил, в сопровождении гувернера. Внимание Марии Федоровны переключилось на них, и Алекс вздохнул с облегчением - его не будут расспрашивать, как и с кем именно он проводил время на Корфу, почему задержался в Триесте и чем именно болел в Вене.
Поговорив с гувернером, чопорным сухим англичанином, государыня проговорила:
- C'est tres bon... Все молодцы, и ты, Альхен, тоже. Совсем забыла, у тебя послезавтра день рождения, так что поздравляю, хоть знаю - заранее не поздравляют. Скоро война. Не знаю, увидимся ли мы до ее начала, но на всякий случай предупреждаю - береги себя. Прощай, - и она перекрестила поручика.
Алекс замер в низком поклоне, принимая благословение женщины, называвшей себя его приемной матерью. Потом пошел вниз, во двор. На лестнице он столкнулся с великим князем Николаем, которого строгим голосом отчитывал гувернер за упрямство, а мальчик - с каким-то не по-детски правильным лицом, довольно высокий для своего возраста, продолжал упорно держаться за перила и отказывался следовать за наставником, уже отправившим его младшего брата в классную.
- Well, you have achieved what you've been waiting for, Your Highness, you'll be punished for that! - отчаянно проговорил англичанин и отошел подальше.
Заметив Алекса, гувернер обратился к нему:
- Может быть вы, поручик, как человек военный, заставите его прекратить упрямиться? Иногда с Его Высочеством просто невозможно справиться, - и он вздохнул, вытерев пот со лба клетчатым платком.
Барон, немного подумав, как же начать беседу, произнес, немного наклонившись к ребенку:
- Ваше Высочество, что вы интересного нашли на этой лестнице? Не позволите ли Вашему покорному слуге тоже на это взглянуть?
Мальчик нервно оглянулся, потом серьезно посмотрел в глаза барону - тот отметил взгляд его больших, светло-серых, пристальных глаз - этот взгляд делал великого князя чем-то неуловимо похожим на княжну Войцеховскую.
- Называй меня Никсом. И на "ты". Не люблю "Высочество", - строго произнес Николай. Немного помолчав, обдумывая, видно, что ему следует произнести далее, добавил:
- А тебя зовут Алексом? Maman тебя так называла.
- Точно так, Ваше Высо... то есть, Никс, - произнес фон Бенкендорф, удивляясь, почему он испытывает такую неловкость и робость перед восьмилетним ребенком. Он даже покраснел, что не осталось незамеченным Николаем.
- Ха, а ты краснеешь - как девчонка! А еще офицером называешься! Офицеры не краснеют! - обличающе воскликнул он.
- И много ты знаешь офицеров, Никс? - переспросил Алекс иронично.
Николай снова слегка приуныл.
- Не очень... А ты кто по званию? - спросил он, отцепившись, наконец, от перил.
- Я поручик, Ваше... Никс, - спохватился барон.
- По кавалерии, инфантерии, артиллерии? Наверное, по инфантерии! А у тебя есть сабля? - зачастил великий князь. - А лошадь у тебя какая? Или тебе не полагается лошади? А ты был на войне?
Алекс не успевал отвечать на бесконечные вопросы мальчика.
- Семеновский лейб-гвардии полк, недавно перевелся состоять по кавалерии. А лошадь у меня гнедая, донской породы, зовут Астрид. И на войне я был, - проговорил он все это, а потом перевел дух.
- Ух ты! А ты много врагов убил? - с неподдельным восхищением проговорил Никс. - А сабля у тебя с собой? Ты ею убивал?
- Увы, - развел руками Алекс. - С саблей меня бы к твоей матушке не пустили. А дрался я ею. Врагов положил много. У моей сабли есть имя - "Хоакина". Мне ее подарил один горский князь.
- Ничего себе - Хоакина! Горский князь подарил! Я тоже так хочу! - размечтался Никс.
Тут разговор поручика с мальчиком, проводившийся почти на равных, прервался голосом английской бонны, в котором слышались стальные нотки.
- Where are you, Nix? You are to be in the classroom, immediately! Go on!
- Это мисс Лайон - настоящая львица, - прошептал на ухо Алексу великий князь. - Она очень больно наказывает.
- Это серьезно. Лучше тебе к ней идти, иначе еще больше достанется, - в тон ему отвечал барон.
- Ладно тогда, - грустно проговорил Николай, снова пристально поглядев Алексу в глаза. - В следующий раз саблю захвати, я maman ничего не скажу - обещаю, - и великий князь побежал в классную комнату, которая находилась выше по лестнице.
... Прошел не один десяток лет, и они - Александр фон Бенкендорф, генерал от кавалерии, граф, и самодержец всея Руси Николай Первый - вспоминали их первый в жизни разговор.
- А саблю "Хоакину" ты мне так и не показал, - напомнил император Николай.
- К сожалению, я потерял ее под Рущуком, в схватке с турками, - вздохнул Алекс - тогда уже начальник Третьего Отделения Его Величества канцелярии и шеф жандармов.
- Жаль... Подумать только, это было 28 лет назад. Я как вчера все это помню. Помню и мистера Оксли, и мисс Лайон - потом вспоминал о них только хорошее, ибо в тот же год - восемьсот пятый, если не ошибаюсь? - их сменили на Ламздорфа, который бил нас с Мишкой по лодыжкам. Мишке доставалось за шалости и наклонности к порче ценных вещей, мне - исключительно за упрямство. Но сломить меня не удалось, упрямство - мое врожденное качество, - усмехнулся государь. - А тебя, Алекс, в детстве били? - спросил он испытующе, глядя Бенкендорфу прямо в глаза.
Граф откашлялся, смущенный таким внезапным вопросом, и проговорил:
- Да. И тоже по лодыжкам. За то, что много дрался с другими мальчишками. Сейчас, когда у меня есть свои дети, понимаю покойного отца. Правда, у меня одни дочки, в их воспитании розги недопустимы, нужно моральное внушение, - проговорил он.
Потом оба - и император, и его "правая рука", первый министр, единственный в Империи человек не царских кровей, имеющий право называть государя на "ты" - перенеслись мыслями в прошлое - один в детство, другой в молодость, когда дали были голубы, мир казался простым и понятным, он был красив, ловок и полностью здоров, и даже война считалась лишь азартной, немного опасной шалостью подросших мальчиков. Так казалось теперь, в 1833 году.
- "Иных уж нет, а те далече...", - вспомнил граф вслух строчку из творения нынешней звезды российской словесности, тщательно опекаемой Двором и его собственным ведомством, и добавил:
- Теперь я понимаю, почему этот Пушкин считается гением.
- Я всегда это понимал, хоть в поэзии разбираюсь не больше, чем в анатомии, - произнес государь.
Потом вновь повисла пауза, заполняемая лишь воспоминаниями. О 1805-м годе - трагичном, блестящем, жестоком, промелькнувшим холодным блеском оружия, потоками крови на полях сражений, громовыми раскатами пушек, чередой балов и приемов, дружеских бесед далеко за полночь.
- И мне было - страшно подумать! - двадцать два года. Всего-то. Эх, времечко..., - вздохнул фон Бенкендорф.
... Но 1833 год настанет еще не скоро. И далеко не все люди, которые были молоды, веселы и беззаботны в те славные и страшные 1800-е годы, доживут до новой, николаевской эпохи.