"Памяти эрудиции" и "Памяти книги". Избранные некрологи Александра Гениса
Памяти эрудиции
Мой собеседник в московском эфире был хорошим человеком, честным политиком и тонким поэтом. У него был лишь один недостаток: я ему очень не нравился. Его раздражало, что я хочу всё знать.
- Вам не надоело, - лениво скрывая неприязнь, спрашивал он, - интересоваться чем попало?
- Вы, например, хотели бы знать, как растет горчица?
- Зачем?
- Хотя бы затем, что это знали другие. Христос ведь говорил про веру величиной с горчичное семечко. И Будда просил безутешную вдову принести ему из каждого дома, где никто не умирал, по одному горчичному зерну. Дело в том, что оно - самое маленькое во всем сельском хозяйстве.
Несмотря на приложенные старания, мне не удалось его убедить. Да и себя не очень. Чем старше я становлюсь, тем быстрее впадаю в детство. Помните мальчика из "Трое в одной лодке", который плакал, когда у него отнимали немецкую грамматику? Примирившись со своей долей, жена зовет меня Google, а друзья - бесцеремонно пользуются. Зная за собой эту странность, я уже не горжусь своими ненужными знаниями, а стесняюсь их. С нужными как раз сложнее. Из всех полезных сведений за последнюю четверть века я овладел только теми, которые содержались в недлинной брошюре "Правила вождения автомобиля в штате Нью-Джерси".
Теперь это, впрочем, неважно. Компьютер упразднил границу, отделявшую угрюмую науку нужды от роскоши прихотливой эрудиции. Интернету всё равно: он знает все - что упрощает интеллектуальные труды и лишает их радости. Послушный водопровод информации, интернет удешевил знания, разбавив стерилизующей хлоркой голубую кровь эрудиции.
Скрипя душой, я признаю и благотворные последствия этого демократического переворота, но мне обидно, что драгоценный багаж, накопленный годами чтения, выдают любому идиоту, сумевшему освоить алфавит. Еще хуже, что, попав в бинарную пилораму знаний, эрудиция теряет свою благородную природу.
Компьютер - конвейер знаний, умеющий размножаться только делением. Рассеянный каталог всех сведений, он - Паганель нашего века. Эта комическая фигура копит знания, не умея ими пользоваться. Детям капитана Гранта Паганель удобен лишь потому, что он всегда под рукой, но доверять ему опасно, как составленной им же карте, куда он забыл внести Австралию.
Иногда компьютер мне кажется старомоднее Жюля Верна. Оба они исповедуют конечный, перечисленный мир, который можно разобрать и выучить. Такая религия - ересь для эрудита. Его символ веры - неклассифицированная груда разнородных сведений. Другими словами - свалка. В детстве я на такую лазал. Спрятанная от чужого глаза гора бесполезных сокровищ, она жила своей неожиданно органичной жизнью и дымилась, как Везувий. Выброшенные нами, а значит предоставленные себе вещи освобождались от прежних функций и вступали в немыслимый, как на картинах Дали, брак, чтобы произвести на свет новое и неописуемое. Обратного пути, однако, нет.
Я не могу прожить без интернета дня, но это не значит, что он мне нравится: рабов не любят, ими пользуются. При этом описанная Гегелем и опробованная Лениным диалектика превращает раба в хозяина. Сегодня обойтись без Сети так же трудно, как без канализации. И не надо! Инфляция учености заставляет нас пересмотреть все, что ее составляет. Сдавшись спрессованному интернетом "разуму масс", я не собираюсь, как Каспаров, соперничать с машиной. Разделим сферы и наметим рубежи. Отдав чужое, оставим своё себе.
Пусть компьютер владеет униженными доступностью фактами. Эрудиция не должна кормиться крошками с чужого стола. Ее достойны только те знания, что вступают в реакцию с душой, вызывают в ней резонанс и оставляют на лбу морщины.
Никто не знает, откуда берётся такая эрудиция, поэтому, отправляясь в свободный поиск, я отпускаю вожжи, отказываясь сформулировать вопрос на убогом языке, понятном даже компьютеру. Вместо этого я устилаю пол открытыми книгами. Улов тем богаче, чем шире бумажный водоворот, листающий страницы монографий и антологий. Мы находим в них то, чего не искали - попутное, забытое, противоположное.
Эрудиция чревата мичуринскими, неузнаваемыми, плодами, когда одно рождает другое - часто случайно. Такие сюрпризы мне дороже всего, ибо лучшему в себе я обязан неразборчивости в пристрастиях. Особенно - к цитатам. Они - квант эрудиции. Эмерсон их ненавидел, Эйзенштейн считал необходимыми, как кирпичи, Мандельштам называл "цикадами". Я, как всегда, с поэтами. Цикада роняет в землю личинку, которая лежит, как мертвая, 17 лет, чтобы в положенный ей срок ожить и застрекотать.
Вот так и эрудиция: она спит в нас, пока ее не призовёт к делу ассоциация. Тот же Мандельштам считал образование искусством быстрых ассоциаций. Этакое глиссандо знаний: тррррррррррррр - бум: "Я список кораблей прочел до середины".
Памяти книги
Я не боюсь, что люди перестанут читать или тем более писать. В одной Америке 8 миллионов блоггеров истерически строчат заметки на полях своей нехитрой жизни. (Они напоминают мне упомянутый в «Республике ШКИД» журнал «Мой пулемет», который так назывался не за боевитый характер, а потому, что часто выходил.) Не верю я и в полную ликвидацию книги, ибо не могу себе представить ничего более удобного: дешево, сердито и без батареек.
Более того, я не вижу трагедии и в том, что электронная книга вскоре оторвется от бумажного оригинала и начнет самостоятельную жизнь на экране каждого компьютера. Вспомним, что литература, причем лучшая - от фольклора до Гомера, - умела обходиться не только без книг, но даже без письменности. Поэтому во всех грядущих переменах меня, собственно, страшит не столько смерть книги, сколько ее последствия - будущая судьба самого чтения, которой обещает радикально распорядиться стремительно наступающая дигитальная революция.
Хотя культурный космос и кажется столь же необъятным, как обыкновенный, измерить можно и тот, и другой. Если астрономы способны подсчитать размеры Вселенной, то архивисты знают, сколько информации мы накопили за всю нашу историю, начиная с шумерских табличек и кончая «Ночным дозором». А именно: 32 миллиона книг, 750 миллионов статей и эссе, 25 миллионов песен, три миллиона видео и телепередач, а также - 100 миллиардов сетевых страниц. Сегодня все это могло бы разместиться в скромном амбаре, размером с сельскую библиотеку. Но скоро все знания мира влезут в один iPod. И тогда великий демократический переворот сделает каждого из нас хозяином второго - оцифрованного - мира. Вопрос в том, что мы будем с ним делать?
В этой перспективе меня страшит, что компьютер убьет не столько книгу, сколько ее идею. Оставшиеся без переплета страницы вовсе не обязательно читать все и читать подряд.
Вместо обещанной всемирной библиотеки нас ждет лес цитат. Дигитальная литература превратится в равноправную информационную массу, ориентироваться в которой может только Интернет. Конечно, поисковое устройство услужливо предложит нам выборки на нужную тему - сколько весит солнечный свет, как заменить унитаз и что писал Гоголь об утрибках. Но чтобы рассказать нам об этом, Гугл и его компания должны разброшюровать все книги в мире, вернув их к той словесной протоплазме, из которой автор лепил и строил свой опус.
Гигантская разница между обычным и компьютерным чтением в том, что второе позволяет нам узнать лишь то, что нужно.
Монитор - слуга, вышколенный дворецкий, лаконично отвечающий на заданные вопросы, книга - учитель, наставник: она отвечает и на те вопросы, которые мы ей не догадались задать.
Конечно, и раньше были книги, которые почти никто не читал от корки до корки. Самая известная - Библия. У нас ее долго заменял Ленин, всякое сочинение которого было лишь плодородным полем цитат, рвать которые не возбранялось любому. (Скажем, моя любимая - «бoльшая половина», оправдать которую взялся отчаянный справочник Розенталя по стилистике). Однако беда всякой - универсальной - книги в том, что она напоминает телефонную: ее глупо читать с первой страницы, и можно - с любой.
Еще недавно такая литература соблазняла читателя, освобожденного от диктата автора. Но надолго этой анархической свободы не хватило.
- Есть мириады способов, - пожаловался мне Павич, - прочесть «Хазарский словарь», но ими никто не пользуется…
Получается, что я, в сущности, оплакиваю не книгу, а переплет. Однако он-то и создает композицию, иерархию, дисциплину, другими словами - цивилизацию. Ею мы охотно жертвовали ради культуры, мятежной стихии, презирающей всякую узду. Но это было раньше - в романтически дерзком XIX столетии. Сегодня, в нашем напуганном вернувшимся варварством XXI веке выяснилось, что культура и есть цивилизация.
Считая форму содержанием, она открывает нам не суть вещей, а их порядок: важно не «что», а что за чем идет. Чтобы усвоить этот урок, надо преодолеть детское искушение бунтом и спокойно предаться традиции.
Книга учит, как ее читать, закон - как жить, бог - как умирать, некролог - как хоронить.
ноябрь 2006