Любимые стихи... Игорь Волгин
Игорь Волгин - поэт, историк, телеведущий.
Из семьи московских журналистов. Родился в 1942 году в Перми.
Окончил исторический факультет МГУ имени М. В. Ломоносова.
В 1962 году Павел Антокольский напутствовал молодого поэта в "литературной газете".
Игорь Волгин печатался во многих периодических изданиях, автор нескольких книг стихов и переводов.
Один из ведущих мировых специалистов по жизни и творчеству Достоевского.
Автор и ведущий интеллектуальной программы "Игра в бисер с Игорем Волгиным".
***
Отец уже три года не вставал.
Родня, как это водится, слиняла.
И мать, влачась, как на лесоповал,
ему с усильем памперсы меняла.
Им было девяносто. Три войны.
Бог миловал отсиживать на нарах.
Путевка в Крым. Агония страны.
Бред перестройки. Дача в Катуарах.
И мать пряла так долго эту нить
лишь для того, чтоб не сказаться стервой -
чтобы самой отца похоронить.
Но вышло так - ее призвали первой.
И, уходя в тот несказанный край,
где нет ни льгот, ни времени, ни правил,
она шепнула: "Леня, догоняй!" -
и ждать себя отец мой не заставил.
Они ушли в две тысячи втором.
А я живу. И ничего такого.
И мир не рухнул. И не грянул гром -
лишь Сколковом назвали Востряково.
* * *
На станции выйду случайной.
Засохший куплю бутерброд.
В засаленном френче начальник
печально рукою махнет.
И, словно бы глас безответный,
взывающий в ночь, наугад,
трагический колокол медный
ударит три раза подряд.
Не так ли для пущей острастки
в старинном спектакле одном
вещали о страшной развязке,
назначенной вышним судом?
…Но дунет ночная остуда,
ночная зажжется звезда.
Я дальше уеду отсюда -
и вновь не вернусь я сюда.
Ни жизни не жаль мне, ни денег,
но жаль мне оставленных тут
вот этих коротких мгновений,
пронзительных этих минут.
Как будто бы свет этот бледный
не раз еще вспомню потом.
…И колокол, колокол медный.
И ночь на перроне пустом.
Зимняя вишня
Граждане, не заводите детей -
век их недолог.
Что в утешение матери сей
скажет психолог?
Мальчики! Девочки! Знать, не с руки
быть молодыми,
если кончаются ваши деньки
в пламени, в дыме.
Благословен, кто прижаться горазд
к смертному лону.
Ибо за каждого родина даст
по миллиону.
Быть ей, наверно, всегда на плаву
(спорт, оборонка),
втайне свою посыпая главу
пеплом ребёнка.
Памяти Е. Е.
Мы, конечно, в этом неповинны:
просто в мае, в некое число -
ровно на твои сороковины -
всю столицу снегом занесло.
Как не узаконенные ГОСТом
ангелы, бегущие от стуж,
закружились хлопья над погостом,
чтоб принять ещё одну из душ.
Может, в рай блаженные и внидут,
протрубят архангелы отбой,
только снеги белые всё идут
как и было сказано тобой.
И навек твои смежая веки,
над страной, не ведающей нег,
идут припозднившиеся снеги,
словно первый, самый чистый снег.
* * *
Поучимся ж серьёзности и чести
на западе у чуждого семейства.
О. Мандельштам. К немецкой речи
Тётя Соня не любила немецкую речь.
Хотя, наверное, не об этом речь.
В чешском городе Марианские Лазни (бывшем Мариенбаде)
пьют минеральную воду и есть площадки для гольфа.
…Я почти ничего не знаю о своём двоюродном брате,
убитом через день после безоговорочной капитуляции
снайпершей из вервольфа.
Зато я отлично помню тётю Соню, его маму-врача,
одинокую старуху, ввергнутую во мрак,
убеждённую, что лично её касаются строки Слуцкого Бориса Абрамовича
«Как убивали мою бабку?
Мою бабку убивали так…»
Ибо все её родичи (а было их, словно сосен в бору),
верившие, что мы в сорок первом возьмём рейхстаг,
были убиты
без объяснений
в Бабьем Яру,
и в других менее знаменитых местах.
Тётя Соня не выносила немецких фраз.
И тут сам Гёте ей не указ.
О жестоковыйный язык, ты любишь, как ненавидишь, -
кровь христианских младенцев, русиш швайн, маца -
и если твои фонемы смягчил шелопутный идиш,
то что же не умягчил он аборигенов сердца?
…Я уж давно немолод и лечу свои хвори в бывшем Мариенбаде,
где дойче шпрахе несётся со всех сторон,
и бюргеры Кёльна (опять цитата из Слуцкого) от местных красот в отпаде
и не жалеют для поправленья здоровья ни евров, ни крон.
Впрочем, как можно предположить, язык ни при чём -
дело, очевидно, в носителях языка.
То есть в том, как носить его, защищать ли огнём и мечом
от какого-нибудь харизматика и мудака.
Чтобы и русский, лучше которого, кажется, нет,
моя отрада и мука и, может, мой тайный дух,
не зазвучал бы однажды, как сивый бред,
коробя и оскорбляя вселенский слух.