Лев Лосев. Любимые стихи (9)
Блажен, кто соблюдал диету,
Кто не бросался словом "честь",
Кто понимал, что Бога нету.
Но вел себя, как будто есть.
Это прекрасное четверостишье Дмитрий Быков посвятил Льву Лосеву. Я выложила его здесь потому что, во-первых, благодаря ему я по-настоящему открыла для себя поэзию Лосева, а во-вторых, потому что вот именно так (первая строчка не в счет)) я и представляю себе честного, порядочного, совестливого человека.
5 декабря 1997 года
В сенях помойная застыла лужица. В слюду стучится снегопад.
Корова телится, ребёнок серится, портянки сушатся, щи кипят.
Вот этой жизнью, вот этим способом существования белковых тел
живём и радуемся, что Господом ниспослан нам живой удел.
Над миром чёрное торчит поветрие, гуляет белая галиматья.
В снежинках чудная симметрия небытия и бытия.
***
На кладбище, где мы с тобой валялись,
разглядывая, как из ничего
полуденные облака ваялись,
тяжеловесно, пышно, кучево,
там жил какой-то звук, лишённый тела,
то ль музыка, то ль птичье пить-пить-пить,
и в воздухе дрожала и блестела
почти несуществующая нить.
Что это было? Шёпот бересклета?
Или шуршало меж еловых лап
индейское, вернее бабье, лето?
А то ли только лепет этих баб -
той с мерой, той прядущей, но не ткущей,
той с ножницами? То ли болтовня
реки Коннектикут, в Атлантику текущей,
и вздох травы: «Не забывай меня».
Прозрачный дом
Наверное, налогов не платили,
и оттого прозрачен был насквозь
дом, где детей без счету наплодили,
цветов, собак и кошек развелось.
Но, видимо, пришел за недоимкой-
инспектор ли, посланец ли небес,
и мир внутри сперва оделся дымкой,
потом и вовсе из виду исчез.
Не видно ни застолий, ни объятий,
лишь изредка мелькают у окна
он (все унылее), она (чудаковатей),
он (тяжелей), (бесплотнее) она.
А может быть, счета не поднимались,
бог-громобой не посылал орла,
так - дети выросли, соседи поменялись,
кот убежал, собака умерла.
Теперь там тихо. Свет горит в прихожей.
На окнах шторы спущены на треть.
И мимо я иду себе, прохожий,
и мне туда не хочется смотреть.
***
Коринфских колонн Петербурга
причёски размякли от щёлока,
сплетаются с дымным, дремотным,
длинным, косым дождём.
Как под ножом хирурга
от ошибки анестезиолога,
под капитальным ремонтом
умирает дом.
Русского неба бурёнка
опять ни мычит, ни телится,
но красным-красны и массовы
праздники большевиков.
Идет на парад оборонка.
Грохочут братья камазовы,
и по-за ними стелется
выхлопной смердяков.
***
Как, зачем в эти игры ввязался,
в это поле-не-перекати?
Я не знаю, откуда я взялся,
помню правило: взялся - ходи.
Помню родину, русского Бога,
уголок на подгнившем кресте
и какая сквозит безнадёга
в рабской, смирной Его красоте.
***
Иуда задумался, пряча
сребреники в суму,
холодный расчёт и удача
опять подыграли ему.
Срубить колоссальные бабки
и прежде случалось подчас,
но что-то становятся зябки
апрельские ночи у нас,
но падалью пахнут низины,
но колет под левым ребром,
но в роще трясутся осины,
все тридцать, своим серебром.
И понял неумный Иуда,
что нет ему в мире угла,
во всей Иудее уюта
и в целой Вселенной тепла.
***
Взять бы по-русски - в грязь да обновою,
плюхнуться в мрак ледяной!
Всё просадить за восьмёрку бубновую
окон веранды одной.
Когти рвануть из концлагеря времени,
брюхом и мордой к земле,
да ледорубом бы врезать по темени
тёзке в зеркальном стекле.
Ночь догоняет меня на бульдозере.
Карта идёт не ко мне.
Гаснут на озере красные козыри,
золото меркнет в окне.
30 января 1956 года (У Пастернака)
Все, что я помню за этой длиной,
очерк внезапный фигуры ледащей,
голос гудящий, как почерк летящий,
голос гудящий, день ледяной,
голос гудящий, как ветер, что мачт
чуть не ломает на чудной картине,
где громоздится льдина на льдине,
волны толкаются в тучи и мчат,
голос гудящий был близнецом
этой любимой картины печатной,
где над трехтрубником стелется чадный
дым и рассеивается перед концом;
то ль навсегда он себя погрузил
в бездну, то ль вынырнет, в скалы не врежась,
так в разговоре мелькали норвежец,
бедный воронежец, нежный грузин;
голос гудел и грозил распаять
клапаны смысла и связи расплавить;
что там моя полудетская память!
где там запомнить! как там понять!
Все, что я помню, - день ледяной,
голос, звучащий на грани рыданий,
рой оправданий, преданий, страданий,
день, меня смявший и сделавший мной.
В клинике
Мне доктор что-то бормотал про почку
и прятал взгляд. Мне было жаль врача.
Я думал: жизнь прорвала оболочку
и потекла, легка и горяча.
Диплом на стенке. Врач. Его неловкость.
Косой рецепт строчащая рука.
A я дивился: о, какая лёгкость,
как оказалась эта весть легка!
Где демоны, что век за мной гонялись?
Я новым, лёгким воздухом дышу.
Сейчас пойду, и кровь сдам на анализ,
и эти строчки кровью подпишу.
P.S. Как оказалось, когда-то я выкладывала уже одно стихотворение Льва Лосева, но чтобы не дублировать себя, не буду повторяться: лучше пойти по ссылке внизу и прочесть его в рамках того, прошлого, поста. Оно того стоит.