Жить и дышать поэзией (Часть 6)
Мой старый друг, мой верный Дьявол,
Пропел мне песенку одну:
"Всю ночь моряк в пучине плавал,
А на заре пошел ко дну.
Кругом вставали волны-стены,
Спадали, вспенивались вновь,
Пред ним неслась, белее пены,
Его великая любовь.
Он слышал зов, когда он плавал:
"О, верь мне, я не обману"...
Но помни,- молвил умный Дьявол,-
Он на заре пошел ко дну".
О Николае Гумилеве
Наталья Сергеевна Гончарова.
«Николай Гумилёв».
Гумилев прожил все эти годы (только за месяц до смерти он переехал в Дом искусств) в д. ном. 5 по
Преображенской улице, в квартире его друзей Ш., куда-то бежавших. Квартира была довольно трепаная
и старая, обставленная чем попало, но Н. С. ее очень любил. Свое холостое хозяйство (Анна Николаевна
с ребенком жила в деревне) он вел весело и самоуверенно. Он любил приглашать к себе кого-нибудь из
друзей обедать и с церемонной любезностью потчевал его пшенной кашей и жареной селедкой.
Если обедала дама, Гумилев обязательно облачался во фрак и белый жилет и беседовал по-французски.
Я помню много таких вечеров. Я часто оставался на Преображенской ночевать, иногда оставался еще
кто-нибудь из общих друзей. У печки в передней, превращенной в маленький кабинетик, мы далеко за
полночь читали стихи, спорили, говорили о своих любовных делах. Гумилев был всегда влюблен.
Он серьезно не понимал, как может быть иначе. Поэту быть влюбленным еще важнее, чем путешествовать,
говорил он. (*Имеется в виду квартира В. Шилейко, где Гумилев неоднократно останавливался до
революции, по адресу: Васильевский остров, 5-я линия, 10; этот адрес обозначен как адрес Гумилева
в справочнике «Весь Петербург» на 1915 г. После возвращения в Россию в мае 1918 г., когда Ахматова
объявила, что уходит от Гумилева к Шилейко, своему второму мужу, Гумилев жил по другим адресам (на
Ивановской, на Преображенской, с мая 1921 г. - в Доме искусств).)
Георгий Иванов. «Китайские тени».
* * *
Неизвестный художник.
«Н. С. Гумилёв».
Совсем незадолго до смерти Гумилева я рассказал ему историю, где-то мною прочитанную, о шхуне,
вышедшей из какого-то американского порта и найденной потом в открытом море. Все было в порядке,
спасательные лодки на месте, в столовой стоял сервированный завтрак, вязанье жены капитана
лежало на ручке кресла, но весь экипаж и пассажиры пропали неизвестно куда. Гумилева очень пленила
эта тема, он хотел писать на нее роман и придумал несколько вариантов, очень любопытных.
Георгий Иванов. «Китайские тени».
Надежда Шведе-Радлова.
«Николай Гумилёв на лекции в институте истории искусств».
1920-1921.
Я близко знал и Блока и Гумилева. Слышал от них их только что написанные стихи, пил с ними чай, гулял
по петербургским улицам, дышал одним с ними воздухом в августе 1921 года - месяце их общей - такой
разной и одинаково трагической - смерти... Как ни неполны мои заметки о них - людей, знавших обоих
так близко, как знал я, в России осталось, может быть, два-три человека, в эмиграции - нет ни одного...
Блок и Гумилев. Антиподы - в стихах, во вкусах, мировоззрении, политических взглядах, наружности -
решительно во всем. Туманное сияние поэзии Блока - и точность, ясность, выверенное совершенство
Гумилева. «Левый эсер» Блок, прославивший в «Двенадцати» Октябрь: «мы на горе всем буржуям - мировой
пожар раздуем» - и «белогвардеец», «монархист» Гумилев.
Блок, относящийся с отвращением к войне, и Гумилев, пошедший воевать добровольцем. Блок, считавший мир
«страшным», жизнь бессмысленной, Бога жестоким или несуществующим, и Гумилев, утверждавший -
с предельной искренностью, - что «все в себе вмещает человек, который любит мир и верит в Бога».
Блок, мечтавший всю жизнь о революции, как о «прекрасной неизбежности», - Гумилев, считавший ее
синонимом зла и варварства. Блок, презиравший литературную технику, мастерство, выучку, самое
звание литератора, обмолвившийся о ком-то:
Был он только литератор модный,
Только слов кощунственных творец... -
и Гумилев, назвавший кружок своих учеников цехом поэтов, чтобы подчеркнуть важность, необходимость
изучать поэзию как ремесло.
И так вплоть до наружности: северный красавец, с лицом скальда, прелестно вьющимися волосами, в
поэтической бархатной куртке с мягким расстегнутым воротником белой рубашки - Блок, и некрасивый,
подтянутый, «разноглазый», коротко подстриженный, в чопорном сюртуке - Гумилев...
Противоположные во всем - всю свою недолгую жизнь Блок и Гумилев то глухо, то открыто враждовали.
Последняя статья, написанная Блоком, «О душе», появившаяся незадолго до его смерти, - резкий
выпад против Гумилева, его поэтики и мировоззрения.
Ответ Гумилева на эту статью, по-гумилевски сдержанный и корректный, но по существу не менее
резкий, напечатан был уже после его расстрела.
Георгий Иванов. «Петербургские зимы».
* * *
Ф. Вяземская.
«Николай Гумилёв».
Реконструкция несохранившегося портрета (1919-1920) работы Н. К. Шведе-Радловой.
1985.
Блок и Гумилев ушли из жизни, разделенные взаимным непониманием. Блок считал поэзию Гумилева
искусственной, теорию акмеизма ложной, дорогую Гумилеву работу с молодыми поэтами в литературных
студиях вредной. Гумилев как поэт и человек вызывал в Блоке отталкивание, глухое раздражение.
Гумилев особенно осуждал Блока за «Двенадцать». Помню фразу, сказанную Гумилевым незадолго до
их общей смерти, помню и холодное, жестокое выражение его лица, когда он убежденно говорил:
«Он (т. е. Блок), написав «Двенадцать», вторично распял Христа и еще раз расстрелял Государя».
Я возразил, что, независимо от содержания, «Двенадцать» как стихи близки к гениальности. -
«Тем хуже, если гениально. Тем хуже и для поэзии и для него самого. Диавол, заметь, тоже гениален
-тем хуже и для диавола и для нас...»
Теперь, когда со дня их смерти прошло столько лет, когда больше нет «Александра Александровича»
и «Николая Степановича», левого эсера и «белогвардейца», ненавистника войны, орденов, погон и
«гусара смерти», гордившегося «нашим славным полком» и собиравшегося писать его историю, когда
остались только «Блок и Гумилев», - как грустное утешение нам, пережившим их, - ясно то, чего
они сами не понимали.
Что их вражда была недоразумением, что и как поэты и как русские люди они не только не исключали,
а, скорее, дополняли друг друга. Что разъединяло их временное и второстепенное, а в основном,
одинаково дорогом для обоих, они, не сознавая этого, братски сходились.
Оба жили и дышали поэзией - вне поэзии для обоих не было жизни. Оба беззаветно, мучительно любили
Россию. Оба ненавидели фальшь, ложь, притворство, недобросовестность - в творчестве и в жизни были
предельно честны.
Наконец, оба были готовы во имя этой «метафизической чести» - высшей ответственности поэта перед
Богом и собой - идти на все, вплоть до гибели, и на страшном личном примере эту готовность доказали.
Георгий Иванов. «Петербургские зимы».
* * *
Продолжение…
Пропел мне песенку одну:
"Всю ночь моряк в пучине плавал,
А на заре пошел ко дну.
Кругом вставали волны-стены,
Спадали, вспенивались вновь,
Пред ним неслась, белее пены,
Его великая любовь.
Он слышал зов, когда он плавал:
"О, верь мне, я не обману"...
Но помни,- молвил умный Дьявол,-
Он на заре пошел ко дну".
О Николае Гумилеве
Наталья Сергеевна Гончарова.
«Николай Гумилёв».
Гумилев прожил все эти годы (только за месяц до смерти он переехал в Дом искусств) в д. ном. 5 по
Преображенской улице, в квартире его друзей Ш., куда-то бежавших. Квартира была довольно трепаная
и старая, обставленная чем попало, но Н. С. ее очень любил. Свое холостое хозяйство (Анна Николаевна
с ребенком жила в деревне) он вел весело и самоуверенно. Он любил приглашать к себе кого-нибудь из
друзей обедать и с церемонной любезностью потчевал его пшенной кашей и жареной селедкой.
Если обедала дама, Гумилев обязательно облачался во фрак и белый жилет и беседовал по-французски.
Я помню много таких вечеров. Я часто оставался на Преображенской ночевать, иногда оставался еще
кто-нибудь из общих друзей. У печки в передней, превращенной в маленький кабинетик, мы далеко за
полночь читали стихи, спорили, говорили о своих любовных делах. Гумилев был всегда влюблен.
Он серьезно не понимал, как может быть иначе. Поэту быть влюбленным еще важнее, чем путешествовать,
говорил он. (*Имеется в виду квартира В. Шилейко, где Гумилев неоднократно останавливался до
революции, по адресу: Васильевский остров, 5-я линия, 10; этот адрес обозначен как адрес Гумилева
в справочнике «Весь Петербург» на 1915 г. После возвращения в Россию в мае 1918 г., когда Ахматова
объявила, что уходит от Гумилева к Шилейко, своему второму мужу, Гумилев жил по другим адресам (на
Ивановской, на Преображенской, с мая 1921 г. - в Доме искусств).)
Георгий Иванов. «Китайские тени».
* * *
Неизвестный художник.
«Н. С. Гумилёв».
Совсем незадолго до смерти Гумилева я рассказал ему историю, где-то мною прочитанную, о шхуне,
вышедшей из какого-то американского порта и найденной потом в открытом море. Все было в порядке,
спасательные лодки на месте, в столовой стоял сервированный завтрак, вязанье жены капитана
лежало на ручке кресла, но весь экипаж и пассажиры пропали неизвестно куда. Гумилева очень пленила
эта тема, он хотел писать на нее роман и придумал несколько вариантов, очень любопытных.
Георгий Иванов. «Китайские тени».
Надежда Шведе-Радлова.
«Николай Гумилёв на лекции в институте истории искусств».
1920-1921.
Я близко знал и Блока и Гумилева. Слышал от них их только что написанные стихи, пил с ними чай, гулял
по петербургским улицам, дышал одним с ними воздухом в августе 1921 года - месяце их общей - такой
разной и одинаково трагической - смерти... Как ни неполны мои заметки о них - людей, знавших обоих
так близко, как знал я, в России осталось, может быть, два-три человека, в эмиграции - нет ни одного...
Блок и Гумилев. Антиподы - в стихах, во вкусах, мировоззрении, политических взглядах, наружности -
решительно во всем. Туманное сияние поэзии Блока - и точность, ясность, выверенное совершенство
Гумилева. «Левый эсер» Блок, прославивший в «Двенадцати» Октябрь: «мы на горе всем буржуям - мировой
пожар раздуем» - и «белогвардеец», «монархист» Гумилев.
Блок, относящийся с отвращением к войне, и Гумилев, пошедший воевать добровольцем. Блок, считавший мир
«страшным», жизнь бессмысленной, Бога жестоким или несуществующим, и Гумилев, утверждавший -
с предельной искренностью, - что «все в себе вмещает человек, который любит мир и верит в Бога».
Блок, мечтавший всю жизнь о революции, как о «прекрасной неизбежности», - Гумилев, считавший ее
синонимом зла и варварства. Блок, презиравший литературную технику, мастерство, выучку, самое
звание литератора, обмолвившийся о ком-то:
Был он только литератор модный,
Только слов кощунственных творец... -
и Гумилев, назвавший кружок своих учеников цехом поэтов, чтобы подчеркнуть важность, необходимость
изучать поэзию как ремесло.
И так вплоть до наружности: северный красавец, с лицом скальда, прелестно вьющимися волосами, в
поэтической бархатной куртке с мягким расстегнутым воротником белой рубашки - Блок, и некрасивый,
подтянутый, «разноглазый», коротко подстриженный, в чопорном сюртуке - Гумилев...
Противоположные во всем - всю свою недолгую жизнь Блок и Гумилев то глухо, то открыто враждовали.
Последняя статья, написанная Блоком, «О душе», появившаяся незадолго до его смерти, - резкий
выпад против Гумилева, его поэтики и мировоззрения.
Ответ Гумилева на эту статью, по-гумилевски сдержанный и корректный, но по существу не менее
резкий, напечатан был уже после его расстрела.
Георгий Иванов. «Петербургские зимы».
* * *
Ф. Вяземская.
«Николай Гумилёв».
Реконструкция несохранившегося портрета (1919-1920) работы Н. К. Шведе-Радловой.
1985.
Блок и Гумилев ушли из жизни, разделенные взаимным непониманием. Блок считал поэзию Гумилева
искусственной, теорию акмеизма ложной, дорогую Гумилеву работу с молодыми поэтами в литературных
студиях вредной. Гумилев как поэт и человек вызывал в Блоке отталкивание, глухое раздражение.
Гумилев особенно осуждал Блока за «Двенадцать». Помню фразу, сказанную Гумилевым незадолго до
их общей смерти, помню и холодное, жестокое выражение его лица, когда он убежденно говорил:
«Он (т. е. Блок), написав «Двенадцать», вторично распял Христа и еще раз расстрелял Государя».
Я возразил, что, независимо от содержания, «Двенадцать» как стихи близки к гениальности. -
«Тем хуже, если гениально. Тем хуже и для поэзии и для него самого. Диавол, заметь, тоже гениален
-тем хуже и для диавола и для нас...»
Теперь, когда со дня их смерти прошло столько лет, когда больше нет «Александра Александровича»
и «Николая Степановича», левого эсера и «белогвардейца», ненавистника войны, орденов, погон и
«гусара смерти», гордившегося «нашим славным полком» и собиравшегося писать его историю, когда
остались только «Блок и Гумилев», - как грустное утешение нам, пережившим их, - ясно то, чего
они сами не понимали.
Что их вражда была недоразумением, что и как поэты и как русские люди они не только не исключали,
а, скорее, дополняли друг друга. Что разъединяло их временное и второстепенное, а в основном,
одинаково дорогом для обоих, они, не сознавая этого, братски сходились.
Оба жили и дышали поэзией - вне поэзии для обоих не было жизни. Оба беззаветно, мучительно любили
Россию. Оба ненавидели фальшь, ложь, притворство, недобросовестность - в творчестве и в жизни были
предельно честны.
Наконец, оба были готовы во имя этой «метафизической чести» - высшей ответственности поэта перед
Богом и собой - идти на все, вплоть до гибели, и на страшном личном примере эту готовность доказали.
Георгий Иванов. «Петербургские зимы».
* * *
Продолжение…