Мои книги. Уильям Стайрон - Выбор Софи. Часть 6. Заключительная.
Это заключительный, шестой пост, посвященный роману "Выбор Софи". (Нечасто я уделяю столько внимания одной отдельной книге, но что делать, когда под одной обложкой собрано столько умных мыслей?! )
Он получился особенным, не похожим на все предыдущие. В этой части я решила объединить все слишком разное: и оставшиеся цитаты, и финальную часть романа, и краткое его содержание, и очень любопытное наблюдение о нем, вычитанное мною в одной статье, и исторические факты, и даже мои фотографии...
Но обо всем по порядку...
Начну я с той самой статьи, найденной, кстати, на сайте ассоциации еврейских организаций Украины "Хадашот" (вот уж воистину неисповедимы источники информации!).
Статья эта вышла в 2013 году и, по всей видимости, была приурочена к годовщине смерти Алана Пакулы (он умер в 1998 году), снявшего фильм "Выбор Софи". Вот об этом фильме там и шла речь.
Частично процитирую ее. Кто не читал роман или не смотрел фильм, может ознакомиться с сюжетом и главными героями.
ПОГРУЖАЯСЬ В ГИБЕЛЬНЫЕ БЕЗДНЫ
"15 лет назад умер американский кинорежиссер Алан Пакула. Машина, ехавшая впереди него, нажала на металлическую планку, валявшуюся на шоссе, та взлетела, пробила ветровое стекло автомобиля Пакулы и убила его. (какая-то совершенно глупая и нелепая смерть...)
Пакула родился в Бронксе 7 апреля 1928 года в семье еврейских эмигрантов из Польши. В то время Бронкс был густо заселен евреями. Жители Нью-Йорка говорили о ком-то «он из Бронкса» с той же интонацией, что одесситы - «он с Молдаванки».
Фильм «Выбор Софи» (1982 г.) поставлен по роману Уильяма Стайрона - огромного, трудного для чтения и оставляющего по себе впечатление литературной живодерни. ...Герои Стайрона мучительно сдирают с души пласт за пластом, одно ужасное признание следует за другим, и конца-края этому нет до полной их гибели всерьез......
В фильме все в значительной мере облегчено - если говорить о философии и стиле. Что касается душевного стриптиза, он бережно сохранен. «Выбор Софи» - тяжелый, чрезвычайно тяжелый фильм, даже тяжелее романа, ибо сюжет, прореженный от дебрей умствований и самокопания, превратился в непрерывное нагнетание шоковых моментов.
Тридцатилетняя полька Софи Завистовска (Мерил Стрип) в 1946 году эмигрировала из Кракова в США и живет в нью-йоркском Бруклине. Она знакомится с американским евреем Натаном Ландау (Кевин Кляйн), молодым талантливым биологом. Тот ухаживает за ней не только как молодой человек, но как сиделка за больной, физически и психологически выхаживает ее, прошедшую Аушвиц. Софи попала в концлагерь за сущую мелочь - в нарушение немецких предписаний купила в селе мясо для больной матери. Но когда ворота Аушвица закрылись за ней, она стала такой же заключенной, как все прочие.
Прошлое героини раскрывается как ряд ее визуализируемых признаний третьему персонажу фильма - Стинго (Питер МакНикол). Это двадцатидвухлетний южанин, начинающий писатель. Он переехал из Вирджинии в Нью-Йорк в поисках одиночества и литературной среды, необходимых для работы над большой книгой. Стинго поселяется на нижнем этаже дома, где верхний этаж занимают Натан и Софи. Добрый Стинго невольно становится наблюдателем и посредником их романа, вместо того, чтобы погрузиться в сочинение своего собственного. С какой-то жадной готовностью любовники принимают Стинго в друзья: третий нужен им, ибо они не могут выдержать напряжения страсти, задыхаются в чаду своих мучительных и странных взаимоотношений.
Натан чрезвычайно ревнив, но это не все. Он фиксирован на Холокосте; тот факт, что по болезни он не участвовал в войне, лишь обостряет его сосредоточенность на этой теме и добавляет к его фиксации иррациональное чувство вины. В периодически находящих на него приступах ярости он обвиняет Софи в том, что она как полька и католичка все-таки не испила в лагере полной чаши, выжила и теперь вот разделяет с ним плотские утехи. Чем горячее он любит Софи и чем жарче та отвечает на его любовь, тем ожесточеннее он в свои «темные» периоды упрекает, ранит ее.
Словом, ужас. Без Фрейда не разберешься....
Выясняется, что Натан никакой не биолог, он обманывал Софи. Выясняется, что он шизофреник. Отец Софи, профессор права в Краковском университете, был ярым антисемитом, стремился юридически обосновать целесообразность истребления евреев. Софи, пусть без особого желания, печатала эти статьи под его диктовку. Она пыталась освободиться из концлагеря, объясняя немцам, что приходится дочерью выдающемуся польскому антисемиту. Она также пыталась стать любовницей начальника лагеря Гесса. Правда, у нее не вышло, и она делала это в надежде, что Гесс спасет ее сына. Дочь к тому времени уже погибла. И тут самое главное, самое страшное в этом фильме. Как только Софи оказалась в лагере, некий эсэсовец-садист предложил ей выбрать, который из ее детей должен умереть... Выбор Софи...."
Я не буду приводить здесь личное мнение автора статьи об этом фильме и книге: кому интересно, пойдут по ссылке на статью и прочтут сами.
Но я процитирую еще одну его мысль, за которую хотела бы выразить автору свое восхищение! (Удивительно, но я ни у кого не находила подобной догадки и подобной параллели, даже у Быкова, чью лекцию о Стайроне я здесь как-то выкладывала. Правда, это может означать еще и то, что эта мысль ошибочна. Но она настолько красива и неожиданна, и так мне нравится, что я все равно хочу ее сохранить для себя и поделиться ею с другими.)
"Но вернемся в Бруклин. Натан в припадке ярости, ревности и ненависти покидает Софи. Стинго, давно влюбленный в нее, предлагает ей уехать с ним в Вирджинию. Софи как будто соглашается и отдается ему. Но проснувшись утром, Стинго находит записку: «Я ушла к Натану. Ему я нужнее».
Нетрудно заметить, что сюжетная схема «Выбора Софи» повторяет «Идиот» Достоевского, причем Натан, конечно, выступает как Рогожин, а Стинго как Мышкин. Софи - Настасья Филипповна не хочет быть со Стинго, потому что навсегда поругана, запятнана своим ужасным выбором. Очищение для нее невозможно, да она и не желает его - во всяком случае, не желает слишком легко обрести очищение через союз с ангелически чистым американцем. Если уж очиститься, то пройдя через ад, пребывая до самого конца с безумным евреем Натаном.
(ну разве не прекрасная версия!)
Вскоре Стинго узнал, что Натан и Софи приняли цианистый калий. Он не сошел с ума, как Мышкин, но ему придется теперь сжечь свой роман, поскольку в свете того, что он понял, его сочинение - детский лепет. Стинго - явный alter ego Стайрона, и новый его роман, конечно, будет называться «Выбор Софи».
***************************
А это оставшиеся цитаты из романа. Все они взяты из последней главы по одной простой причине...
После похорон я нализался до чертиков.... Я сел на метро и поехал на Кони-Айленд, намереваясь как-нибудь убить свое горе.
(Вот она, эта причина. Кони-Айленд - это район Нью-Йорка, в котором я живу уже 20 лет. Потому-то все эти цитаты с описанием этого места мне особенно близки и понятны. Поэтому я осмелюсь разбавить их своими комментариями и фотографиями)
Сначала я не очень понимал, что повлекло меня на эти улицы, полные кабаков и притонов, которые никогда не казались мне самыми привлекательными в окрестностях Нью-Йорка. Но день клонился к вечеру, погода держалась теплая и ясная, я был бесконечно одинок, и Кони-Айленд показался мне вполне подходящим местом, чтобы забыться.
Кони Айленд (Coney Island) в переводе означает "Кроличий остров". Это самая южная часть Бруклина. С 1830-х годов Кони-Айленд стал популярным местом отдыха. И хотя здесь давно уже нет кабаков и притонов, но отдыхать сюда до сих пор приходят миллионы людей в год.
Поскольку этот район расположен на побережье океана, то недостатка в достопримечательностях тут нет.
Рядом с широким песчаным пляжем и деревянной набережной расположен нью-йоркский Аквариум, известная закусочная Nathan's Famous, где проводятся всемирные чемпионаты по поеданию хот-догов, Луна-парк, включающий Колесо чудес и самые старые в Америке американские горки Cyclonе, работающие еще с 1927 года.
Теоретически все эти аттракционы могли видеть и герои романа.
Парк Стиплчейз был закрыт, как и многие другие центры развлечений, а вода - слишком холодная для купанья, тем не менее теплый день привлек сюда целые ватаги ньюйоркцев. В неоновом свете, прорезавшем сумерки, любители развлечений и праздношатающиеся заполняли улицы.
Стиплчейз-парк, открытый еще в 1897 году, был закрыт в 1964 году. Кроме него функционировали еще три парка развлечений, но все они были закрыты. Сейчас на их месте открыты два других парка.
Возле кафе «У Виктора», паршивенького заведения, где Лесли Лапидас своим похотливым распутством напрасно распалила меня, я приостановился, пошел было дальше, потом вернулся: здесь я потерпел поражение, так почему бы здесь же не погрузиться на дно. Что побуждает человека терзать себя, взрезая мозг тупыми ножницами неприятных воспоминаний?... Я заказал кувшин пива, потом другой и напился до галлюцинаций.
Позже, той звездной ночью, в которой уже чувствовалось холодное дыхание осени и влажность атлантического ветра, я стоял на пляже один. Здесь царила тишина и, если не считать сверкающих звезд, кромешная тьма; причудливые шпили и минареты, готические крыши, башенки в стиле барокко вырисовывались тонкими силуэтами на фоне освещенного городскими огнями неба. Среди этих башенок выделялась парашютная вышка с тонкими, как паучьи лапки, перекладинами и свисавшими сверху тросами, и оттуда, с верхней площадки этого головокружительного сооружения, я слышал вскрики и звонкий смех Софи, когда она летела вниз вместе с Натаном, опускалась на землю, радуясь началу лета, и было это, казалось, вечность тому назад.
Эта парашютная вышка - все, что сохранилось от Стиплчейз-парка. Она была установлена в 1941 году и представляла собой 80-метровый аттракцион "парашютный прыжок". Вот так она выглядела в то время, когда на ней могли кататься Натан и Софи:
Сегодня там нет аттракциона, но эта вышка стала своего рода символом Кони-Айленда.
А по вечерам на ней зажигаются тысячи огней и она играет всеми цветами радуги. Не зря ее называют "Эйфелевой башней Бруклина"
И вот тут наконец ко мне пришли слезы, не сентиментальные хмельные слезы, а слезы, которые... я по-мужски старался сдерживать и больше уже не в состоянии был сдержать; я до того крепко их в себе закупорил, что сейчас они теплым потоком хлынули меж моих пальцев. Высвободило этот поток, конечно же, воспоминание о том, как Софи и Натан давно-давно прыгали с этой вышки, но не только оно, а ярость и скорбь по столь многим, кто на протяжении последних месяцев стучался в мое сознание и требовал быть оплаканным, - да, конечно, я плакал по Софи и Натану, но также по Яну и Еве - Еве с ее одноглазым Мишей, - и по Эдди Фареллу, и по Бобби Уиду, и по моему юному черному спасителю Артисту, и по Марии Хант, и по Нату Тернеру, и по Ванде Мук-Хорх фон Кречман, которые составляют лишь маленькую горстку поверженных, замученных и умерщвленных детей Земли.
Я не плакал по шести миллионам евреев, или двум миллионам поляков, или миллиону сербов, или пяти миллионам русских - я не готов был плакать по всему человечеству, - но я плакал по тем, кто так или иначе стал мне дорог, и мои рыдания громко разносились по безлюдному пляжу, не вызывая у меня стыда; а потом запас слез кончился, и я опустился на песок: ноги у меня вдруг подкосились, стали какими-то удивительно хрупкими, ненадежными для двадцатидвухлетнего мужчины.
.....Когда я проснулся, было раннее утро. Я лежал и смотрел прямо в зеленовато-голубое небо; над... океаном одиноко и безмятежно светила Венера...
Это не был Судный день - всего лишь утро. Утро безоблачное и прекрасное.