поколение z
Проезжала сегодня мимо до боли знакомого здания журфака на Моховой. А там - цветочки, лавочки, вот это все… Ну то есть я в курсе, что в городе есть цветочки и лавочки, но увидев их в сердцевине своей юности резко понимаешь разницу между «сейчас» и «тогда». Между поэтикой хипстерства и романтикой саморазрушения.
В 2000 году ни лавочек, ни цветочков у памятника Ломоносову не было, был бурьян. Мы сами были бурьяном - дети 90-х, дети родителей, занятых главным образом выживанием, росшие на котлованах великой советской стройки, на заросших пустырях, так и не ставших домами культуры.
…Нет, конечно, сирень цвела и тогда, о, как она цвела той весной под окнами общежития. Но понимаете, сейчас она цветет - благодаря, а тогда она цвела - вопреки. Как и наше 17-летие цвело вопреки и назло - кризисам, бедности, бурьяну, и тотальному ощущению конца эпохи. Все - было, и все было до нас. Зато - нам и можно было все. Можно было любить лиц противоположного пола или своего. Можно было любить родину или не любить… Мы, кстати, в основном выбирали любить, вот такую, заросшую и заброшенную… Можно было верить или не верить, и многие, кстати, выбирали верить, потому что церковь была еще столь же юна, бедна и бесприютна, как мы. Можно было пить или не пить. А еще можно было делать все вместе и вперемешку - любить, кого любится, верить, во что верится, и пить, что пьется.
Я силюсь понять, и не понимаю, как, за какие такие блага некоторые мои ровесники, ныне 30-летние, продали эту нашу свободу? За возможность смотреть телевизор, не чувствуя когнитивного диссонанса? За право переложить ответственность на плечи коллективного бессознательного?
Когда-нибудь я обязательно сниму фильм о начале 2000-х. Куда вот только цветочки девать с натуры
В 2000 году ни лавочек, ни цветочков у памятника Ломоносову не было, был бурьян. Мы сами были бурьяном - дети 90-х, дети родителей, занятых главным образом выживанием, росшие на котлованах великой советской стройки, на заросших пустырях, так и не ставших домами культуры.
…Нет, конечно, сирень цвела и тогда, о, как она цвела той весной под окнами общежития. Но понимаете, сейчас она цветет - благодаря, а тогда она цвела - вопреки. Как и наше 17-летие цвело вопреки и назло - кризисам, бедности, бурьяну, и тотальному ощущению конца эпохи. Все - было, и все было до нас. Зато - нам и можно было все. Можно было любить лиц противоположного пола или своего. Можно было любить родину или не любить… Мы, кстати, в основном выбирали любить, вот такую, заросшую и заброшенную… Можно было верить или не верить, и многие, кстати, выбирали верить, потому что церковь была еще столь же юна, бедна и бесприютна, как мы. Можно было пить или не пить. А еще можно было делать все вместе и вперемешку - любить, кого любится, верить, во что верится, и пить, что пьется.
Я силюсь понять, и не понимаю, как, за какие такие блага некоторые мои ровесники, ныне 30-летние, продали эту нашу свободу? За возможность смотреть телевизор, не чувствуя когнитивного диссонанса? За право переложить ответственность на плечи коллективного бессознательного?
Когда-нибудь я обязательно сниму фильм о начале 2000-х. Куда вот только цветочки девать с натуры