Икар
Икар
Зеленые сочные травинки. Лучики, пики, заостряющиеся по не вполне гармоническому закону. Метелочки. Мохнато-колючие "батончики". По ним ползают муравьи, похожие на божьих коровок жучки, только мельче и желтые вместо красных. Вот кузнечик на меня смотрит. Заметил, уловил какое-то движение, - смешно, бочком прячется за стебель. Вот бабочка мелькнула в бирюзовом небе. Еще одна. Пара бабочек; они играют, запутывающейся ломаной спиралью следуя вокруг струны общей судьбы. Скоро эта струна лопнет, и бабочки разлетятся. Одну склюет юркая полевая птица, а другая присядет на цветок цикория, а может - василька шероховатого (Centaurea Scabiosa), - всегда путал его с чертополохом.
Цветов на лугу без числа. Но с места где я лежу, их видно совсем немного. Потому, что больше смотрю в гущу трав, в невероятные луговые джунгли; они интересней неба. Небо замечательное, но оно почти пусто. Стрижи уже отлетали; бабочка, разве, появится, или, еще реже - самолет, - далекий, беззвучный, без белоснежного "хвоста".
Через пару недель - в школу.
Шаги. Шуршит приминаемая трава. Думаю, что слышу даже, как отпрыгивают с пути идущего кузнечики, - крохотные сухие щелчки, словно чей-то сжатый во времени шепот.
Возле самого моего лица красные потертые сандалии. Свою обувь я давно где-то посеял; теперь не рискну запустить змей, - для этого необходимо бегать, - но зато с наслаждением гуляю по прохладной даже в полдень траве, нужно только чуть сдвигать ее стопой вбок, чтобы не напороться случайно на какую-нибудь острую сушинку.
- Пойдем, харэ валяться.
- Куда?
- Купаться. Все собрались.
- Не хочу. Та́к клёво. Купаться нельзя. Цветёт.
- На реку, не в лягушатник. Пошли!
- Идите. Не нужны вы мне.
- Дебил, Витька. Пошли! Клёво будет. Змей запустим.
- Возьми его. Сами запускайте. Не хочу.
- Смотри, соскучишься, прибежишь, - не пустим. Байкот!
- Антрекот!
Пришедший усаживается на корточки. Он мой ровесник, мальчик лет одиннадцати. Круглолицый, весь в веснушках. Такому в лагере дадут второй компот, стоит только повернуть голову набок, глядя на повариху.
- Очнись!
- Что?
- Очнись, Воробьев!
- Ты чего?
- Ты один остался, последний. Через два часа высадка.
- Какая высадка, Макс?
Что-то не так с лицом мальчика. Оно дергается и на секунду словно сминается по линии скул.
- Мы не можем управлять кораблем. Соберись! Хочешь, чтобы разбились?!
- Ты чего гонишь?! - мне становится страшно.
- Не дури, ты уже вспомнил.
Я уже вспомнил. Но это воспоминание не окончательное. За ним следует и другое. Его, видимо, как раз-таки нужно попридержать.
Я приподнимаюсь, опираясь на локти. Теперь виден весь луг, полоска леса, крыши военного городка, решетчатые мачты ЛЭП.
- Я вспомнил, - говорю я многозначительно. Всё вспомнил.
Лицо Макса превращается в мертвую металлическую маску.
- Чудесно. Давай, тогда. Ча́пай.
- Х*й тебе.
- Тогда отправишься в ад.
Пришелец рисует ад. Прогрессия образов из пожирающих друг друга босховских тварей, чертей, пробующих вилами варящихся в масле несчастных, горящие радиоактивные машины, реки пепла, влекущие с собой глазные яблоки, что не перестают при этом моргать, глядя на тебя... Ничего не осталось от моего райского луга.
Внутренне содрогаюсь, но говорю:
- Нет.
Жутко хочется произнести что-то намного более пафосное, чем просто "нет".
Внезапно Немакс склоняется ко мне. На его вновь детском лице отнюдь не детская печаль
- Ничего не получается. И не получится. Ты на Марсе.
- На Марсе? На каком Марсе?
- Знаешь, что такое Марс?
- Что?
- Ничего. Это - ты.
Над далекими заснеженными крышами кружат вороны.
Усаживаются на антенну, что повыше остальных. Вновь взлетают. Начинают играть, - то и дело садятся и сгоняют друг друга с антенны, причем, похоже, нет ни одной, что утвердилась бы там надолго. В чем суть игры? Перевожу взгляд на улицу. Из окна лестничной площадки улица схожа с грязной рекой, по которой плывут грузовики и легковушки. Улица узкая, проезд. Без общественного транспорта. Нет, - вон "Икарус". Даже крыша у него грязная. Знаю, что сам он белый с красной полосой, но фактически серый, весь в копоти и брызгах уличной "каши".
- Витя, пойдем.
- Мам, не надо, а?
- Пойдем, пойдем. - Мама напоминает мне Алису Сару Отт, - в коротких постановочных сюжетах она - само спокойствие, собранность, но стоит лишь играть что-то серьезное, например 3-й концерт Бетховена, - превращается в испуганную школьницу. Хотя, все равно играет безупречно.
- Не хочу к ведьме!
- Витя, это не ведьма! - мама почти кричит, - это экстрасенс! Это наш последний шанс, врачи ничего не делают, понимаешь ты?! - Она тащит меня за руку последний пролет лестницы. Не упираюсь, но и не сотрудничаю. Не хочу к ведьме.
Звоним.
Дверь открывается.
Высокая женщина с черными как смоль волосами. За ее спиной горят лампы в бумажных сферических абажурах, - красные, бордовые, синие. Синие - совсем маленькие. Цикорий и васильки. Вырываю руку из маминой и стремительно сбегаю по лестнице. Прыгаю через две ступеньки. Через три. Где я так научился прыгать? В школе? В институте? Во сне?
Иду по лугу. Красные сандалики кажутся чем-то лишним. Снимаю их и несу за ремешки. Пройдет совсем немного времени, и я их где-то оставлю. Даже поначалу, когда трава еще кажется холодной, идти по ней очень приятно.
Зеленые сочные травинки. Лучики, пики, заостряющиеся по не вполне гармоническому закону. Метелочки. Мохнато-колючие "батончики". По ним ползают муравьи, похожие на божьих коровок жучки, только мельче и желтые вместо красных. Вот кузнечик на меня смотрит. Заметил, уловил какое-то движение, - смешно, бочком прячется за стебель. Вот бабочка мелькнула в бирюзовом небе. Еще одна. Пара бабочек; они играют, запутывающейся ломаной спиралью следуя вокруг струны общей судьбы. Скоро эта струна лопнет, и бабочки разлетятся. Одну склюет юркая полевая птица, а другая присядет на цветок цикория, а может - василька шероховатого (Centaurea Scabiosa), - всегда путал его с чертополохом.
Цветов на лугу без числа. Но с места где я лежу, их видно совсем немного. Потому, что больше смотрю в гущу трав, в невероятные луговые джунгли; они интересней неба. Небо замечательное, но оно почти пусто. Стрижи уже отлетали; бабочка, разве, появится, или, еще реже - самолет, - далекий, беззвучный, без белоснежного "хвоста".
Через пару недель - в школу.
Шаги. Шуршит приминаемая трава. Думаю, что слышу даже, как отпрыгивают с пути идущего кузнечики, - крохотные сухие щелчки, словно чей-то сжатый во времени шепот.
Возле самого моего лица красные потертые сандалии. Свою обувь я давно где-то посеял; теперь не рискну запустить змей, - для этого необходимо бегать, - но зато с наслаждением гуляю по прохладной даже в полдень траве, нужно только чуть сдвигать ее стопой вбок, чтобы не напороться случайно на какую-нибудь острую сушинку.
- Пойдем, харэ валяться.
- Куда?
- Купаться. Все собрались.
- Не хочу. Та́к клёво. Купаться нельзя. Цветёт.
- На реку, не в лягушатник. Пошли!
- Идите. Не нужны вы мне.
- Дебил, Витька. Пошли! Клёво будет. Змей запустим.
- Возьми его. Сами запускайте. Не хочу.
- Смотри, соскучишься, прибежишь, - не пустим. Байкот!
- Антрекот!
Пришедший усаживается на корточки. Он мой ровесник, мальчик лет одиннадцати. Круглолицый, весь в веснушках. Такому в лагере дадут второй компот, стоит только повернуть голову набок, глядя на повариху.
- Очнись!
- Что?
- Очнись, Воробьев!
- Ты чего?
- Ты один остался, последний. Через два часа высадка.
- Какая высадка, Макс?
Что-то не так с лицом мальчика. Оно дергается и на секунду словно сминается по линии скул.
- Мы не можем управлять кораблем. Соберись! Хочешь, чтобы разбились?!
- Ты чего гонишь?! - мне становится страшно.
- Не дури, ты уже вспомнил.
Я уже вспомнил. Но это воспоминание не окончательное. За ним следует и другое. Его, видимо, как раз-таки нужно попридержать.
Я приподнимаюсь, опираясь на локти. Теперь виден весь луг, полоска леса, крыши военного городка, решетчатые мачты ЛЭП.
- Я вспомнил, - говорю я многозначительно. Всё вспомнил.
Лицо Макса превращается в мертвую металлическую маску.
- Чудесно. Давай, тогда. Ча́пай.
- Х*й тебе.
- Тогда отправишься в ад.
Пришелец рисует ад. Прогрессия образов из пожирающих друг друга босховских тварей, чертей, пробующих вилами варящихся в масле несчастных, горящие радиоактивные машины, реки пепла, влекущие с собой глазные яблоки, что не перестают при этом моргать, глядя на тебя... Ничего не осталось от моего райского луга.
Внутренне содрогаюсь, но говорю:
- Нет.
Жутко хочется произнести что-то намного более пафосное, чем просто "нет".
Внезапно Немакс склоняется ко мне. На его вновь детском лице отнюдь не детская печаль
- Ничего не получается. И не получится. Ты на Марсе.
- На Марсе? На каком Марсе?
- Знаешь, что такое Марс?
- Что?
- Ничего. Это - ты.
Над далекими заснеженными крышами кружат вороны.
Усаживаются на антенну, что повыше остальных. Вновь взлетают. Начинают играть, - то и дело садятся и сгоняют друг друга с антенны, причем, похоже, нет ни одной, что утвердилась бы там надолго. В чем суть игры? Перевожу взгляд на улицу. Из окна лестничной площадки улица схожа с грязной рекой, по которой плывут грузовики и легковушки. Улица узкая, проезд. Без общественного транспорта. Нет, - вон "Икарус". Даже крыша у него грязная. Знаю, что сам он белый с красной полосой, но фактически серый, весь в копоти и брызгах уличной "каши".
- Витя, пойдем.
- Мам, не надо, а?
- Пойдем, пойдем. - Мама напоминает мне Алису Сару Отт, - в коротких постановочных сюжетах она - само спокойствие, собранность, но стоит лишь играть что-то серьезное, например 3-й концерт Бетховена, - превращается в испуганную школьницу. Хотя, все равно играет безупречно.
- Не хочу к ведьме!
- Витя, это не ведьма! - мама почти кричит, - это экстрасенс! Это наш последний шанс, врачи ничего не делают, понимаешь ты?! - Она тащит меня за руку последний пролет лестницы. Не упираюсь, но и не сотрудничаю. Не хочу к ведьме.
Звоним.
Дверь открывается.
Высокая женщина с черными как смоль волосами. За ее спиной горят лампы в бумажных сферических абажурах, - красные, бордовые, синие. Синие - совсем маленькие. Цикорий и васильки. Вырываю руку из маминой и стремительно сбегаю по лестнице. Прыгаю через две ступеньки. Через три. Где я так научился прыгать? В школе? В институте? Во сне?
Иду по лугу. Красные сандалики кажутся чем-то лишним. Снимаю их и несу за ремешки. Пройдет совсем немного времени, и я их где-то оставлю. Даже поначалу, когда трава еще кажется холодной, идти по ней очень приятно.