Не Тувимом единым: польские Цветаева и Ахматова. Часть 2
В Википедии говорится, что поэтический дар, человеческие качества и гражданская позиция Иллакович всегда вызывали глубочайшее уважение. К сожалению, ничего не удалось узнать о личной жизни Иллакович, кроме того что близкая подруга Мария Домбровская сравнивала ее со святой Терезой. Для святых обычно личная жизнь, плотская любовь не столь важны. Хотя какие-то стихи об умершем ребенке у нее были. В общем, для того, чтобы об этом узнать, нужно прочесть не только вступительную статью к Антологии и соответствующие разделы в польской и русской Википедиях. Поляки обычно о личной жизни великих людей писать не стесняются. Может быть, в этом смысле она и вправду была безупречна.
Зато у другой гениальной служительницы польской поэтической музы, о которой я собираюсь рассказать, было целых три мужа, как и у Анны Андреевны Ахматовой. Причем разведясь со вторым мужем, польская поэтесса оставила его фамилию, добавив к ней фамилию третьего мужа. Поэтому сейчас о ней все знают как о знаменитой поэтессе Марии Павликовской-Ясножевской. Хоть у нее и девичья фамилия была известной, поскольку она была дочерью и внучкой художников Коссаков.
Портрет Марии Павликовской-Ясножевской
Источник: http://www.pragnieniepiekna.pl/poetka-wrozka-i-kobieta---portret-marii-pawlikowskiej-jasnorzewskiej,1499.htm
У музы Марии было два крыла: она писала прекрасные стихи и в то же время рисовала нежнейшие акварели. Некоторое время она училась в краковской Академии художеств, имела персональные выставки. Поэтому названия ее первых поэтических сборников цветные «Голубой миндаль» (1922) и «Розовая магия» (1924). «Розовую магию» поэтесса еще и сама иллюстрировала. Цвета, колорит, зрительные ощущения сильны во многих ее произведениях. Поэтическое кредо молодой Павликовской - «Мир - лишь радуга красок, и ничто другое».
Приведу иллюстрации некоторых ее картин, которые нашла в польских интернет-источниках.
Мария Павликовская-Ясножевская. Поэтесса и ее вдохновение
Мария Павликовская-Ясножевская. Молодые женщины страстно мечтают и плачут
Мария Павликовская-Ясножевская. Закат солнца, Икары над городом
Мария Павликовская-Ясножевская.. В руках феи
Писала Мария не только стихи, но и пьесы, дебютировав в 1924 году пьесой «Водитель Арчибальд». За период с 1924 по 1939 год она написала 15 пьес. Некоторые ее драмы и комедии до сих пор ставятся и идут в Польше в частности. антифашистский гротеск «Баба-Диво», премьера которого в 1939 году вызвала ноту германского посольства.
Поэтесса много путешествовала, побывала в Италии, Турции, Северной Африке и Франции, где в 1927 году пережила бурный роман с пилотом и поэтом Сарменто де Бейресом. Все это находило отражение в ее творчестве. Последний ее муж Стефан Ясножевский был также летчиком, полковником авиации. Они поженились в 1931 году.
Стефан Ясножевский. Муж Марии Павликовской-Ясножевской
После публикации антифашистской пьесы Марии пришлось выехать из Польши сначала во Францию. а затем в Англию. Здесь в Англии она и умерла, заболев раком и перенеся две операции. Это произошло в июле 1945 года в Манчестере.
Всю свою жизнь Мария вращалась в кругах литературных ихудожественных элит Польши. Она была близка к творческому объединению «Скамандр», дружила с Юлианом Тувимом, который посвятил ей несколько стихотворений, с польским художником, писателем и философом Станиславом Виткевичем.. Привожу здесь портрет поэтессы кисти Виткевича, на котором мне она очень напомнила Марину Цветаеву.
Станислав Виткевич. Портрет Марии Павликовской-Ясножевской (1924 г.)
Аналогии с творчеством Цветаевой просматриваются в ее стихотворениях английского периода. Все они проникнуты тоской по родине. Только у Цветаевой в одноименном стихе фигурирует куст рябины, а у Павликовской - боярышник. А еще и у Павликовской, и у Цветаевой есть стихотворение о бабушке. Помните цветаевское? «Продолговатый и черный овал, пышного платья раструбы…». Но на этом сходство заканчивается. У Павликовской в стихах много иронии, лукавства, созерцательности. У Цветаевой, все всерьез, все - с надрывом. Пожалуй. по темпераменту Павликовская ближе к Анне Ахматовой и та с удовольствием ее переводила. Но если с Анной Андреевной сравнивать, то русская поэтесса кажется более взрослой и более серьезной. Повторюсь, что это мое субъективное ощущение. А вы можете сейчас ознакомиться с творчеством Мариии Павликовской-Ясножевской и обо всем судить сами. Кстати, ее и сейчас в Польше издают очень охотно и большими тиражами. И в предыдущем посте на эту тему, и здесь я привожу переводы Натальи Астафьевой. Но в конце моей сегодняшней подборки приведу еще переводы Анны Ахматовой, предупредив об этом читателя. Итак,
СТИХОТВОРЕНИЯ МАРИИ ПАВЛИКОВСКОЙ_ЯСНОЖЕВСКОЙ
ВАВЕЛЬСКИЙ ЗАМОК НА ЗАКАТЕ
Вавель пылает - ало, розово, лилово.
Стекла, прощаясь с солнцем, что уйти готово,
кричат слепой восторг свой, золотясь в тумане,
как сквозь дымку китайской бледноцветной ткани.
Минутный праздник в замке вечность вострубила,
в стенах из аметиста, в стенах из рубина.
В залах розово-дымных - колдовские чары -
короли, королевы и сам Зыгмунт Старый.
Призраки бродят в замке и глядят из окон,
но их нельзя увидеть ослепленным оком.
Смотрят в радугу красок по-над целым светом,
ладят - благостно-белы - с семицветным спектром.
Вот тень скользит беззвучно по глади паркета -
Ядвига, королева ультрафиолета,
млеет, купаясь в красках, вслушиваясь в звуки,
кверху воздев, как стебли, лилейные руки.
Слушает алость-радость и лиловость-горе...
Мир - лишь радуга красок, и ничто другое.
ТОТ,
КТО ХОЧЕТ БЫТЬ МНОЙ ЛЮБИМ
Тот, кто хочет быть мной любим, должен быть веселого нрава
и носить меня на руках, а мрачнеть не имеет права.
Тот, кто хочет быть мной любим, должен, сидя в саду на лавке,
проявлять живой интерес к червячку и к мельчайшей травке.
Также должен уметь зевать, повстречав кортеж похоронный
и процессию горожан, что идут, крича исступленно.
Но зато взволнованным быть, услыхав, например, кукушку
или дятлов заядлых стук, подзадоривающих друг дружку.
Должен пса уметь приласкать и меня баловать и холить,
жить на дне себя сладким сном, отдаваясь мечтам без воли,
и не знать ничего, как я, черпать счастья полные горсти,
и далеким быть от добра и равно далеким от злости.
НЕБО И ШЛЯПКИ
Женщины-небожительницы, горек ваш сладкий жребий!
В скучном вашем блаженстве зонтиков нет и шляпок!
Ангелам, самое большее, дарят звезду на небе,
души ходят в тюрбанах и никаких там тряпок.
Где ваши ленты, перья, ваши вуали, шали?
С древа вечности спали россыпью лепестковой.
И о парижских модах, хоть об одном журнале,
тщетно взывать к пустыне иссиня-васильковой.
Белый архангел, черствый к женщине самой нежной,
нимб золотой вам выдаст вместо шляпки беспечной.
- флотский поручик тоже летом весь белоснежный,
помните? Но попроще и не столь бессердечный...
благодетели
Так нежил Май меня заботливой опекой,
так баловал меня Сентябрь златоволосый,
Бог угостил меня крепчайшей папиросой
из черно-золотой, звездистой табакерки!
Добры были ко мне - лелеема на зависть,
я грелась в их любви, как роза-недотрога.
Боюсь благодарить, тем самым сознаваясь,
что дали мне они так много, слишком много
БАБУШКА
Лет через пятьдесят сядет она по старинке за фортепьяно
(а весен будет ей семьдесят четыре),
бабушка, что каталась на скетинг-ринге
и пережила мировую войну, скучнейшую в мире.
Бабушка, во времена которой ходили трамваи,
аэроплан начинал карабкаться по небесному склону
и люди друг друга не видели по телефону,
а только слышали - вот старина-то какая!
Бабушка, которая помнит Кракуса и Ванду,
а уж Пилсудского и Фоша - так это точно,
которая питала слабость к джаз-банду
и ждала почтальона, приносившего почту,
бабушка, которая молодость загубила
без астродактиля и вироцикла, биофона и кикомобиля, -
она вглядится в свой фильм поблекший и, вспомнив былые годы,
сыграет на фортепьяно фокстроты, вышедшие из моды.
ТЕТКИ
Тетки будничны были, на фей непохожи.
Затрапезные, пресные, честные жены.
Ни волос золотистых, ни тоненьких ножек,
ни очей колдовских, ни ресниц изумленных.
Дом, усадьбу, семью содержали пристойно,
управляли мужьями, духи презирали,
даже в лунную ночь засыпали спокойно
в царстве пшенно-куриной стряпни и морали.
Лишь одна тетя Йола являлась как фея,
как парижская кукла и пахла фиалкой.
В птичьих перышках, легкими тюлями вея,
целовала, таясь под звездистой вуалькой.
И куда-то исчезла за вихрями следом,
в пору молний весенних, и ливня, и града...
Тетки горько рыдали - но был им неведом
вкус любви роковой и... крысиного яда.
ПОЦЕЛУИ
МОРЕ И НЕБО
Волны блещут, как хрусталь богемский,
шепчут: не страшись морского гнева,
хоть море и полно, как небо,
гибели и синевы небесной.
БЕЗОПАСНОСТЬ
Вы за меня боитесь? Почему же?
Жизнь бурлива и зла, без сомненья,
но разве спасательный пояс нужен
сирене?
ЛЮБОВЬ
Вот уж месяц мы не встречались.
Ну и что? Я бледней немножко,
чуть сонливей, молчаливей малость...
Значит, жить без воздуха можно?
ЗАПОВЕДИ
Кто блюдет все заповеди, благ:
он живет по Божьему завету.
Я же лишь одну блюду - вот эту:
люблю тебя, мой Враг.
зной
Лето медленней мула бредет день за днем.
В окна сквозь жалюзи заглянуло...
Зной заходит без зова из сада в наш дом.
Ах, как жажду тебя, ледяного...
ЛЬВЫ В КЛЕТКЕ
Нагая и сонная львица не страждет в неволе,
лежит, заглядевшись на льва, что как царь на престоле.
Вот он приближается, в гриве, в мужской величавости,
какая-то женщина смотрит - и плачет. От зависти!
НОЧНАЯ БАБОЧКА
Кресло, книги, свеча, окруженная мраком.
Вдруг вскрик взбудоражил мрак:
Полуночница-бабочка в пламени жарком
сгорает, как Жанна д’Арк.
ОФЕЛИЯ
Ах, долго еще цепенеть мне, плывя
средь водорослей и лилий,
пока наконец не поверю я,
что просто меня не любили.
КОРОВЫ
Благодушны, толстокожи и здоровы,
вы пасетесь тут в блаженной слепоте,
как жующие траву коровы
рядом с тем, кто умирает на кресте...
ФОТОГРАФИЯ
Если уж тебе принадлежало
чье-то тело и весь мир всецело,
а останется лишь снимок пожелтелый,
это - это очень мало...
АЭРОПЛАН
Аэроплан летит. Он белой птицы краше.
Под ним земля и серых туч пучины.
Крылат, как саранча. Как орел, бесстрашен.
А сердце и глаза - мужчины.
РОЗА
В этом парке поблекшем аллеи пусты,
только роза и я над ней.
Мы единственные свидетели красоты -
я ее, а она моей.
ЛЕБЕДЬ
Смотри! Как вопросительный знак,
на озеро выплыл лебедь...
Мир ждет и читает в твоих глазах.
Стоишь у воды, колеблясь...
САД
Когда весна наступает, в саду -
живописная смена картин.
Все что-то цветет, отцветает.
Вчера мое сердце. Сегодня жасмин.'
СЛЕПАЯ
Я слепая. Ослепленная маем.
Только знаю, что пахнут цветы.
И губами только понимаю,
что ты это не ты...
ГРОЗА
Мы ввергнуты в грозу, деревья! я и вы.
Но я шепчу свое тишайшим словом,
а вы рычите звериным ревом,
зеленогривые львы...
ОКТЯБРЬ
Берез золотые брызги.
Холодно, как от последнего письма.
А солнце - как кто-то близкий,
который, озябнув, уходит. Близится зима.
ЖЕНЩИНА И ЛЕТЧИК
Лежа навзничь в траве, средь шалфея и мяты,
ввысь гляжу на тебя, как в круженье лихом
ты жужжащим меня оплетаешь венком,
летчик ты мой святой, небом заживо взятый.
Как фарис, ты в небесной пустыне паришь,
но внезапно, с чужим, изменившимся ликом,
можешь прянуть, не ведая сам, что творишь,
и накрыть меня крыльями, в клекоте диком.
ТЕЛО СЧАСТЬЯ
Месяц спрятался в тучах, и в час этот поздний
простучали шаги запыхавшимся вихрем,
и в дверях на террасе украдчиво вспыхнул
темно-красный бутон электрической розы.
Сквозь стеклянные двери веранды заглядывая,
видит ночь, как в любовных объятьях крутящееся
тело счастья, что было разорвано надвое,
возвращается к жизни, срастаясь, как ящерица.
О МОРСКОЙ ПЕНЕ
Под христианским небом кому слать молитву,
Чтоб в любви не погибнуть, чтоб сбылись мечтанья?
Ночью звезде восхода жалуюсь я тайно,
доверяюсь деннице...
А ты, Сафо, на помощь звала Афродиту,
Спешившую на зов твой в златой колеснице!
Нет ее в небе. Гневна, горька, светлолика,
Рухнула в пену моря, из коей возникла.
ІІ
Если встречусь у моря с убийственной силой
Любви несчастливой,
Влекущей против воли, разящей мгновенно,
Грозя мне тратой времени, миражем, -
Вспомню тебя со вздохом, мифичная пена,
Всю в брызгах колесницу, блеск белого тела,
Локон золотой, крыло лебяжье.
СОЖЖЕННЫЕ РУКОПИСИ
Когда на черных кострах
жгли строки Сафо поблеклые,
Дымы взметнулись как розы:
Тяжелые, хоть быстролетные,
Облаком плыли в веках.
Я с ветром вдохнула их в легкие -
Стихи не рассыпались в прах.
АНГЛИЙСКИЕ ВПЕЧАТЛЕНИЯ
Старый храм - корона из камня
Сквозь деревья, за сизой мглою...
…………………………………….
Доля ты моя нелюдская,
До чего же тут все чужое!
Крепкий дом стоит вековечно,
Плющ ворота обвил большие -
Псы встречают меня сердечно,
Но не мои, чужие.
Служанки: Филис, Ребека -
Гольф: подстриженная лужайка -
Все тут ваше, ваше от века!
………………………………
До чего же я здесь чужая...
Каждый вечер усядутся дружно
Перед мраморным черным камином,
Очагом домашним заветным
В полночь радио в доме старинном
Им сыграет «The National Anthem»* -
О, как же мне все это чуждо.
Сколько лет подобного счастья
Вы расчислили? Жизнь повидавши,
Не хочу пугать, поучать вас.
……………………………………….
Какое все это ваше!
Но боярышник бесприютный,
Небо в лужице жестяной,
Ветер жалобный и ненастный,
Этот тракт бесконечный, грустный
На равнине плоской -
Это ваше все, но и мой
Беспросветный жребий цыганский,
Цыганско-польский...
СТИХИ О КРАКОВЕ
НА КРАКОВСКИХ БЛОНЬЯХ
В каком ты городе найдешь такое чудо -
Гулянье на лугу для городского люда?
Полно ларьков, коров, коней, детишек, старцев
И наших земляков, теперь уже скитальцев,
Тогда в кругу семьи, беспечных и влюбленных,
Пришедших провести воскресный день на Блоньях.
И толпы горожан, прелестных, как картинка...
На Блоньях... в двух шагах от Ратуши и Рынка...
ПЛАНТЫ
Где найдешь еще город в кольце многолиственных Плант,
Черепичные кровли зеленой стрехой окруживших?
Там каштанов раскидистых сень -
Как тенистый ноктюрн в жаркий день -
Душно, к вечеру грозы...
Вдоль скамеек в серебряных лужах - вода дождевая,
На скамейке - профессор, уткнувшийся в свой фолиант.
На соседней - графиня в пенсне,
А на третьей - еврейская девушка, роза живая...
Сколько, сколько их было, прелестных. Ах, бедные розы!
БОТАНИЧЕСКИЙ САД НА У Л. КОПЕРНИКА
Виктория Регия там расцвела - среди листьев,
Больших, как лохани, в удушливой оранжерее.
Стояли художники там в пелеринах форсистых,
Гривасты, как львы, и утонченны, как орхидеи,
Рисуя в альбомах растений диковинных виды,
К примеру, вот этот заморский дурман ядовитый,
Взорвавшийся мощным цветком прихотливейших линий,
С чудовищным запахом силой в полтысячи лилий...
Есть там и обсерватория в зданье старинном
(обитель ученых),
Почти что заросшая розами и розмарином,
В созвездьях ромашек и в солнцах подсолнухов сонных...
ЗЕЛЕНЫЙ ГОРОД
В целом Кракове листья лоснятся
после июльского ливня, -
двузеленые в лунном свете
и в изумрудном сиянье
фонаря на углу Звежинецкой...
Краков, тенистые кущи...
Чащи жасминов, каштанов,
рай зелени, птиц поющих...
Краков - лес, там шушуканье, шепот,
там поцелуи и вздохи,
стихающие в объятьях...
- нет, лишь эхо команды немецкой.
Стихи из цикла «Поцелуи» привела все. какие были в антологии. Очень мне нравятся, особенно «Роза» и «Львы в клетке». Стихов из цикла «Военные рубаи» примерно столько же, сколько и «поцелуев». Но их приведу совсем немного.
ВОЕННЫЕ РУБАИ
ТВОРЕНЬЯ ЧЕЛОВЕКА
Люди родят машины. Как старшая к младшим,
Приглядывается Природа к нам и к твореньям нашим...
Ведь и Природа тоже (будучи помоложе)
Питала слабость к монстрам - но менее страшным!
ЧЕЛОВЕКОНАСЕКОМОЕ
Вы замечаете, что даже со знакомым
Слов не найдешь теперь. Так изменился Ноmо.
Вид изменяется: взамен за разум - крылья.
Мы насекомеем! - Столкуйся с насекомым!
БОМБОВЕЩАНИЕ
Радиоящик, в мир кричащий дверка,
Алтарик злым богам... В эфире - треск
От слов твоих пустого фейерверка,
Бомбовещающая бомбоньерка!
ФИЗИЧЕСКАЯ БОЛЬ
Воем бомб не встревожен и снарядов свистом,
Кто не бился в страданья капкане когтистом.
Смысл всего он познает, лишь когда внезапно
Боль, как Бог, встанет в нервах, как в кусте огнистом.
СВЕТ ВО ТЬМЕ...
На белой подушке, в постели,
под пледом, уснут печали.
Я тоскую семь дней недели,
воскресаю только ночами/
Сон, смягчающий боль ностальгии,
ты действительнее грубой яви.
Пренебрегаю вами,
дни пустые, дни никакие!
В этой жизни моей безотрадной
сном лечу себя и морочу.
В Лабиринте нить Ариадны
светит мне ночью...
Голод сердца, в беде огромной,
нереальной кормлю я манной.
Под подушкой - мир мой и дом мой -
рай мой желанный.
Польша, ты у меня под подушкой,
будто в детстве любимая книжка...
………………………………………..
Вот уже защелкал - послушай -
соловей на Белянах - уж близко
Вавель, Краков, улицы, Висла,
уж трамвай звенит на Звежинецкой -
вот уж дом мой виден наконец-то,
он мне раковина, я улитка -
Но будильник - с обретенным раем
я прощусь - дни ночей длиннее -
и весь день, весь день прозябаю,
тоскую семь дней недели...
Еще пара стихотворений в переводе Анны Ахматовой.
НИКА
Как схожа ты с Самофракийской Никой,
Любовь отвергнутая и глухая!
Ты вслед бежишь с такой же страстью дикой,
Обрубленные руки простирая.
ИВА У ДОРОГИ
Ива Польши, согнутая криво,
Молнии - жесточе раз от разу -
Жгли ее... Но зеленей, чем листья,
Тысячи ветвей ее прямых
Из груди рвались, как стрелы, к выси
В ярости экстаза!..
Сколько чувств тревожит эта ива!
Верит в жизнь она... Поверим тоже.
Вот и подошел к концу мой рассказ о двух крупнейших представительницах польской лиры ХХ века. Надеюсь, что тем читателям моего блога, кто любит поэзию, было интересно и некоторые уже написали об этом в комментариях к первой части. Публикуя этот пост, надеюсь на продолжение разговора.
Зато у другой гениальной служительницы польской поэтической музы, о которой я собираюсь рассказать, было целых три мужа, как и у Анны Андреевны Ахматовой. Причем разведясь со вторым мужем, польская поэтесса оставила его фамилию, добавив к ней фамилию третьего мужа. Поэтому сейчас о ней все знают как о знаменитой поэтессе Марии Павликовской-Ясножевской. Хоть у нее и девичья фамилия была известной, поскольку она была дочерью и внучкой художников Коссаков.
Портрет Марии Павликовской-Ясножевской
Источник: http://www.pragnieniepiekna.pl/poetka-wrozka-i-kobieta---portret-marii-pawlikowskiej-jasnorzewskiej,1499.htm
У музы Марии было два крыла: она писала прекрасные стихи и в то же время рисовала нежнейшие акварели. Некоторое время она училась в краковской Академии художеств, имела персональные выставки. Поэтому названия ее первых поэтических сборников цветные «Голубой миндаль» (1922) и «Розовая магия» (1924). «Розовую магию» поэтесса еще и сама иллюстрировала. Цвета, колорит, зрительные ощущения сильны во многих ее произведениях. Поэтическое кредо молодой Павликовской - «Мир - лишь радуга красок, и ничто другое».
Приведу иллюстрации некоторых ее картин, которые нашла в польских интернет-источниках.
Мария Павликовская-Ясножевская. Поэтесса и ее вдохновение
Мария Павликовская-Ясножевская. Молодые женщины страстно мечтают и плачут
Мария Павликовская-Ясножевская. Закат солнца, Икары над городом
Мария Павликовская-Ясножевская.. В руках феи
Писала Мария не только стихи, но и пьесы, дебютировав в 1924 году пьесой «Водитель Арчибальд». За период с 1924 по 1939 год она написала 15 пьес. Некоторые ее драмы и комедии до сих пор ставятся и идут в Польше в частности. антифашистский гротеск «Баба-Диво», премьера которого в 1939 году вызвала ноту германского посольства.
Поэтесса много путешествовала, побывала в Италии, Турции, Северной Африке и Франции, где в 1927 году пережила бурный роман с пилотом и поэтом Сарменто де Бейресом. Все это находило отражение в ее творчестве. Последний ее муж Стефан Ясножевский был также летчиком, полковником авиации. Они поженились в 1931 году.
Стефан Ясножевский. Муж Марии Павликовской-Ясножевской
После публикации антифашистской пьесы Марии пришлось выехать из Польши сначала во Францию. а затем в Англию. Здесь в Англии она и умерла, заболев раком и перенеся две операции. Это произошло в июле 1945 года в Манчестере.
Всю свою жизнь Мария вращалась в кругах литературных ихудожественных элит Польши. Она была близка к творческому объединению «Скамандр», дружила с Юлианом Тувимом, который посвятил ей несколько стихотворений, с польским художником, писателем и философом Станиславом Виткевичем.. Привожу здесь портрет поэтессы кисти Виткевича, на котором мне она очень напомнила Марину Цветаеву.
Станислав Виткевич. Портрет Марии Павликовской-Ясножевской (1924 г.)
Аналогии с творчеством Цветаевой просматриваются в ее стихотворениях английского периода. Все они проникнуты тоской по родине. Только у Цветаевой в одноименном стихе фигурирует куст рябины, а у Павликовской - боярышник. А еще и у Павликовской, и у Цветаевой есть стихотворение о бабушке. Помните цветаевское? «Продолговатый и черный овал, пышного платья раструбы…». Но на этом сходство заканчивается. У Павликовской в стихах много иронии, лукавства, созерцательности. У Цветаевой, все всерьез, все - с надрывом. Пожалуй. по темпераменту Павликовская ближе к Анне Ахматовой и та с удовольствием ее переводила. Но если с Анной Андреевной сравнивать, то русская поэтесса кажется более взрослой и более серьезной. Повторюсь, что это мое субъективное ощущение. А вы можете сейчас ознакомиться с творчеством Мариии Павликовской-Ясножевской и обо всем судить сами. Кстати, ее и сейчас в Польше издают очень охотно и большими тиражами. И в предыдущем посте на эту тему, и здесь я привожу переводы Натальи Астафьевой. Но в конце моей сегодняшней подборки приведу еще переводы Анны Ахматовой, предупредив об этом читателя. Итак,
СТИХОТВОРЕНИЯ МАРИИ ПАВЛИКОВСКОЙ_ЯСНОЖЕВСКОЙ
ВАВЕЛЬСКИЙ ЗАМОК НА ЗАКАТЕ
Вавель пылает - ало, розово, лилово.
Стекла, прощаясь с солнцем, что уйти готово,
кричат слепой восторг свой, золотясь в тумане,
как сквозь дымку китайской бледноцветной ткани.
Минутный праздник в замке вечность вострубила,
в стенах из аметиста, в стенах из рубина.
В залах розово-дымных - колдовские чары -
короли, королевы и сам Зыгмунт Старый.
Призраки бродят в замке и глядят из окон,
но их нельзя увидеть ослепленным оком.
Смотрят в радугу красок по-над целым светом,
ладят - благостно-белы - с семицветным спектром.
Вот тень скользит беззвучно по глади паркета -
Ядвига, королева ультрафиолета,
млеет, купаясь в красках, вслушиваясь в звуки,
кверху воздев, как стебли, лилейные руки.
Слушает алость-радость и лиловость-горе...
Мир - лишь радуга красок, и ничто другое.
ТОТ,
КТО ХОЧЕТ БЫТЬ МНОЙ ЛЮБИМ
Тот, кто хочет быть мной любим, должен быть веселого нрава
и носить меня на руках, а мрачнеть не имеет права.
Тот, кто хочет быть мной любим, должен, сидя в саду на лавке,
проявлять живой интерес к червячку и к мельчайшей травке.
Также должен уметь зевать, повстречав кортеж похоронный
и процессию горожан, что идут, крича исступленно.
Но зато взволнованным быть, услыхав, например, кукушку
или дятлов заядлых стук, подзадоривающих друг дружку.
Должен пса уметь приласкать и меня баловать и холить,
жить на дне себя сладким сном, отдаваясь мечтам без воли,
и не знать ничего, как я, черпать счастья полные горсти,
и далеким быть от добра и равно далеким от злости.
НЕБО И ШЛЯПКИ
Женщины-небожительницы, горек ваш сладкий жребий!
В скучном вашем блаженстве зонтиков нет и шляпок!
Ангелам, самое большее, дарят звезду на небе,
души ходят в тюрбанах и никаких там тряпок.
Где ваши ленты, перья, ваши вуали, шали?
С древа вечности спали россыпью лепестковой.
И о парижских модах, хоть об одном журнале,
тщетно взывать к пустыне иссиня-васильковой.
Белый архангел, черствый к женщине самой нежной,
нимб золотой вам выдаст вместо шляпки беспечной.
- флотский поручик тоже летом весь белоснежный,
помните? Но попроще и не столь бессердечный...
благодетели
Так нежил Май меня заботливой опекой,
так баловал меня Сентябрь златоволосый,
Бог угостил меня крепчайшей папиросой
из черно-золотой, звездистой табакерки!
Добры были ко мне - лелеема на зависть,
я грелась в их любви, как роза-недотрога.
Боюсь благодарить, тем самым сознаваясь,
что дали мне они так много, слишком много
БАБУШКА
Лет через пятьдесят сядет она по старинке за фортепьяно
(а весен будет ей семьдесят четыре),
бабушка, что каталась на скетинг-ринге
и пережила мировую войну, скучнейшую в мире.
Бабушка, во времена которой ходили трамваи,
аэроплан начинал карабкаться по небесному склону
и люди друг друга не видели по телефону,
а только слышали - вот старина-то какая!
Бабушка, которая помнит Кракуса и Ванду,
а уж Пилсудского и Фоша - так это точно,
которая питала слабость к джаз-банду
и ждала почтальона, приносившего почту,
бабушка, которая молодость загубила
без астродактиля и вироцикла, биофона и кикомобиля, -
она вглядится в свой фильм поблекший и, вспомнив былые годы,
сыграет на фортепьяно фокстроты, вышедшие из моды.
ТЕТКИ
Тетки будничны были, на фей непохожи.
Затрапезные, пресные, честные жены.
Ни волос золотистых, ни тоненьких ножек,
ни очей колдовских, ни ресниц изумленных.
Дом, усадьбу, семью содержали пристойно,
управляли мужьями, духи презирали,
даже в лунную ночь засыпали спокойно
в царстве пшенно-куриной стряпни и морали.
Лишь одна тетя Йола являлась как фея,
как парижская кукла и пахла фиалкой.
В птичьих перышках, легкими тюлями вея,
целовала, таясь под звездистой вуалькой.
И куда-то исчезла за вихрями следом,
в пору молний весенних, и ливня, и града...
Тетки горько рыдали - но был им неведом
вкус любви роковой и... крысиного яда.
ПОЦЕЛУИ
МОРЕ И НЕБО
Волны блещут, как хрусталь богемский,
шепчут: не страшись морского гнева,
хоть море и полно, как небо,
гибели и синевы небесной.
БЕЗОПАСНОСТЬ
Вы за меня боитесь? Почему же?
Жизнь бурлива и зла, без сомненья,
но разве спасательный пояс нужен
сирене?
ЛЮБОВЬ
Вот уж месяц мы не встречались.
Ну и что? Я бледней немножко,
чуть сонливей, молчаливей малость...
Значит, жить без воздуха можно?
ЗАПОВЕДИ
Кто блюдет все заповеди, благ:
он живет по Божьему завету.
Я же лишь одну блюду - вот эту:
люблю тебя, мой Враг.
зной
Лето медленней мула бредет день за днем.
В окна сквозь жалюзи заглянуло...
Зной заходит без зова из сада в наш дом.
Ах, как жажду тебя, ледяного...
ЛЬВЫ В КЛЕТКЕ
Нагая и сонная львица не страждет в неволе,
лежит, заглядевшись на льва, что как царь на престоле.
Вот он приближается, в гриве, в мужской величавости,
какая-то женщина смотрит - и плачет. От зависти!
НОЧНАЯ БАБОЧКА
Кресло, книги, свеча, окруженная мраком.
Вдруг вскрик взбудоражил мрак:
Полуночница-бабочка в пламени жарком
сгорает, как Жанна д’Арк.
ОФЕЛИЯ
Ах, долго еще цепенеть мне, плывя
средь водорослей и лилий,
пока наконец не поверю я,
что просто меня не любили.
КОРОВЫ
Благодушны, толстокожи и здоровы,
вы пасетесь тут в блаженной слепоте,
как жующие траву коровы
рядом с тем, кто умирает на кресте...
ФОТОГРАФИЯ
Если уж тебе принадлежало
чье-то тело и весь мир всецело,
а останется лишь снимок пожелтелый,
это - это очень мало...
АЭРОПЛАН
Аэроплан летит. Он белой птицы краше.
Под ним земля и серых туч пучины.
Крылат, как саранча. Как орел, бесстрашен.
А сердце и глаза - мужчины.
РОЗА
В этом парке поблекшем аллеи пусты,
только роза и я над ней.
Мы единственные свидетели красоты -
я ее, а она моей.
ЛЕБЕДЬ
Смотри! Как вопросительный знак,
на озеро выплыл лебедь...
Мир ждет и читает в твоих глазах.
Стоишь у воды, колеблясь...
САД
Когда весна наступает, в саду -
живописная смена картин.
Все что-то цветет, отцветает.
Вчера мое сердце. Сегодня жасмин.'
СЛЕПАЯ
Я слепая. Ослепленная маем.
Только знаю, что пахнут цветы.
И губами только понимаю,
что ты это не ты...
ГРОЗА
Мы ввергнуты в грозу, деревья! я и вы.
Но я шепчу свое тишайшим словом,
а вы рычите звериным ревом,
зеленогривые львы...
ОКТЯБРЬ
Берез золотые брызги.
Холодно, как от последнего письма.
А солнце - как кто-то близкий,
который, озябнув, уходит. Близится зима.
ЖЕНЩИНА И ЛЕТЧИК
Лежа навзничь в траве, средь шалфея и мяты,
ввысь гляжу на тебя, как в круженье лихом
ты жужжащим меня оплетаешь венком,
летчик ты мой святой, небом заживо взятый.
Как фарис, ты в небесной пустыне паришь,
но внезапно, с чужим, изменившимся ликом,
можешь прянуть, не ведая сам, что творишь,
и накрыть меня крыльями, в клекоте диком.
ТЕЛО СЧАСТЬЯ
Месяц спрятался в тучах, и в час этот поздний
простучали шаги запыхавшимся вихрем,
и в дверях на террасе украдчиво вспыхнул
темно-красный бутон электрической розы.
Сквозь стеклянные двери веранды заглядывая,
видит ночь, как в любовных объятьях крутящееся
тело счастья, что было разорвано надвое,
возвращается к жизни, срастаясь, как ящерица.
О МОРСКОЙ ПЕНЕ
Под христианским небом кому слать молитву,
Чтоб в любви не погибнуть, чтоб сбылись мечтанья?
Ночью звезде восхода жалуюсь я тайно,
доверяюсь деннице...
А ты, Сафо, на помощь звала Афродиту,
Спешившую на зов твой в златой колеснице!
Нет ее в небе. Гневна, горька, светлолика,
Рухнула в пену моря, из коей возникла.
ІІ
Если встречусь у моря с убийственной силой
Любви несчастливой,
Влекущей против воли, разящей мгновенно,
Грозя мне тратой времени, миражем, -
Вспомню тебя со вздохом, мифичная пена,
Всю в брызгах колесницу, блеск белого тела,
Локон золотой, крыло лебяжье.
СОЖЖЕННЫЕ РУКОПИСИ
Когда на черных кострах
жгли строки Сафо поблеклые,
Дымы взметнулись как розы:
Тяжелые, хоть быстролетные,
Облаком плыли в веках.
Я с ветром вдохнула их в легкие -
Стихи не рассыпались в прах.
АНГЛИЙСКИЕ ВПЕЧАТЛЕНИЯ
Старый храм - корона из камня
Сквозь деревья, за сизой мглою...
…………………………………….
Доля ты моя нелюдская,
До чего же тут все чужое!
Крепкий дом стоит вековечно,
Плющ ворота обвил большие -
Псы встречают меня сердечно,
Но не мои, чужие.
Служанки: Филис, Ребека -
Гольф: подстриженная лужайка -
Все тут ваше, ваше от века!
………………………………
До чего же я здесь чужая...
Каждый вечер усядутся дружно
Перед мраморным черным камином,
Очагом домашним заветным
В полночь радио в доме старинном
Им сыграет «The National Anthem»* -
О, как же мне все это чуждо.
Сколько лет подобного счастья
Вы расчислили? Жизнь повидавши,
Не хочу пугать, поучать вас.
……………………………………….
Какое все это ваше!
Но боярышник бесприютный,
Небо в лужице жестяной,
Ветер жалобный и ненастный,
Этот тракт бесконечный, грустный
На равнине плоской -
Это ваше все, но и мой
Беспросветный жребий цыганский,
Цыганско-польский...
СТИХИ О КРАКОВЕ
НА КРАКОВСКИХ БЛОНЬЯХ
В каком ты городе найдешь такое чудо -
Гулянье на лугу для городского люда?
Полно ларьков, коров, коней, детишек, старцев
И наших земляков, теперь уже скитальцев,
Тогда в кругу семьи, беспечных и влюбленных,
Пришедших провести воскресный день на Блоньях.
И толпы горожан, прелестных, как картинка...
На Блоньях... в двух шагах от Ратуши и Рынка...
ПЛАНТЫ
Где найдешь еще город в кольце многолиственных Плант,
Черепичные кровли зеленой стрехой окруживших?
Там каштанов раскидистых сень -
Как тенистый ноктюрн в жаркий день -
Душно, к вечеру грозы...
Вдоль скамеек в серебряных лужах - вода дождевая,
На скамейке - профессор, уткнувшийся в свой фолиант.
На соседней - графиня в пенсне,
А на третьей - еврейская девушка, роза живая...
Сколько, сколько их было, прелестных. Ах, бедные розы!
БОТАНИЧЕСКИЙ САД НА У Л. КОПЕРНИКА
Виктория Регия там расцвела - среди листьев,
Больших, как лохани, в удушливой оранжерее.
Стояли художники там в пелеринах форсистых,
Гривасты, как львы, и утонченны, как орхидеи,
Рисуя в альбомах растений диковинных виды,
К примеру, вот этот заморский дурман ядовитый,
Взорвавшийся мощным цветком прихотливейших линий,
С чудовищным запахом силой в полтысячи лилий...
Есть там и обсерватория в зданье старинном
(обитель ученых),
Почти что заросшая розами и розмарином,
В созвездьях ромашек и в солнцах подсолнухов сонных...
ЗЕЛЕНЫЙ ГОРОД
В целом Кракове листья лоснятся
после июльского ливня, -
двузеленые в лунном свете
и в изумрудном сиянье
фонаря на углу Звежинецкой...
Краков, тенистые кущи...
Чащи жасминов, каштанов,
рай зелени, птиц поющих...
Краков - лес, там шушуканье, шепот,
там поцелуи и вздохи,
стихающие в объятьях...
- нет, лишь эхо команды немецкой.
Стихи из цикла «Поцелуи» привела все. какие были в антологии. Очень мне нравятся, особенно «Роза» и «Львы в клетке». Стихов из цикла «Военные рубаи» примерно столько же, сколько и «поцелуев». Но их приведу совсем немного.
ВОЕННЫЕ РУБАИ
ТВОРЕНЬЯ ЧЕЛОВЕКА
Люди родят машины. Как старшая к младшим,
Приглядывается Природа к нам и к твореньям нашим...
Ведь и Природа тоже (будучи помоложе)
Питала слабость к монстрам - но менее страшным!
ЧЕЛОВЕКОНАСЕКОМОЕ
Вы замечаете, что даже со знакомым
Слов не найдешь теперь. Так изменился Ноmо.
Вид изменяется: взамен за разум - крылья.
Мы насекомеем! - Столкуйся с насекомым!
БОМБОВЕЩАНИЕ
Радиоящик, в мир кричащий дверка,
Алтарик злым богам... В эфире - треск
От слов твоих пустого фейерверка,
Бомбовещающая бомбоньерка!
ФИЗИЧЕСКАЯ БОЛЬ
Воем бомб не встревожен и снарядов свистом,
Кто не бился в страданья капкане когтистом.
Смысл всего он познает, лишь когда внезапно
Боль, как Бог, встанет в нервах, как в кусте огнистом.
СВЕТ ВО ТЬМЕ...
На белой подушке, в постели,
под пледом, уснут печали.
Я тоскую семь дней недели,
воскресаю только ночами/
Сон, смягчающий боль ностальгии,
ты действительнее грубой яви.
Пренебрегаю вами,
дни пустые, дни никакие!
В этой жизни моей безотрадной
сном лечу себя и морочу.
В Лабиринте нить Ариадны
светит мне ночью...
Голод сердца, в беде огромной,
нереальной кормлю я манной.
Под подушкой - мир мой и дом мой -
рай мой желанный.
Польша, ты у меня под подушкой,
будто в детстве любимая книжка...
………………………………………..
Вот уже защелкал - послушай -
соловей на Белянах - уж близко
Вавель, Краков, улицы, Висла,
уж трамвай звенит на Звежинецкой -
вот уж дом мой виден наконец-то,
он мне раковина, я улитка -
Но будильник - с обретенным раем
я прощусь - дни ночей длиннее -
и весь день, весь день прозябаю,
тоскую семь дней недели...
Еще пара стихотворений в переводе Анны Ахматовой.
НИКА
Как схожа ты с Самофракийской Никой,
Любовь отвергнутая и глухая!
Ты вслед бежишь с такой же страстью дикой,
Обрубленные руки простирая.
ИВА У ДОРОГИ
Ива Польши, согнутая криво,
Молнии - жесточе раз от разу -
Жгли ее... Но зеленей, чем листья,
Тысячи ветвей ее прямых
Из груди рвались, как стрелы, к выси
В ярости экстаза!..
Сколько чувств тревожит эта ива!
Верит в жизнь она... Поверим тоже.
Вот и подошел к концу мой рассказ о двух крупнейших представительницах польской лиры ХХ века. Надеюсь, что тем читателям моего блога, кто любит поэзию, было интересно и некоторые уже написали об этом в комментариях к первой части. Публикуя этот пост, надеюсь на продолжение разговора.