ДМИТРИЙ КЛЕНОВСКИЙ
В предыдущем посте я рассказала о замечательном русском художнике пейзажисте
Крачковском, Иосифе Евстафиевиче.
А теперь хочу познакомить с поэзией Дмитрия Кленовского (1893-1977), сыне Иосифа Крачковского и художницы Веры Беккер
ДМИТРИЙ КЛЕНОВСКИЙ (1893-1976).
Критики и литераторы оценивают его как одного из лучших русских лириков второй половины ХХ века, наиболее часто повторяемые эпитеты - "чистый" и "светлый".
Нади, Любочки и Верочки!
Дорогие имена!
В редком доме эти девочки
Не мелькнули! Хоть одна!
Кто, учась любовной грамоте,
С гимназических времен
Не был в Верочку без памяти
Или в Любочку влюблен!
От Хабаровска до Винницы,
От столицы до села
Пол-России именинницей
В сентябре всегда была.
Но теперь у нас на родине
Редки эти имена,
И плохой на них пародией
Запорошена она.
Его настоящая фамилия была Крачковский. Он родился в Санкт-Петербурге в семье художника-пейзажиста, академика живописи Иосифа Крачковского и художницы Веры Беккер. Атмосфера семьи, естественно, во многом определила уровень культуры и эрудиции поэта. Родители часто бывали за границей - Франция, Италия вошли в сознание Дмитрия Иосифовича. А кроме того, он учился в Царскосельской гимназии, этом детище Иннокентия Анненского, сам воздух которой, казалось, воспитывал поэтов.
Есть зданья неказистые на вид,
Украшенные теми, кто в них жили.
Так было с этим.
Вот оно стоит
На перекрестке скудости и пыли.
Какой-то тесный и неловкий вход
Да лестница взбегающая круто
И коридоров скучный разворот... -
Казенщина без всякого уюта.
Но если приотворишь двери в класс -
Ты юношу увидишь на уроке,
Что на полях Краевича, таясь,
О конквистадорах рифмует строки.
А если ты заглянешь в кабинет,
Где бродит смерть внимательным дозором, -
Услышишь, как седеющий поэт
С античным разговаривает хором.
Обоих нет уже давно. Лежит
Один в гробу, другой без гроба, - в яме,
И вместе с ними, смятые, в грязи,
Страницы с их казненными стихами.
А здание? Стоит еще оно,
Иль может быть уже с землей сравнялось?
Чтоб от всего, чем в юности, давно.
Так сердце было до краев полно,
И этой капли даже не осталось.
В 1916 году вышла его первая книга стихов "Палитра".
Следующих сборников, а их потом было много, пришлось ждать долго: от времен серебряного века до второй эмиграции, начавшейся для многих, побывавших в плену или угнанных на работу в Германию, после 1945 года.
В 1917 году он служит в Москве, посещает литературные и философские собрания, слушает Белого и Волошина.
Н. С. Гумилев
Н. С. Гумилеву:
Как валежник, сухие годы
Под ногою хрустят мертво.
Волчьей ягодою невзгоды
Обвивают истлевший ствол.
И сквозь голые сучья небо -
Словно треснувшая слюда.
Все чужое: краюха хлеба,
Сеновал, скамья и вода.
Дай мне руку! Как никогда ты
Мне, учитель, нужен сейчас,
В час бессмысленнейшей расплаты,
В обнаженный, как череп, час
С наступлением новых времен поэт понимает, что возможность свободно писать и говорить ушла безвозвратно, и уезжает на Украину, где работает в Радиотелеграфном агентстве в Харькове. А во время немецкой оккупации в 1942 году бежит в Австрию. Там стихи опять приходят к нему.
О, только бы припомнить голос твой -
Тогда я вспомнил бы и этот город,
И реку (не она ль звалась Невой?),
И колоннаду грузного собора,
И тонкий шпиль в морозной вышине,
И сад в снегу, такой нелетний, голый...
О, если б голос твой припомнить мне,
Твой тихий голос, твой далекий голос!
Что это все мне без него? А он...
Он потонул, как все тогда тонули:
Без крика, без письма, без похорон,
В тифозной качке, в орудийном гуле,
С последней шлюпкой, на крутой волне
Отчалившей от ялтинского мола...
О, если б голос твой приснился мне,
Твой дорогой, твой потонувший голос!
1955
Всего с 1950 по 1977 у Дмитрия Кленовского вышло 11 поэтических сборников. Он очень уединенно жил в Траунштейне (Бавария) и до последнего дня писал - один из последних свидетелей дореволюционного литературного Петербурга и один из самых выдающихс мастеров слова русской эмиграции.
Мы все уходим парусами
в одну далекую страну.
Ветра враждуют с облаками,
волна клевещет на волну.
Где наша пристань? Где-то... Где-то!
Нам рано говорить о ней.
Мы знаем лишь ее приметы,
но с каждым днем они бледней.
И лишь когда мы все осилим
и всякий одолеем срок -
освобождающе под килем
прибрежный зашуршит песок.
И берег назовется ясным
и чистым именем своим.
Сейчас гадать о нем напрасно
и сердца не утешить им.
Сейчас кругом чужие земли,
буруны, вихри, облака,
да на руле, когда мы дремлем,
немого ангела рука.
1956
МОЯ РУКА
Моя рука - день ото дня старей,
Ее удел с душою одинаков.
Немногое еще под силу ей:
Стакан наполнить, приласкать собаку,
Сиреневую ветвь ко мне нагнуть
(Ее сломать ей было б тоже трудно),
Да записать стихи, да изумрудной
Студеной влаги с лодки зачерпнуть.
И это все. Но в скудости такой,
Овеянной вечернею прохладой,
Есть вечности целительный покой,
Есть чистота... - и лучшего не надо!
И хорошо, что силы больше нет
У встречной девушки украсть объятье,
Степному зайцу выстрелить вослед,
Солгать товарищу в рукопожатьи,
Что нетерпенье юности моей
Сменила мудрость осторожной дрожи...
Пусть ты слаба и с каждым днем слабей,
Мо рука - ты мне такой дороже!
Вот на тебя смотрю я без стыда,
Без горечи и радуюсь невольно,
Что ты уже не можешь сделать больно
Отныне никому и никогда.
1947
Крачковском, Иосифе Евстафиевиче.
А теперь хочу познакомить с поэзией Дмитрия Кленовского (1893-1977), сыне Иосифа Крачковского и художницы Веры Беккер
ДМИТРИЙ КЛЕНОВСКИЙ (1893-1976).
Критики и литераторы оценивают его как одного из лучших русских лириков второй половины ХХ века, наиболее часто повторяемые эпитеты - "чистый" и "светлый".
Нади, Любочки и Верочки!
Дорогие имена!
В редком доме эти девочки
Не мелькнули! Хоть одна!
Кто, учась любовной грамоте,
С гимназических времен
Не был в Верочку без памяти
Или в Любочку влюблен!
От Хабаровска до Винницы,
От столицы до села
Пол-России именинницей
В сентябре всегда была.
Но теперь у нас на родине
Редки эти имена,
И плохой на них пародией
Запорошена она.
Его настоящая фамилия была Крачковский. Он родился в Санкт-Петербурге в семье художника-пейзажиста, академика живописи Иосифа Крачковского и художницы Веры Беккер. Атмосфера семьи, естественно, во многом определила уровень культуры и эрудиции поэта. Родители часто бывали за границей - Франция, Италия вошли в сознание Дмитрия Иосифовича. А кроме того, он учился в Царскосельской гимназии, этом детище Иннокентия Анненского, сам воздух которой, казалось, воспитывал поэтов.
Есть зданья неказистые на вид,
Украшенные теми, кто в них жили.
Так было с этим.
Вот оно стоит
На перекрестке скудости и пыли.
Какой-то тесный и неловкий вход
Да лестница взбегающая круто
И коридоров скучный разворот... -
Казенщина без всякого уюта.
Но если приотворишь двери в класс -
Ты юношу увидишь на уроке,
Что на полях Краевича, таясь,
О конквистадорах рифмует строки.
А если ты заглянешь в кабинет,
Где бродит смерть внимательным дозором, -
Услышишь, как седеющий поэт
С античным разговаривает хором.
Обоих нет уже давно. Лежит
Один в гробу, другой без гроба, - в яме,
И вместе с ними, смятые, в грязи,
Страницы с их казненными стихами.
А здание? Стоит еще оно,
Иль может быть уже с землей сравнялось?
Чтоб от всего, чем в юности, давно.
Так сердце было до краев полно,
И этой капли даже не осталось.
В 1916 году вышла его первая книга стихов "Палитра".
Следующих сборников, а их потом было много, пришлось ждать долго: от времен серебряного века до второй эмиграции, начавшейся для многих, побывавших в плену или угнанных на работу в Германию, после 1945 года.
В 1917 году он служит в Москве, посещает литературные и философские собрания, слушает Белого и Волошина.
Н. С. Гумилев
Н. С. Гумилеву:
Как валежник, сухие годы
Под ногою хрустят мертво.
Волчьей ягодою невзгоды
Обвивают истлевший ствол.
И сквозь голые сучья небо -
Словно треснувшая слюда.
Все чужое: краюха хлеба,
Сеновал, скамья и вода.
Дай мне руку! Как никогда ты
Мне, учитель, нужен сейчас,
В час бессмысленнейшей расплаты,
В обнаженный, как череп, час
С наступлением новых времен поэт понимает, что возможность свободно писать и говорить ушла безвозвратно, и уезжает на Украину, где работает в Радиотелеграфном агентстве в Харькове. А во время немецкой оккупации в 1942 году бежит в Австрию. Там стихи опять приходят к нему.
О, только бы припомнить голос твой -
Тогда я вспомнил бы и этот город,
И реку (не она ль звалась Невой?),
И колоннаду грузного собора,
И тонкий шпиль в морозной вышине,
И сад в снегу, такой нелетний, голый...
О, если б голос твой припомнить мне,
Твой тихий голос, твой далекий голос!
Что это все мне без него? А он...
Он потонул, как все тогда тонули:
Без крика, без письма, без похорон,
В тифозной качке, в орудийном гуле,
С последней шлюпкой, на крутой волне
Отчалившей от ялтинского мола...
О, если б голос твой приснился мне,
Твой дорогой, твой потонувший голос!
1955
Всего с 1950 по 1977 у Дмитрия Кленовского вышло 11 поэтических сборников. Он очень уединенно жил в Траунштейне (Бавария) и до последнего дня писал - один из последних свидетелей дореволюционного литературного Петербурга и один из самых выдающихс мастеров слова русской эмиграции.
Мы все уходим парусами
в одну далекую страну.
Ветра враждуют с облаками,
волна клевещет на волну.
Где наша пристань? Где-то... Где-то!
Нам рано говорить о ней.
Мы знаем лишь ее приметы,
но с каждым днем они бледней.
И лишь когда мы все осилим
и всякий одолеем срок -
освобождающе под килем
прибрежный зашуршит песок.
И берег назовется ясным
и чистым именем своим.
Сейчас гадать о нем напрасно
и сердца не утешить им.
Сейчас кругом чужие земли,
буруны, вихри, облака,
да на руле, когда мы дремлем,
немого ангела рука.
1956
МОЯ РУКА
Моя рука - день ото дня старей,
Ее удел с душою одинаков.
Немногое еще под силу ей:
Стакан наполнить, приласкать собаку,
Сиреневую ветвь ко мне нагнуть
(Ее сломать ей было б тоже трудно),
Да записать стихи, да изумрудной
Студеной влаги с лодки зачерпнуть.
И это все. Но в скудости такой,
Овеянной вечернею прохладой,
Есть вечности целительный покой,
Есть чистота... - и лучшего не надо!
И хорошо, что силы больше нет
У встречной девушки украсть объятье,
Степному зайцу выстрелить вослед,
Солгать товарищу в рукопожатьи,
Что нетерпенье юности моей
Сменила мудрость осторожной дрожи...
Пусть ты слаба и с каждым днем слабей,
Мо рука - ты мне такой дороже!
Вот на тебя смотрю я без стыда,
Без горечи и радуюсь невольно,
Что ты уже не можешь сделать больно
Отныне никому и никогда.
1947