С весной, дорогие товарищи!
Всю зиму стояла себе во дворе Снежная Баба. Стояла, никого не трогала. А ее трогали - все, кому не лень. То малышня по ней ползает, то школьники в метании снежков по ведру упражняются. То пэтэушники местные под морковку окурок сунут - для смеху. Но - не ломали. Любили даже по-своему. А дворник Степаныч, который ее слепил, даже собирался портрет с нее писать. Ну или пейзаж - как пойдет. Он ведь раньше художник был. Да все некогда ему было - то пил, то похмельем мучился.
А душа у Бабы была девичья, тонкая. В душе Баба была, может, Снегурочка. Да кому об этом расскажешь, когда рот из веточки березовой, да и тот окурком заткнуть норовят? В общем, Баба страдала. Думала даже покончить жизнь самоубийством, но возможности все не представлялось. Ну как ты покончишь жизнь, если у тебя вместо рук - палки, и даже упасть-рассыпаться никакой возможности, потому что Степаныч каждый вечер, возвращаясь домой с чекушкой, заботливо подгребает снежок под ноги, проверяет прочность конструкции. И даже с Ветром, похоже, договорился, чтоб он не очень-то на Бабу дул. Ну, или зима неветренная была. Подгребет Степаныч снежок, похлопает бабу по разным местам, сядет рядом на лавочку, закурит. И дымок от нее в сторону отгоняет. Докурит, окурок затушит, подальше отбросит, вздохнет: «Хорошая ты Баба. Жалко, снежная». Да и домой пойдет.
В общем, Баба помаялась-помаялась, да привыкла. Все равно, думает, в марте таять, так чего торопить события. А как растаю, убегу от них от всех ручейком - пусть тогда поплачут, осознают, какие они все мерзавцы. Ну, кроме Степаныча, конечно. Степаныч не мерзавец. Просто ему в жизни не повезло. А так он талантливый и человек хороший. Эх, думала Баба, была б я живая, варила б Степанычу борщ, квартирку бы подмела - у него там кавардак наверно жуткий - курточку бы постирала… Ну да чего об этом, вздыхала она, размечтавшись. Снежная я, не положено мне. И весь сказ.
Зима заканчивалась, Солнце светило все ярче, и Баба приготовилась таять. Ей было немножко страшно: Баба она была неопытная, и не знала - вдруг это больно или неприятно. Но Баба храбрилась, только веточка рта съехала немного с прежнего места, и улыбка стала казаться натянутой.
Вечером двадцать седьмого февраля Степаныч не пришел. И двадцать восьмого тоже. А когда он не пришел двадцать девятого (год был високосный), во втором коме у бабы зашевелился неприятный холодок. Бабу затряс озноб, да такой, что ведро на голове стало тихонько дребезжать. Всю ночь она пыталась заснуть, но не смогла, и все думала, что же приключилось со Степанычем.
А утром началась весна. Угольные бабины глаза потекли и образовали черные потеки на снежных щеках. Вокруг весело звенела капель, щебетали довольные воробьи, а заплаканная Баба стояла смирно и ждала, когда же начнется. Вдруг в глаза ей что-то брызнуло, да так, что слезы хлынули во все стороны.
- Чего ревешь? - услышала она.
Оглядываться баба не умела, поэтому просто пыталась сквозь слезы разглядеть, кто это. Но в глазах только плясали какие-то светлые пятна. Впрочем, некоторые из пятен напоминали длинные уши и маленький круглый хвост.
-Ты кто? - спросила Баба и всхлипнула.
- Заяц я. Солнечный. Не видишь , что ли?
- Не вижу. Слезы мешают. - Баба изо всех сил вытаращила глаза. Заяц отпрыгнул подальше, и она его разглядела. Хороший такой! Пушистый, блестящий, на каждой шерстинке по блесточке. Вроде снежинок, только желтые.
- Ну, так чего ревешь? - снова спросил Заяц.
-Таю, вот и реву. Страшно.
- Да ладно, не дрейфь. Знаешь как весело ручейком бежать! Поиграем! А то стой на месте да стой - чего хорошего?
- Это да… - вздохнула Баба. - Только вот Степаныч как же?
- Какой такой Степаныч? - запрыгал от любопытства Заяц.
- Ну, Степаныч, дворник местный. Он третий день не появляется, понимаешь? Вдруг с ним случилось что? Беспокоюсь я.
- Сейчас проверим, - деловито сказал Заяц и ускакал.
Вернулся он через час - Баба все глаза проглядела.
- Сидит твой Степаныч дома, холодильник пустой, стакан на столе пустой, бутылка под столом пустая, перед ним лист бумаги - чистый-чистый. А глаза у Степаныча мокрые. Вот как у тебя. Сидит и шепчет: «Все потерял, все. Никому не нужен». У него кот есть, рыжий такой. Я с ним переговорил, третий день, говорит, так сидит. В общем, плохо, видать Степанычу твоему.
- Что ж это, а? - забеспокоилась Баба, - Зайчик, родненький, и никто к нему не приходит?
- Да непохоже, чтоб приходил, - почесал золотистую макушку Заяц.
Баба рванулась было с места - надо же что-то делать! Но шагнуть не сумела, только закачалась и шлепнулась на спину. Лежит и от бессилия плачет. Заяц рядом прыгает.
- Ну что ты, - утешает, ну не убивайся ты так. Придумаем что-нибудь.
- Да что придумаем-то? - рыдает Баба. - Чем человеку куча талого снега помочь может?
- Не ной. - Заяц заскакал над Бабиной головой туда-сюда. Думал. Она попыталась за ним следить, но в глазах заискрило, голова закружилась, и Баба почувствовала, что совсем ослабела.
- Так, - наконец сказал Заяц. - Лежи тут, я сейчас.
- Ты куда? - крикнула Баба ему вслед.
- К начальству! - донеслось до нее - и Заяц исчез. Баба снова вспомнила о Степаныче и залилась слезами.
Вернулся Заяц уже к вечеру, побледневший, шерстка почти не блестит, но довольный.
- Разрешили! - радостно сообщил он.
- Что разрешили? - хлюпнула Баба.
- Разрешили тебе Степанычу помочь.
- А как?
- Значит, так. Сейчас лежи и думай про Степаныча. Ну, как ты ему помогла бы, если б могла, - и Заяц прыгнул Бабе на грудь. Ну, на второй ком, в смысле.
- Да я и так все время думаю! - Баба даже рассердилась немножко.
- Вот и хорошо. Думай и концентрируйся на внутренних ощущениях. И запомни на всякий случай: вон его подъезд, этаж четвертый, квартира с деревянной дверью - ты ж, наверное, цифр не знаешь - у порога рыжий кот. Мур зовут.
- Не знаю. А это все зачем? - удивилась Баба.
- Ты думай давай, не отвлекайся.
И Баба стала думать. Думала-думала, думала-думала, представляла, как она Степаныча отмоет, отстирает, теплым словом отогреет - и вдруг почувствовала, как во втором коме вместо привычного холода потеплело. «Ну все, таю» - подумала Баба. Но это было уже все равно - ведь Заяц сказал, если про Степаныча думать, это ему обязательно поможет!
Внутри становилось все теплее, потом стало совсем жарко, а потом вдруг - холодно. И стемнело.
«Ой,- подумала Баба. - Кажется, растаяла».
- Зайчик! - позвала она тихонько. - Ты где?
Но Заяц не отвечал. Баба попыталась шевельнуться - ведь если она уже ручеек, то должно получиться - и действительно удалось! Она шевельнулась еще раз, и еще… А потом как-то так шевельнулась, что взяла и села. Сидит, головой крутит. А голова крутится! И глаза закрываются! И открываются. Глядит - а у нее - руки! Настоящие руки! Как у настоящего человека! И мерзнет она, между прочим, как настоящий человек.
Ну, решила она, раз такое дело, нечего тут рассиживаться, надо скорей к Степанычу бежать, помочь, накормить, слово доброе сказать. Вспомнила, что ей Заяц про адрес Степанычев говорил - и туда.
Дверь открытая оказалась. У порога кот, точно. Рыжий. Тощий! А Степаныч как сидел у стола, так и сидит. Баба тогда тихонечко так говорит:
- Здравствуйте!
Степаныч повернулся - аж протрезвел.
- Ты кто? - спрашивает.
- Не знаю, - говорит Баба. - То есть, сейчас не знаю, а раньше Снежной Бабой была. - И Степанычу все как есть выложила.
Степаныч слушал-слушал, потом как расхохочется:
- Выходит, - смеется, - Я собственное счастье своими руками вылепил! Как Пигмалион прямо! Галатея ты моя снежная! Ох, Гала, ты же настоящее чудо! Будет у нас с тобой теперь новая, счастливая жизнь!
И правда, началась у них счастливая жизнь. Кот рыжий Галу как родную полюбил, отъелся опять же. Степаныч снова за кисть взялся, пить забыл совсем, стал с Галы портреты писать. Один, самый лучший, на выставку взяли. Покупатель нашелся сразу, Степаныч заказов набрал. В общем, хорошо стали жить. И первым делом люстру купили, с хрустальными сосульками. Откроет утром Гала окошко, ветерок дунет - и по стенкам Зайцы Солнечные запрыгают. Смотрит на них Гала и радуется. А тот самый Заяц, который счастье им со Степанычем подарил, так и живет у нее во втором коме. В груди, то есть. Где сейчас сердце.
А душа у Бабы была девичья, тонкая. В душе Баба была, может, Снегурочка. Да кому об этом расскажешь, когда рот из веточки березовой, да и тот окурком заткнуть норовят? В общем, Баба страдала. Думала даже покончить жизнь самоубийством, но возможности все не представлялось. Ну как ты покончишь жизнь, если у тебя вместо рук - палки, и даже упасть-рассыпаться никакой возможности, потому что Степаныч каждый вечер, возвращаясь домой с чекушкой, заботливо подгребает снежок под ноги, проверяет прочность конструкции. И даже с Ветром, похоже, договорился, чтоб он не очень-то на Бабу дул. Ну, или зима неветренная была. Подгребет Степаныч снежок, похлопает бабу по разным местам, сядет рядом на лавочку, закурит. И дымок от нее в сторону отгоняет. Докурит, окурок затушит, подальше отбросит, вздохнет: «Хорошая ты Баба. Жалко, снежная». Да и домой пойдет.
В общем, Баба помаялась-помаялась, да привыкла. Все равно, думает, в марте таять, так чего торопить события. А как растаю, убегу от них от всех ручейком - пусть тогда поплачут, осознают, какие они все мерзавцы. Ну, кроме Степаныча, конечно. Степаныч не мерзавец. Просто ему в жизни не повезло. А так он талантливый и человек хороший. Эх, думала Баба, была б я живая, варила б Степанычу борщ, квартирку бы подмела - у него там кавардак наверно жуткий - курточку бы постирала… Ну да чего об этом, вздыхала она, размечтавшись. Снежная я, не положено мне. И весь сказ.
Зима заканчивалась, Солнце светило все ярче, и Баба приготовилась таять. Ей было немножко страшно: Баба она была неопытная, и не знала - вдруг это больно или неприятно. Но Баба храбрилась, только веточка рта съехала немного с прежнего места, и улыбка стала казаться натянутой.
Вечером двадцать седьмого февраля Степаныч не пришел. И двадцать восьмого тоже. А когда он не пришел двадцать девятого (год был високосный), во втором коме у бабы зашевелился неприятный холодок. Бабу затряс озноб, да такой, что ведро на голове стало тихонько дребезжать. Всю ночь она пыталась заснуть, но не смогла, и все думала, что же приключилось со Степанычем.
А утром началась весна. Угольные бабины глаза потекли и образовали черные потеки на снежных щеках. Вокруг весело звенела капель, щебетали довольные воробьи, а заплаканная Баба стояла смирно и ждала, когда же начнется. Вдруг в глаза ей что-то брызнуло, да так, что слезы хлынули во все стороны.
- Чего ревешь? - услышала она.
Оглядываться баба не умела, поэтому просто пыталась сквозь слезы разглядеть, кто это. Но в глазах только плясали какие-то светлые пятна. Впрочем, некоторые из пятен напоминали длинные уши и маленький круглый хвост.
-Ты кто? - спросила Баба и всхлипнула.
- Заяц я. Солнечный. Не видишь , что ли?
- Не вижу. Слезы мешают. - Баба изо всех сил вытаращила глаза. Заяц отпрыгнул подальше, и она его разглядела. Хороший такой! Пушистый, блестящий, на каждой шерстинке по блесточке. Вроде снежинок, только желтые.
- Ну, так чего ревешь? - снова спросил Заяц.
-Таю, вот и реву. Страшно.
- Да ладно, не дрейфь. Знаешь как весело ручейком бежать! Поиграем! А то стой на месте да стой - чего хорошего?
- Это да… - вздохнула Баба. - Только вот Степаныч как же?
- Какой такой Степаныч? - запрыгал от любопытства Заяц.
- Ну, Степаныч, дворник местный. Он третий день не появляется, понимаешь? Вдруг с ним случилось что? Беспокоюсь я.
- Сейчас проверим, - деловито сказал Заяц и ускакал.
Вернулся он через час - Баба все глаза проглядела.
- Сидит твой Степаныч дома, холодильник пустой, стакан на столе пустой, бутылка под столом пустая, перед ним лист бумаги - чистый-чистый. А глаза у Степаныча мокрые. Вот как у тебя. Сидит и шепчет: «Все потерял, все. Никому не нужен». У него кот есть, рыжий такой. Я с ним переговорил, третий день, говорит, так сидит. В общем, плохо, видать Степанычу твоему.
- Что ж это, а? - забеспокоилась Баба, - Зайчик, родненький, и никто к нему не приходит?
- Да непохоже, чтоб приходил, - почесал золотистую макушку Заяц.
Баба рванулась было с места - надо же что-то делать! Но шагнуть не сумела, только закачалась и шлепнулась на спину. Лежит и от бессилия плачет. Заяц рядом прыгает.
- Ну что ты, - утешает, ну не убивайся ты так. Придумаем что-нибудь.
- Да что придумаем-то? - рыдает Баба. - Чем человеку куча талого снега помочь может?
- Не ной. - Заяц заскакал над Бабиной головой туда-сюда. Думал. Она попыталась за ним следить, но в глазах заискрило, голова закружилась, и Баба почувствовала, что совсем ослабела.
- Так, - наконец сказал Заяц. - Лежи тут, я сейчас.
- Ты куда? - крикнула Баба ему вслед.
- К начальству! - донеслось до нее - и Заяц исчез. Баба снова вспомнила о Степаныче и залилась слезами.
Вернулся Заяц уже к вечеру, побледневший, шерстка почти не блестит, но довольный.
- Разрешили! - радостно сообщил он.
- Что разрешили? - хлюпнула Баба.
- Разрешили тебе Степанычу помочь.
- А как?
- Значит, так. Сейчас лежи и думай про Степаныча. Ну, как ты ему помогла бы, если б могла, - и Заяц прыгнул Бабе на грудь. Ну, на второй ком, в смысле.
- Да я и так все время думаю! - Баба даже рассердилась немножко.
- Вот и хорошо. Думай и концентрируйся на внутренних ощущениях. И запомни на всякий случай: вон его подъезд, этаж четвертый, квартира с деревянной дверью - ты ж, наверное, цифр не знаешь - у порога рыжий кот. Мур зовут.
- Не знаю. А это все зачем? - удивилась Баба.
- Ты думай давай, не отвлекайся.
И Баба стала думать. Думала-думала, думала-думала, представляла, как она Степаныча отмоет, отстирает, теплым словом отогреет - и вдруг почувствовала, как во втором коме вместо привычного холода потеплело. «Ну все, таю» - подумала Баба. Но это было уже все равно - ведь Заяц сказал, если про Степаныча думать, это ему обязательно поможет!
Внутри становилось все теплее, потом стало совсем жарко, а потом вдруг - холодно. И стемнело.
«Ой,- подумала Баба. - Кажется, растаяла».
- Зайчик! - позвала она тихонько. - Ты где?
Но Заяц не отвечал. Баба попыталась шевельнуться - ведь если она уже ручеек, то должно получиться - и действительно удалось! Она шевельнулась еще раз, и еще… А потом как-то так шевельнулась, что взяла и села. Сидит, головой крутит. А голова крутится! И глаза закрываются! И открываются. Глядит - а у нее - руки! Настоящие руки! Как у настоящего человека! И мерзнет она, между прочим, как настоящий человек.
Ну, решила она, раз такое дело, нечего тут рассиживаться, надо скорей к Степанычу бежать, помочь, накормить, слово доброе сказать. Вспомнила, что ей Заяц про адрес Степанычев говорил - и туда.
Дверь открытая оказалась. У порога кот, точно. Рыжий. Тощий! А Степаныч как сидел у стола, так и сидит. Баба тогда тихонечко так говорит:
- Здравствуйте!
Степаныч повернулся - аж протрезвел.
- Ты кто? - спрашивает.
- Не знаю, - говорит Баба. - То есть, сейчас не знаю, а раньше Снежной Бабой была. - И Степанычу все как есть выложила.
Степаныч слушал-слушал, потом как расхохочется:
- Выходит, - смеется, - Я собственное счастье своими руками вылепил! Как Пигмалион прямо! Галатея ты моя снежная! Ох, Гала, ты же настоящее чудо! Будет у нас с тобой теперь новая, счастливая жизнь!
И правда, началась у них счастливая жизнь. Кот рыжий Галу как родную полюбил, отъелся опять же. Степаныч снова за кисть взялся, пить забыл совсем, стал с Галы портреты писать. Один, самый лучший, на выставку взяли. Покупатель нашелся сразу, Степаныч заказов набрал. В общем, хорошо стали жить. И первым делом люстру купили, с хрустальными сосульками. Откроет утром Гала окошко, ветерок дунет - и по стенкам Зайцы Солнечные запрыгают. Смотрит на них Гала и радуется. А тот самый Заяц, который счастье им со Степанычем подарил, так и живет у нее во втором коме. В груди, то есть. Где сейчас сердце.