иллюстрации
записки беглой каторжанки
автор текста - ja4menevo http://ja4menevo.livejournal.com/467703.html
картинка моя.
Дед.
Татка сидела за столом на кухне и жевала сосиску. Ноги её не доставали до пола и она болтала ими, ёрзая на табуретке. У Тётки почему-то всегда были очень вкусные сосиски, не такие, как дома. И картофельное пюре со сметаной были намного вкуснее. От самой Тётки тоже приятно пахло, но не смотря на всё это Татка её побаивалась.
- Ты, Лёнька, зря на меня обижаешься. - говорила Тётка Отцу, подкладывая Татке на тарелку ещё одну сосиску. - Деда кормить надо, лечить надо, а пенсию ему, сам знаешь, никто не даст. Хорошо живой вернулся. Мать вон, после лагеря недолго протянула, и Деду немного осталось. Не выкинешь на улицу…
Отец коротко матюгнулся и закурил.
- А я что, виноват, что его по лагерям мотало? Чо, я теперь его кормить должен, лишенца?
- Сам знаешь, кто виноват! Всех нас по лагерям… - тут Тётка запнулась и строго поглядела на Татку: - Чо сидишь, уши развесила? Бери сосиску и дуй в комнату!
Для верности она легонько придала Татке ускорения подзатыльником.
Девочка схватила остатки сосиски в руку и, соскользнув с табуретки убежала в коридор. Тётка плотно прикрыла дверь и стала что-то тихо и сердито выговаривать Отцу.
Татка заглянула в комнату к Деду. Он сидел у окна и курил, в руке была книжка.
- Деда, можно?
Дед поднял глаза от книги, на лице мелькнуло подобие улыбки:
- Иди, иди сюда…
Татка шустро подскочила и влезла к нему на колени, дожёвывая вкуснятину.
Деда она любила. Хоть и пахло от него махоркой и ещё чем-то несвежим, подкисшим, но девочка точно знала, что от вкусно пахнущей едой Тётки и от Отца можно быстро схлопотать шлепок по заду, а от Деда - никогда.
- А что ты читаешь? - она погладила рукой книжку.
- Да… - Но Татка не дала старику договорить:
- А я тоже буквы знаю и уже немножко умею читать! Меня Аня научила. - Девочка гордилась своей старшей сестрой, которая уже училась в школе и была «умнее прохвессора», как говорил Отец.
- Белка ты моя… - Дед сощурился, затушил самокрутку в железной банке из-под тушёнки и развернул книжку: - Ну-тка… Что за буква?
- Че! - Бойко ответила девочка.
- А это?
- А!
- Это?
- Рр-р-р… - грозно зарычала Татка. Дед засмеялся. Дальше она называла буквы сама, не дожидаясь дедовых вопросов:
- Лэ, мягкий знак, Зэ, а это Дэ, А, Рэ, Вэ, И, Нэ!
- Белка ты моя… - Дед широко улыбался, обнажая сероватые дёсны с остатками зубов, - смышлёная какая… А как всё вместе?
- ЧэАр… - Татка силилась сложить в слоги , но язык упрямо не желал выговаривать сложно слово.
- Чарльз, - подсказал Дед.
- Дар-вин! - дальше девочка прочла сама. - А кто это?
- Был такой… - Дед закряхтел, усаживая поудобней ребёнка на коленях, - Он думал, что все люди произошли от обезьян.
- Ну… - задумчиво протянула Татка, - может и не все… А вот Сашка из нашего садика - точно от обезьян! У него такие уши! - она подставила ладони к ушам, - и рожи он корчит - ну точно обезьяна!
Дед опять улыбнулся и погладил её по голове.
- Дед… - Татка вдруг заговорила шёпотом, что бы не услышали Тётка и Отец на кухне,- А мамка говорит, что ты при немцах старостой был и тебя за это потом в тюрьму посадили…
Он посерьёзнел.
- Правда, белка моя, правда…
- Ну так как же так, Дед? - Татка с отчаянием и надеждой заглянула ему в слезящиеся глаза: - Немцы же плохие, а ты - хороший! - В глубине души девочке очень хотелось, что бы Дед не по своей воле был старостой, а его заставили, и она очень хотела услышать это от него.
- Общество выбрало… - виновато улыбнулся Дед, - Кто-то же должен был за порядком следить. А меня уважали. Вот общество и выбрало, а я против не пошёл...
«Точно, заставили! - облегчённо подумала Татка, а вслух сказала:
- Злое оно, это твое общество!
Дед вздохнул.
- Нет, не злое… Глупое… Все же лучшей жизни хотели, что б порядок был… А вон как вышло.
Он закашлялся, опустил Татку на пол с колен, сплюнул в жестяную банку с окурками чем-то серо-жёлтым.
Девочке вдруг стало его до слёз жалко. Она порывисто обняла его за коленки и уткнулась в них головой. Потом подняла её и серьёзно сказала:
- А я, Дед, всё равно тебя люблю! Пусть они что хотят говорят!
Старик молча улыбался и гладил её по белобрысой голове. Рука была жёсткая, гладил он неумело, но ребёнку эта корявая ласка была дороже всех Тёткиных сосисок.
- Дед, а ты с немцами как разговаривал? По ихнему? - Татка снова перешла на шёпот.
- По-немецки и разговаривал, а как же…
- А кто же тебя немецкому учил?
- Так мать и учила. И немецкому, и французскому. Языки мать хорошо знала, песни нам пела - я и запомнил… А потом меня в Петербурх учится отправили, в гимназии уже и грамматику освоил. А в университете английскому обучили. - Дед потянулся было к стакану с махоркой, но передумал.
- У нас, белка моя, семья была образованная. Это своих я выучить не сумел… - Он с горечью посмотрел на дверь, за которой слышалась ругань Тётки и Отца. - Всё Советская власть, будь она неладна, отобрала, нет жизни русскому человеку… Только ты, белка моя, помалкивай, слова мои никому не повторяй, а то и тебе жизнь испортят. Поняла?
- Поняла… - Татка притихла, вдруг поняв, что узнала какую-то страшную тайну, из-за которой жизнь её, и без того не весёлая, может стать ещё тяжелей.
- А маму твою как звали? Она из Франции? Откуда она французские песни знала?
Дед засмеялся. Закашлялся.
- Нет, белка моя, мать моя, твоя прабабушка, русская женщина. Но ты много вопросов задаёшь, а много будешь знать, плохо будешь спать…
- Вот ты Дед, знаешь много, а спишь хорошо! Я слышала, как ты храпишь… - девочка недоверчиво сощурила глаза.
- Ну, иди, иди уже, - дед развернул её в сторону дверей, - вон, Лёнька уже зовёт тебя.
За дверью, действительно, недовольно бурчал Отец.
- Наташка! Куда подевалась? Иди одевайся… домой едем.
Татка сделала пару неуверенных шагов к двери, потом обернулась и бросилась Деду на шею:
- Дед, ты приезжай к нам! Ты хороший, я тебя ждать буду!
Дед снял с себя детские ручки, отвернулся, покашлял, смахнул что-то корявым пальцем с глаз и не глядя на девочку ответил:
- Иди, белка, иди… Лёнька ругаться будет.
Прощаться с сыном и внучкой он из комнаты не вышел.
Дед умер 1 января.
На похоронах суровая Тётка была как-то очень ласкова к Татке, и вытирая слёзы кончиком платка, говорила её Матери:
- Утром позвал, воды попросил… Я ему отнесла воды-то, он и говорит: «Всё. Машка, не встану уже, отхожу я…», а я ему: «Папаш, может рюмочку тебе, а не воды?» - «Нет, - грит, не надо рюмочку, трезвый хочу перед Богом встать.» Я ушла, обед разогрела, с кухни кричу:"Папаш? Щей принести?" - А он молчит… Заглянула к нему - а он уж и кончился…
А Татка всё смотрела холмик мёрзлой земли в вперемешку со снегом, и врытый в него бетонный столбик, пробуя прочитать надпись на нём:
- Бо-ро-ве-вик… Боровик, Ал-лек-сей…
А отчество всё никак не могла прочесть. Трудное отчество - Константинович.
автор текста - ja4menevo http://ja4menevo.livejournal.com/467703.html
картинка моя.
Дед.
Татка сидела за столом на кухне и жевала сосиску. Ноги её не доставали до пола и она болтала ими, ёрзая на табуретке. У Тётки почему-то всегда были очень вкусные сосиски, не такие, как дома. И картофельное пюре со сметаной были намного вкуснее. От самой Тётки тоже приятно пахло, но не смотря на всё это Татка её побаивалась.
- Ты, Лёнька, зря на меня обижаешься. - говорила Тётка Отцу, подкладывая Татке на тарелку ещё одну сосиску. - Деда кормить надо, лечить надо, а пенсию ему, сам знаешь, никто не даст. Хорошо живой вернулся. Мать вон, после лагеря недолго протянула, и Деду немного осталось. Не выкинешь на улицу…
Отец коротко матюгнулся и закурил.
- А я что, виноват, что его по лагерям мотало? Чо, я теперь его кормить должен, лишенца?
- Сам знаешь, кто виноват! Всех нас по лагерям… - тут Тётка запнулась и строго поглядела на Татку: - Чо сидишь, уши развесила? Бери сосиску и дуй в комнату!
Для верности она легонько придала Татке ускорения подзатыльником.
Девочка схватила остатки сосиски в руку и, соскользнув с табуретки убежала в коридор. Тётка плотно прикрыла дверь и стала что-то тихо и сердито выговаривать Отцу.
Татка заглянула в комнату к Деду. Он сидел у окна и курил, в руке была книжка.
- Деда, можно?
Дед поднял глаза от книги, на лице мелькнуло подобие улыбки:
- Иди, иди сюда…
Татка шустро подскочила и влезла к нему на колени, дожёвывая вкуснятину.
Деда она любила. Хоть и пахло от него махоркой и ещё чем-то несвежим, подкисшим, но девочка точно знала, что от вкусно пахнущей едой Тётки и от Отца можно быстро схлопотать шлепок по заду, а от Деда - никогда.
- А что ты читаешь? - она погладила рукой книжку.
- Да… - Но Татка не дала старику договорить:
- А я тоже буквы знаю и уже немножко умею читать! Меня Аня научила. - Девочка гордилась своей старшей сестрой, которая уже училась в школе и была «умнее прохвессора», как говорил Отец.
- Белка ты моя… - Дед сощурился, затушил самокрутку в железной банке из-под тушёнки и развернул книжку: - Ну-тка… Что за буква?
- Че! - Бойко ответила девочка.
- А это?
- А!
- Это?
- Рр-р-р… - грозно зарычала Татка. Дед засмеялся. Дальше она называла буквы сама, не дожидаясь дедовых вопросов:
- Лэ, мягкий знак, Зэ, а это Дэ, А, Рэ, Вэ, И, Нэ!
- Белка ты моя… - Дед широко улыбался, обнажая сероватые дёсны с остатками зубов, - смышлёная какая… А как всё вместе?
- ЧэАр… - Татка силилась сложить в слоги , но язык упрямо не желал выговаривать сложно слово.
- Чарльз, - подсказал Дед.
- Дар-вин! - дальше девочка прочла сама. - А кто это?
- Был такой… - Дед закряхтел, усаживая поудобней ребёнка на коленях, - Он думал, что все люди произошли от обезьян.
- Ну… - задумчиво протянула Татка, - может и не все… А вот Сашка из нашего садика - точно от обезьян! У него такие уши! - она подставила ладони к ушам, - и рожи он корчит - ну точно обезьяна!
Дед опять улыбнулся и погладил её по голове.
- Дед… - Татка вдруг заговорила шёпотом, что бы не услышали Тётка и Отец на кухне,- А мамка говорит, что ты при немцах старостой был и тебя за это потом в тюрьму посадили…
Он посерьёзнел.
- Правда, белка моя, правда…
- Ну так как же так, Дед? - Татка с отчаянием и надеждой заглянула ему в слезящиеся глаза: - Немцы же плохие, а ты - хороший! - В глубине души девочке очень хотелось, что бы Дед не по своей воле был старостой, а его заставили, и она очень хотела услышать это от него.
- Общество выбрало… - виновато улыбнулся Дед, - Кто-то же должен был за порядком следить. А меня уважали. Вот общество и выбрало, а я против не пошёл...
«Точно, заставили! - облегчённо подумала Татка, а вслух сказала:
- Злое оно, это твое общество!
Дед вздохнул.
- Нет, не злое… Глупое… Все же лучшей жизни хотели, что б порядок был… А вон как вышло.
Он закашлялся, опустил Татку на пол с колен, сплюнул в жестяную банку с окурками чем-то серо-жёлтым.
Девочке вдруг стало его до слёз жалко. Она порывисто обняла его за коленки и уткнулась в них головой. Потом подняла её и серьёзно сказала:
- А я, Дед, всё равно тебя люблю! Пусть они что хотят говорят!
Старик молча улыбался и гладил её по белобрысой голове. Рука была жёсткая, гладил он неумело, но ребёнку эта корявая ласка была дороже всех Тёткиных сосисок.
- Дед, а ты с немцами как разговаривал? По ихнему? - Татка снова перешла на шёпот.
- По-немецки и разговаривал, а как же…
- А кто же тебя немецкому учил?
- Так мать и учила. И немецкому, и французскому. Языки мать хорошо знала, песни нам пела - я и запомнил… А потом меня в Петербурх учится отправили, в гимназии уже и грамматику освоил. А в университете английскому обучили. - Дед потянулся было к стакану с махоркой, но передумал.
- У нас, белка моя, семья была образованная. Это своих я выучить не сумел… - Он с горечью посмотрел на дверь, за которой слышалась ругань Тётки и Отца. - Всё Советская власть, будь она неладна, отобрала, нет жизни русскому человеку… Только ты, белка моя, помалкивай, слова мои никому не повторяй, а то и тебе жизнь испортят. Поняла?
- Поняла… - Татка притихла, вдруг поняв, что узнала какую-то страшную тайну, из-за которой жизнь её, и без того не весёлая, может стать ещё тяжелей.
- А маму твою как звали? Она из Франции? Откуда она французские песни знала?
Дед засмеялся. Закашлялся.
- Нет, белка моя, мать моя, твоя прабабушка, русская женщина. Но ты много вопросов задаёшь, а много будешь знать, плохо будешь спать…
- Вот ты Дед, знаешь много, а спишь хорошо! Я слышала, как ты храпишь… - девочка недоверчиво сощурила глаза.
- Ну, иди, иди уже, - дед развернул её в сторону дверей, - вон, Лёнька уже зовёт тебя.
За дверью, действительно, недовольно бурчал Отец.
- Наташка! Куда подевалась? Иди одевайся… домой едем.
Татка сделала пару неуверенных шагов к двери, потом обернулась и бросилась Деду на шею:
- Дед, ты приезжай к нам! Ты хороший, я тебя ждать буду!
Дед снял с себя детские ручки, отвернулся, покашлял, смахнул что-то корявым пальцем с глаз и не глядя на девочку ответил:
- Иди, белка, иди… Лёнька ругаться будет.
Прощаться с сыном и внучкой он из комнаты не вышел.
Дед умер 1 января.
На похоронах суровая Тётка была как-то очень ласкова к Татке, и вытирая слёзы кончиком платка, говорила её Матери:
- Утром позвал, воды попросил… Я ему отнесла воды-то, он и говорит: «Всё. Машка, не встану уже, отхожу я…», а я ему: «Папаш, может рюмочку тебе, а не воды?» - «Нет, - грит, не надо рюмочку, трезвый хочу перед Богом встать.» Я ушла, обед разогрела, с кухни кричу:"Папаш? Щей принести?" - А он молчит… Заглянула к нему - а он уж и кончился…
А Татка всё смотрела холмик мёрзлой земли в вперемешку со снегом, и врытый в него бетонный столбик, пробуя прочитать надпись на нём:
- Бо-ро-ве-вик… Боровик, Ал-лек-сей…
А отчество всё никак не могла прочесть. Трудное отчество - Константинович.