Наум Коржавин. Любимые стихи ( 11 ). Часть 2
***
Никакой истерики.
Всё идет, как надо.
Вот живу в Америке,
Навестил Канаду.
Обсуждаю бодро я
Все свои идеи.
Кока-колу вёдрами
Пью - и не беднею...
...Это лучше, нежели
Каждый шаг - как веха...
Но - как будто не жил я
На земле полвека.
1974
На смерть Сталина
Все, с чем Россия
в старый мир врывалась,
Так что казалось, что ему пропасть,-
Все было смято... И одно осталось:
Его
неограниченная
власть.
Ведь он считал,
что к правде путь -
тяжелый,
А власть его
сквозь ложь
к ней приведет.
И вот он - мертв.
До правды не дошел он,
А ложь кругом трясиной нас сосет.
Его хоронят громко и поспешно
Ораторы,
на гроб кося глаза,
Как будто может он
из тьмы кромешной
Вернуться,
все забрать
и наказать.
Холодный траур,
стиль речей -
высокий.
Он всех давил
и не имел друзей...
Я сам не знаю,
злым иль добрым роком
Так много лет
он был для наших дней.
И лишь народ
к нему не посторонний,
Что вместе с ним
все время трудно жил,
Народ
в нем революцию
хоронит,
Хоть, может, он того не заслужил.
В его поступках
лжи так много было,
А свет знамен
их так скрывал в дыму,
Что сопоставить это все
не в силах -
Мы просто
слепо верили ему.
Моя страна!
Неужто бестолково
Ушла, пропала вся твоя борьба?
В тяжелом, мутном взгляде Маленкова
Неужто нынче
вся твоя судьба?
А может, ты поймешь
сквозь муки ада,
Сквозь все свои кровавые пути,
Что слепо верить
никому не надо
И к правде ложь
не может привести.
Март 1953
Родине
Что ж, и впрямь, как в туман,
Мне уйти - в край, где синь, а не просинь.
Где течет Иордан,-
Хоть пока он не снится мне вовсе.
Унести свою мысль,
Всю безвыходность нашей печали,
В край, где можно спастись
Иль хоть сгинуть, себя защищая.
Сгинуть, выстояв бой,
В жажде жизни о пулю споткнуться.
А не так, как с Тобой,-
От Тебя же в Тебе задохнуться.
Что ж, раздвинуть тиски
И уйти?.. А потом постоянно
Видеть плесы Оки
В снах тревожных у струй Иордана.
Помнить прежнюю боль,
Прежний стыд, и бессилье, и братство...
Мне расстаться с Тобой -
Как с собой, как с судьбою расстаться.
Это так все равно,-
Хоть Твой флот у Синая - не малость.
Хоть я знаю давно,
Что сама Ты с собою рассталась.
Хоть я мыслям чужим,
Вторя страстно, кричу что есть силы:
- Византия - не Рим.
Так же точно и Ты - не Россия.
Ты спасешься?- Бог весть!
Я не знаю. Всё смертью чревато.
...Только что в тебе есть,
Если, зная, как ты виновата,
Я боюсь в том краю -
Если всё ж мы пойдем на такое -
Помнить даже в бою
Глупый стыд - не погибнуть с Тобою.
1972
Эта старинная песня,
Которая вечно нова.
Г. Гейне
Старинная песня.
Ей тысяча лет:
Он любит ее,
А она его - нет.
Столетья сменяются,
Вьюги метут,
Различными думами
Люди живут.
Но так же упрямо
Во все времена
Его почему-то
Не любит она.
А он - и страдает,
И очень влюблен...
Но только, позвольте,
Да кто ж это - он?
Кто? - Может быть, рыцарь,
А может, поэт,
Но факт, что она -
Его счастье и свет.
Что в ней он нашел
Озаренье свое,
Что страшно остаться
Ему без нее.
Но сделать не может
Он здесь ничего...
Кто ж эта она,
Что не любит его?
Она? - Совершенство.
К тому же она
Его на земле
Понимает одна.
Она всех других
И нежней и умней.
А он лучше всех
Это чувствует в ней...
Но все-таки, все-таки
Тысячу лет
Он любит ее,
А она его - нет.
И все же ей по сердцу
Больше другой -
Не столь одержимый,
Но все ж неплохой.
Хоть этот намного
Скучнее того
(Коль древняя песня
Не лжет про него).
Но песня все так же
Звучит и сейчас.
А я ведь о песне
Веду свой рассказ.
Признаться, я толком
И сам не пойму:
Ей по сердцу больше другой...
Почему?
Так глупо
Зачем выбирает она?
А может, не скука
Ей вовсе страшна?
А просто как люди
Ей хочется жить...
И холодно ей
Озареньем служить.
Быть может... не знаю.
Ведь я же не Бог.
Но в песне об этом
Ни слова. Молчок.
А может, и рыцарь
Вздыхать устает.
И сам наконец
От нее устает.
И тоже становится
Этим другим -
Не столь одержимым,
Но все ж неплохим.
И слышит в награду
Покорное: "да"...
Не знаю. Про то
Не поют никогда.
Не знаю, как в песне,
А в жизни земной
И то и другое
Случалось со мной.
Так что ж мне обидно,
Что тысячу лет
Он любит ее,
А она его - нет?
1958
***
Так в памяти будет: и Днепр, и Труханов,
И малиноватый весенний закат...
Как бегали вместе, махали руками,
Как сердце мое обходила тоска.
Зачем? Мы ведь вместе. Втроем. За игрою.
Но вот вечереет. Пора уходить.
И стало вдруг ясно: нас было не трое,
А вас было двое. И я был один.
1941
***
Еще в мальчишеские годы,
Когда окошки бьют, крича,
Мы шли в крестовые походы
На Лебедева-Кумача.
И, к цели спрятанной руля,
Вдруг открывали, мальчуганы,
Что школьные учителя -
Литературные профаны.
И, поблуждав в круженье тем,
Прослушав разных мнений много,
Переставали верить всем...
И выходили
на дорогу.
***
Курился вдали под копытами шлях,
И пахло медвяной травою.
Что ж! Некуда деться!- Москва или лях!
Так лучше подружим с Москвою.
В тяжелой руке замерла булава,
И мысли печальные бродят...
Конечно бы, лучше самим панувать,
Да только никак не выходит.
Поляки и турки застлали пути,
И нет ни числа им, ни меры.
И если уж волю никак не спасти,
Спасем православную веру.
Молчали казаки... Да гетман и сам
Молчал и смотрел на дорогу.
И слезы текли по казацким усам,
Но слезы - беде не помога.
Печально и гордо смотрел он с коня,
Как едут бояре до места...
Прощай же ты, воля!
В честь этого дня
Сегодня играют оркестры!
Мы празднуем праздник, а гетман страдал
И, пряча от прочих кручину,
Со шведом он снесся потом и отдал
Родную свою Украину.
Казацкую волю щадил ты, Богдан,
И только... И, если признаться,
Пожалуй, не мог и предвидеть тогда
Ты образования наций.
И умер, измену в душе затая,
В ней видя мечту и свободу...
Сегодня сияет икона твоя
На празднике дружбы народов.
Сегодня плакаты и флаги вокруг
И, ясные в творческом рвенье,
Несут кандидаты словесных наук
Эмблемы воссоединенья.
А я не нуждаюсь в поддержке твоей -
Ведь я навсегда возвеличил
Не дружбу народов, а дружбу людей
Без всяких народных различий.
Сегодня лишь этого требует век,
Другие слова - обветшалы...
А ты был, Богдан, неплохой человек,
И ты ни при чем здесь, пожалуй...
1954
***
Гуляли, целовались, жили-были...
А между тем, гнусавя и рыча,
Шли в ночь закрытые автомобили
И дворников будили по ночам.
Давил на кнопку, не стесняясь, палец,
И вдруг по нервам прыгала волна...
Звонок урчал... И дети просыпались,
И вскрикивали женщины со сна.
А город спал. И наплевать влюбленным
На яркий свет автомобильных фар,
Пока цветут акации и клены,
Роняя аромат на тротуар.
Я о себе рассказывать не стану -
У всех поэтов ведь судьба одна...
Меня везде считали хулиганом,
Хоть я за жизнь не выбил ни окна...
А южный ветер навевает смелость.
Я шел, бродил и не писал дневник,
А в голове крутилось и вертелось
От множества революционных книг.
И я готов был встать за это грудью,
И я поверить не умел никак,
Когда насквозь неискренние люди
Нам говорили речи о врагах...
Романтика, растоптанная ими,
Знамена запылённые - кругом...
И я бродил в акациях, как в дыме.
И мне тогда хотелось быть врагом.
30 декабря 1944
ПИСЬМО В МОСКВУ
Сквозь безнадегу всех разлук,
Что трут, как цепи,
"We will be happy!", милый друг,
"We will be happy!"
"We will be happy!" - как всегда!
Хоть ближе пламя.
Хоть века стыдная беда
Висит над нами.
Мы оба шепчем: "Пронеси!"
Почти синхронно.
Я тут - сбежав... Ты там - вблизи
Зубов дракона.
Ни здесь, ни там спасенья нет -
Чернеют степи...
Но, что бы ни было - привет! -
"We will be happy!"
"We will be happy!" - странный
звук.
Но верю в это:
"Мы будем счастливы", мой друг,
Хоть видов нету.
Там, близ дракона, нелегко.
И здесь непросто.
Я так забрался далеко
В глушь... В город Бостон.
Здесь вместо мыслей пустяки.
И тот, как этот.
Здесь даже чувствовать стихи
Есть точный метод.
Нам не прорвать порочный круг,
С ним силой мерясь...
Но плюнуть можно... Плюнем, друг!
Проявим серость.
Проявим серость... Суета -
Все притязанья.
Наш век все спутал: все цвета
И все названья.
И кругом ходит голова.
Всем скучно в мире.
А нам не скучно... Дважды два -
Пока четыре.
И глупо с думой на челе
Скорбеть, насупясь.
Ну, кто не знал, что на Земле
Бессмертна глупость?
Что за нос водит нас мечта
И зря тревожит?
Да... Мудрость миром никогда
Владеть не сможет!
Но в миг любой, пусть век колюч,
Пусть все в нем дробно,
Она, как солнце из-за туч,
Блеснуть способна.
И сквозь туман, сквозь лень и
спесь,
Сквозь боль и страсти
Ты вдруг увидишь мир как есть,
И это - счастье.
И никуда я не ушел.
Вино - в стаканы.
Мы - за столом! Хоть стал
наш стол
В ширь океана.
Гляжу на вас сквозь целый мир,
Хочу вглядеться...
Не видно лиц... Но длится пир
Ума и сердца.
Все тот же пир... И пусть темно
В душе, как в склепе,
"We will be happy!" ...Все равно:
"We will be happy!"
Да, все равно... Пусть меркнет
мысль,
Пусть глохнут вести,
Пусть жизнь ползет по склону вниз
И мы - с ней вместе.
Ползет на плаху к палачу,
Трубя: "Дорогу!"
"We will be happy!" - я кричу
Сквозь безнадегу.
"We will be happy!" - чувств настой.
Не фраза - веха.
И символ веры в тьме пустой
На склоне века.
1977
* * *
Мир еврейских местечек...
Ничего не осталось от них,
Будто Веспасиан
здесь прошел
средь пожаров и гула.
Сальных шуток своих
не отпустит беспутный резник,
И, хлеща по коням,
не споет на шоссе балагула.
Я к такому привык -
удивить невозможно меня.
Но мой старый отец,
все равно ему выспросить надо,
Как людей умирать
уводили из белого дня
И как плакали дети
и тщетно просили пощады.
Мой ослепший отец,
этот мир ему знаем и мил.
И дрожащей рукой,
потому что глаза слеповаты,
Ощутит он дома,
синагоги
и камни могил,-
Мир знакомых картин,
из которого вышел когда-то.
Мир знакомых картин -
уж ничто не вернет ему их.
И пусть немцам дадут
по десятку за каждую пулю,
Сальных шуток своих
все равно не отпустит резник,
И, хлеща по коням,
уж не спеть никогда
балагуле.
1945
***
Ни к чему,
ни к чему,
ни к чему полуночные бденья
И мечты, что проснешься
в каком-нибудь веке другом.
Время?
Время дано.
Это не подлежит обсужденью.
Подлежишь обсуждению ты,
разместившийся в нем.
Ты не верь,
что грядущее вскрикнет,
всплеснувши руками:
«Вон какой тогда жил,
да, бедняга, от века зачах».
Нету легких времен.
И в людскую врезается память
Только тот,
кто пронес эту тяжесть
на смертных плечах.
Мне молчать надоело.
Проходят тяжелые числа,
Страх тюрьмы и ошибок
И скрытая тайна причин...
Перепутано - все.
Все слова получили сто смыслов.
Только смысл существа
остается, как прежде,
один.
Вот такими словами
начать бы хорошую повесть,-
Из тоски отупенья
в широкую жизнь переход...
Да! Мы в Бога не верим,
но полностью веруем в совесть,
В ту, что раньше Христа родилась
и не с нами умрет.
Если мелкие люди
ползут на поверхность
и давят,
Если шабаш из мелких страстей
называется страсть,
Лучше встать и сказать,
даже если тебя обезглавят,
Лучше пасть самому,-
чем душе твоей в мизерность впасть.
Я не знаю,
что надо творить
для спасения века,
Не хочу оправданий,
снисхожденья к себе -
не прошу...
Чтобы жить и любить,
быть простым,
но простым человеком -
Я иду на тяжелый,
бессмысленный риск -
и пишу.