Русская литература в зеркале августейшей критики
"Русская литература отразила много слабостей России и не отразила ни одной из ее сильных сторон, - писал 60 лет назад в своей знаменитой книге «Народная монархия» русский мыслитель Иван Солоневич. - Да и слабости-то были выдуманные. И когда страшные годы военных и революционных испытаний смыли с поверхности народной жизни накипь литературного словоблудия, то из-под художественной бутафории Маниловых и Обломовых, Каратаевых и Безуховых, Гамлетов Щигровского уезда и москвичей в гарольдовом плаще, лишних людей и босяков - откуда-то возникли совершенно не предусмотренные литературой люди железной воли. Откуда они взялись? Неужели их раньше и вовсе не было? Неужели сверхчеловеческое упорство обоих лагерей нашей гражданской войны, и белого и красного, родилось только 25 октября 1917 года? И никакого железа в русском народном характере не смог раньше обнаружить самый тщательный литературный анализ?"
Выходит, в русской литературе нет портретов волевых, сильных людей? Большая часть наших школьных учебников и учителей с этим не согласятся.
- Взгляните хотя бы на Чацкого, - скажут они нам. - Как смело и с какой силой обличает он тупое, самодовольное московское общество! А народные вожди Дубровский и Пугачев?! А Германн из «Пиковой дамы»? А Демон, Мцыри у Лермонтова: пусть их образы - только метафора, но не сильные ли это характеры?
Далее нам могут припомнить уже несколько потускневших нигилистов: Базарова из «Отцов и детей» и Рахметова из «Что делать?». Ну и, разумеется, целую галерею героев Достоевского - от Раскольникова до Дмитрия Карамазова. Может быть, и безнравственны, но сильны. Могут и смеют!
Вершиной такого подхода к пониманию силы оказывается образ Николая Ставрогина из романа «Бесы».
«Я пробовал везде мою силу, - пишет Достоевский от имени своего героя. - Вы мне советовали это, “чтоб узнать себя”. На пробах для себя и для показу, как и прежде во всю мою жизнь, она оказывалась беспредельною… Но к чему приложить эту силу - вот чего никогда не видел, не вижу и теперь».
«Меня ужаснула великая праздная сила, ушедшая нарочито в мерзость», - замечает Ставрогину при встрече живущий в монастыре на покое архиерей Тихон.
Искали сильного человека - вот он. Жаль только, что «косная среда» его давит и уродует.
Но позвольте, ведь цитируемое здесь письмо Ставрогина - предсмертное. Автор письма вот-вот покончит с собой. А в продолжении приведенных выше строк говорится: «Я всё так же, как и всегда прежде, могу пожелать сделать доброе дело и ощущаю от того удовольствие; рядом желаю и злого и тоже чувствую удовольствие. Но и то и другое чувство по-прежнему всегда слишком мелко, а очень никогда не бывает. Мои желания слишком несильны; руководить не могут. На бревне можно переплыть реку, а на щепке нет».
Как же так? Молодой красавец-аристократ, несмотря на все свои дикие и дерзкие поступки остающийся объектом всеобщего восхищения, сыплющий во все стороны свежими идеями и и остротами, без пяти минут вождь революционного движения сравнивает себя со щепкой?
«Я сам мучусь этим; и если б ты посмотрел и послушал меня вот хоть бы сегодня, как я сам копаю себе могилу и оплакиваю себя, у тебя бы упрек не сошел с языка. Все знаю, все понимаю, но силы и воли нет. Дай мне своей воли и ума и веди меня, куда хочешь», - это слова совершенно другого героя русской классики, Ильи Обломова из романа Гончарова. Но как они похожи на предшествующие высказывания! Характер у Обломова, может быть, и более мягкий, но стоит ему приподняться с дивана, в нем начинает действовать та же «великая праздная сила».
Спрашиваете, в чем она заключается?
А попробуйте-ка пролежать на диване, не вставая, хотя бы месяц. Без привычки здесь потребуется огромная сила воли. Та самая, которой якобы не хватает людям типа Обломова, Ставрогина, Рудина, Онегина, Печорина…
«Пробегаю в памяти все мое прошедшее, - записывает накануне дуэли в своем журнале Григорий Печорин, - и спрашиваю себя невольно: зачем я жил? для какой цели я родился?.. А, верно, она существовала, и, верно, было мне назначение высокое, потому что я чувствую в душе моей силы необъятные... Но я не угадал этого назначения, я увлекся приманками страстей пустых и неблагодарных; из горнила их я вышел тверд и холоден, как железо, но утратил навеки пыл благородных стремлений - лучший свет жизни. И с той поры сколько раз уже я играл роль топора в руках судьбы! Как орудие казни, я упадал на голову обреченных жертв, часто без злобы, всегда без сожаления... Моя любовь никому не принесла счастья, потому что я ничем не жертвовал для тех, кого любил: я любил для себя, для собственного удовольствия: я только удовлетворял странную потребность сердца, с жадностью поглощая их чувства, их радости и страданья, - и никогда не мог насытиться... Остается удвоенный голод и отчаяние!»
«Хотя подобную вещь читаешь с отвращением, - заметил после прочтения “Героя нашего времени” один из самых волевых русских людей XIX века, император Николай I. - Все же остается неприятный осадок, ибо, наконец, привыкаешь думать, что свет состоит только из таких индивидуумов, у которых поступки, кажущиеся отличными, проистекают из отвратительных и ложных побуждений. Что́ должно явиться последствием этого? Презрение или ненависть к человечеству! Но это ли цель нашего пребывания на земле? И без того есть склонность стать ипохондриком или мизантропом, зачем же поощрять или развивать подобными изображениями эти наклонности!»
И все-таки есть ли в русской классической литературе, в обычной школьной программе подлинно сильные люди? Может быть, учителя и составители учебников специально скрывают их от нас?
Разумеется, есть. Еще Николай I отметил, что тот же Максим Максимович как личность гораздо крупнее, сильнее Печорина и добрее его. Рядом с ним встают так любовно описанные в «Капитанской дочке» Пушкина комендант безвестной степной крепости Иван Кузьмич Миронов, его дочь Маша и ее жених Петруша Гринев. Татьяна Ларина и Маша Троекурова, верные супружеской клятве. Купец Калашников, вступившийся за честь жены, и Тарас Бульба, не пожалевший отдать жизни обоих своих детей за Родину. Русские женщины и крестьянские дети Некрасова. Большинство мужиков из рассказов Тургенева и Лескова и большинство дворян из «Войны и мира». Старец Зосима и епископ Тихон у Достоевского….
А то, что мы, не обращая на них внимания, до сих пор больше увлекаемся образами людей лишних и скверных, многое говорит не только о нашей школьной программе, но и о нас самих.
опубликовано в журнале "Наследник" № 20/2008