Мои книги... Артур Кестлер - "Слепящая тьма". Цитаты. Часть 1
Роман "Слепящая тьма" меня потряс и надолго выбил из колеи... Почти как в свое время "1984" Оруэлла.
Книга о том, как жернова революции перемалывают и уничтожают своих создателей.
Рекомендую всем.
*******************************************
Артур Кёстлер (1905-1983) - британский писатель и журналист еврейского происхождения.
Я редко выкладываю подробную биографию писателей, но в данном случае решила ее все-таки выложить, так как в ней есть много важной информации для более полного понимания книги.
Жизнь писателя была на редкость наполнена трудностями и несчастьями - судьба досталась ему очень не простая.
Кёстлер родился в Будапеште, детство и юность провел в Венгрии, Австрии и Германии.
С 1926 по 1929 год он был корреспондентом немецкого издательского концерна Ульштайна на Ближнем Востоке, в 1929-1930-годах работал в Париже.
Он также увлекся коммунистической идеологией и в декабре 1931 года вступил в КПГ.
В середине тридцатых годов писатель предпринял большое путешествие по Центральной Азии и год прожил в Советском Союзе.
Во время Гражданской войны в Испании он дважды посетил эту страну.
В феврале 1937 года, во время второго посещения, он был арестован франкистами и приговорен к смертной казни по обвинению в шпионаже. Ожидая казнь, он выцарапывал на стене камеры математические формулы .
Он провёл пять месяцев в камере смертников. Но затем был обменян на жену франкистского летчика-аса, которую коммунисты держали в заложниках.
Во многом время, проведённое в ожидании казни вместе с другими приговорёнными (многие из которых, в отличие от него, действительно были казнены), определило борьбу писателя за отмену смертной казни в Англии. Свои взгляды он изложил в книге «Размышления о виселице».
В 1938 году в связи с «Большим террором» в СССР Кёстлер вышел из компартии.
После начала Второй мировой войны он был интернирован французскими властями, но в начале 1940 года был освобождён.
Вступил в Иностранный легион, эвакуировался с ним в Северную Африку, дезертировал, добрался до Лиссабона, а оттуда вылетел на самолёте в Великобританию, где провел шесть недель в тюрьме за незаконный въезд в страну.
В конце жизни Кёстлер занимался изучением процесса научного мышления. Он также стал инициатором и идеологом движения «Экзит», поддерживающее право человека принять решение и уйти из жизни (эвтаназию).
Кёстлер, долгое время страдавший от болезни Паркинсона и лейкоза, покончил с собой 2 марта 1983 года в Лондоне, приняв смертельную дозу снотворного (смерть наступила на следующий день).
Наиболее известен по роману «Слепящая тьма» (1940) об эпохе «большого террора» в СССР второй половины 1930-х годов.
Писал статьи для Британской энциклопедии. В 1967 и 1971 годах был номинирован на Нобелевскую премию по литературе
**********************************************
Цитаты
«Значит, тебя собираются уничтожить», - пробормотал он и закурил папиросу, хотя их осталось всего четыре. Первые затяжки на голодный желудок всегда немного пьянили его, а сейчас он и так уже чувствовал экзальтацию, неизменно подымавшуюся в нем всякий раз, когда он заглядывал в глаза смерти. Партия считала это чувство предосудительным, и даже больше - совершенно недопустимым, но ему не хотелось думать о Партии.
Он глянул на обтянутые носками пальцы торчащих вертикально вверх ступней и подвигал ими. Потом улыбнулся. Теплая благодарность к своему телу, о котором он никогда не вспоминал, захлестнула Рубашова, а неминуемая гибель наполнила его самовлюбленной горечью. «Старым гвардейцам неведом страх, - негромко, нараспев продекламировал он. - …Но над ними сомкнулась завеса тьмы… Мы остались последними; скоро и мы… будем втоптаны в прах».
Он хотел пропеть заключительную строку, но начисто забыл мелодию песни. «Скоро и мы», - повторил он, пытаясь припомнить лица людей, про которых говорили «старая гвардия».
В памяти всплыли очень немногие. У первого председателя Интернационала, давно казненного за измену родине, из-под клетчатой жилетки выпирало брюшко - черты его лица Рубашов позабыл. Вместо подтяжек тот носил ремень. Председатель Совета Народных Комиссаров, второй по счету и тоже казненный, грыз в минуту опасности ногти. «История оправдает вас», - сказал Рубашов, однако он не был в этом убежден. Действительно, ну какое дело Истории до обкусанных в минуту опасности ногтей? Он попыхивал папиросой, вспоминая мертвых и те воистину бесчисленные унижения, через которые они прошли перед смертью.
И все же Первый не вызывал в нем ненависти - хотя, без сомнения, должен был вызывать. Он часто смотрел на литографический портрет, неизменно висевший над его кроватью, пытаясь вызвать в себе это чувство. (Они давали ему много прозвищ, но утвердилось окончательно одно - Первый. Ужас, который внушал им Первый, укреплялся прежде всего потому, что он, весьма вероятно, был прав, и всем, кого он обрекал на смерть, приходилось признавать, даже с пулей в затылке, что он может оказаться прав. Однако никто в этом не был уверен, а двусмысленные прорицания старухи Пифии, которую они называли Историей, станут понятными только тогда, когда осужденные истлеют в прах.
...его мыслями владел Первый, незаметно превратившийся в свой известный портрет, который висел над каждой кроватью во всех городах и деревнях страны, прицеливаясь в людей неподвижным взглядом.
«Пагубная болезнь, - думал Рубашов. - Революционер не может считаться с тем, как другие воспринимают мир».
Или - может? И даже должен?
Да, но отождествляя себя с другими, он не сможет изменить мир.
Или - только тогда и сможет?
Тот, кто понимает других - и прощает, - может ли он решительно действовать?
Или - не может никто другой?
В тюрьме сознание своей невиновности очень пагубно влияет на человека - оно не дает ему притерпеться к обстоятельствам и подрывает моральную стойкость…
- Партия не ошибается, - сказал он спокойно. - У отдельных людей - у вас, у меня - бывают ошибки. У Партии - никогда. Потому что Партия, дорогой товарищ, это не просто группа людей. Партия - это живое воплощение революционной идеи в процессе истории. Неизменно косная в своей неукоснительности, она стремится к определенной цели. И на каждом повороте ее пути остаются трупы заблудившихся и отставших. История безошибочна и неостановима. Только безусловная вера в Историю дает право пребывать в Партии.
Наступает ли расплата за правое дело? Он был уверен в своей правоте - эту уверенность утверждал в нем разум, есть ли на свете иное мерило?
А может, по тому, иному мерилу именно уверенность в своей правоте заставляет человека расплачиваться вдвойне - за себя и за тех, кто не знал, что творит?
Создание Партии, развитие Движения - другого прошлого у него не было; его настоящее, так же как и будущее, было неотделимо от Партии, от Движения; но его прошлое воплощалось в них. А сейчас оно вдруг стало сомнительным. Живую, любимую плоть Партии покрывали отвратительные кровавые язвы. Порочная святыня - возможно ли это? Где и когда к высоким целям шли такими низменными путями? Если они действительно правы и Партия творит волю Истории, значит, сама История - порочна.
Наши принципы, безусловно, верны - почему же Партия зашла в тупик? Общество поразил жестокий недуг. Применяя точнейшие научные методы, мы установили сущность недуга и способ лечения: хирургическое вмешательство. И однако наш целительный скальпель постоянно вызывает все новые язвы. Наши побуждения чисты и ясны - нас должны любить. Но нас ненавидят. Почему к нам относятся со злобой и страхом?
Почему, когда мы говорим правду, она неизменно звучит как ложь? Почему возвещенную нами свободу заглушают немые проклятия заключенных? Почему, провозглашая новую жизнь, мы усеиваем землю трупами? Почему разговоры о светлом будущем мы всегда перемежаем угрозами?
Бойкот, объявленный агрессору, провалился - из-за продажности европейских правительств.
Высказаться хотели тысячи людей - волна Движения глушила разговоры: она катилась к намеченной цели, смывая на своем извилистом пути шаткие преграды нравственных сомнений и выкидывая на берег трупы усомнившихся. Извилистый, с крутыми поворотами путь диктовался внутренней природой Движения. И на всех поворотах оставались трупы - такова была природа Движения. Отдельные люди не принимались в расчет.
Совесть, разум и побуждения личности ничего не значили в процессе Истории. Существовал один-единственный грех - отклонение от принятого Партией курса; и одна-единственная кара - смерть. Смерть не была для Партии таинством - она наиболее естественно пресекала любое отклонение от партийного курса, то есть любой политический уклон.