Вечерние Школы Уличного
В ближайшее воскресенье откроется еще одна Вечерняя Школа Уличного:
Кино прямого действия (КПД)
Первая встреча пройдет 30 ноября в ГЭЗ-21.
Начало в 15.00
Взлом кодов общества спектакля.
По фильму Михаэля Ханеке "Код неизвестен".
Доклад, прочитанный П.Арсеньевым:
Работу Ханеке можно рассмотреть как полотно совершенно соцреалистическое, где согласно классическим определениям «в становлении (в т.ч. либеральной цивилизации - на колени) раскрывается развитие жизни, где в действительности сегодняшнего разложения европейской метрополии показаны ростки будущего, завтрашнего обновления» - через все более и более пугающие буржуазию эпифании солидарности угнетенных. Впрочем, первая же из них, как бы задающая весь фрагментированный сюжет, где негр вступается за румынскую иммигрантку, просящую милостыню, но получающую какой-то нечаянно (в той мере, в которой не смотреть на то, что ниже твоего взгляда, допустимо) брошенный белым мусор, - заостряет противоречие как раз еще функционирующей либеральной системы администрирования общества и дефицита солидарности угнетенных. И негр, и румынка осознают, осознают, что практиковать солидарность себе дороже. Но ведь себе всегда дороже. Также проблема дефицита солидарности осложняется тем, что каждый из типичных персонажей не-первого мира не вполне осознает свои классовые интересы, не столько потому что тянется к алтарю позднего капитализма, переезжая из Мали или Румынии и предпочитая помалкивать о своем достоинстве, пока это терпимо, сколько потому, что даже в своих сообществах воспроизводит нормы отчужденного существования - будучи вынужден жить в том числе в рамках общего спектакля. Так наибольшей страстью каждого угнетенного становится не воля к общности, но мобильный телефон или белая, «настоящая» европеянка, поставляющая вполне очевидные со стороны объемы надсады и горя. Эти объемы приходится не замечать, поскольку сильнее оказывается воля к интеграции в либеральный консенсус. На разгаданные коды спектакля приходится закрывать заплаканные глаза, тогда как коды общности остаются неизвестны. Но в самом спектакле тоже уже давно не все в порядке, более того наиболее проницательными его членами это ощущается: жизнь профессионального репортера на войне оказывается по возвращению проще и понятнее, чем в капиталистическом мегаполисе. Знание о вытесненном на задворки страдании, привносимое им, не может прозвучать в гаме когнитивного капитализма, оно не нужно Европе, живущей после устранения последней неприятности - Берлинской стены - в мнимом единении и счастье. Акклиматизация происходит достаточно быстро и выяснение настоящих отношений или подлинного лица уже не противостоит, но поглощается обычным консьюмеристским ритмом. Говорить, что кого-то любишь, даже в кинокамеру, взрослым цивилизованным европейцам кажется смешным. Мы ведь все взрослые люди. Окрики протестантской традиции, требование решать свои проблемы по-взрослому самому/ой противопоставляется попыткам угнетенных колдовать всем миром в случае явления очередных несправедливостей белых. Несобственно-прямой речью оракула Ханеке оказывается «тайна» о принуждении к депортации и может быть даже стратегическая необходимость согласиться на это. Старость цивилизации оборачивается предельной атомизированностью ее представителей, молодость - томизмом, осознанием солидарности скорее этнической, нежели классовой, то есть опасностью консервативной пассионарности. Но и она скорее исключение в общей нечленораздельности современной Европы и классовой композиции этого общества. Но вот сцена явно классового конфликта в подземке, несмотря на то, что участниками оказывается снова именно араб в спортивном костюме и белая элегантная француженка. Чуть ли не с брехтовской грубостью произносятся недвусмысленные обвинения в нежелании буржуазии обращать внимание на простые нужды угнетенных и отвечать на уже назревшие общественные противоречия. Цивилизованная Европа снова делает вид, что классовый код ей неизвестен. Когда грубому арабскому гунну становится очевидно, что его камлания рассматриваются как досадное кривляние («мы ведь цивилизованные люди»), этот бесценных слов транжира и мот радостно плюет в лицо лицемерию буржуазного консенсуса, который уже слишком вял для защиты собственной нравственности и больше, чем на какие-то склеротические квази-рыцарские телодвижения, не способен. Арабы-гунны покидают несущийся с возрастающей скоростью в подземное царство мертвых прогнивший вагон либералистского метрополитена, но обещают метрополии не забыть «повесить внутренности последнего бюрократы рядом с внутренностями последнего капиталиста». После этого над либеральной цивилизацией даже не нужно ставить экспериментов в камере обскура или, как обществу спектакля это более свойственно, снимать реалити-шоу о собственной гибели в реальном времени (как в рамочной линии фильма, где демонстрируется сценарий смерти героини-Европы в винном погребе роскошного дворца, должного служить ей идеальной, звукоизолирующей, защитой). Если даже пока не вполне очевидно формирование нового фронта сгустков антилиберальной солидарности, проходящее, как и многое у Ханеке, в скрытом режиме, то во всяком случае самой европейской цивилизации ничего не остается, как совершить самоубийство, когда наконец после длительных и политически корректных символических «плевков в души» угнетенных - чернокожих, мигрантов, нищих - она получает в ответ от них первый плевок, ощутимый вполне физически. Для подобного перформативного высказывания автору с реципиентом не нужно сверять коды. Так же как после него невозможно больше делать вид, что они неизвестны.
Состоявшаяся дискуссия может быть отражена здесь, если вы не поленитесь прислать свои соображения.
Затем каждое второе воскресенье как правило в ГЭЗ-21 эти семинары будут продолжатья. Следите за расписанием.
Кино прямого действия (КПД)
Первая встреча пройдет 30 ноября в ГЭЗ-21.
Начало в 15.00
Взлом кодов общества спектакля.
По фильму Михаэля Ханеке "Код неизвестен".
Доклад, прочитанный П.Арсеньевым:
Работу Ханеке можно рассмотреть как полотно совершенно соцреалистическое, где согласно классическим определениям «в становлении (в т.ч. либеральной цивилизации - на колени) раскрывается развитие жизни, где в действительности сегодняшнего разложения европейской метрополии показаны ростки будущего, завтрашнего обновления» - через все более и более пугающие буржуазию эпифании солидарности угнетенных. Впрочем, первая же из них, как бы задающая весь фрагментированный сюжет, где негр вступается за румынскую иммигрантку, просящую милостыню, но получающую какой-то нечаянно (в той мере, в которой не смотреть на то, что ниже твоего взгляда, допустимо) брошенный белым мусор, - заостряет противоречие как раз еще функционирующей либеральной системы администрирования общества и дефицита солидарности угнетенных. И негр, и румынка осознают, осознают, что практиковать солидарность себе дороже. Но ведь себе всегда дороже. Также проблема дефицита солидарности осложняется тем, что каждый из типичных персонажей не-первого мира не вполне осознает свои классовые интересы, не столько потому что тянется к алтарю позднего капитализма, переезжая из Мали или Румынии и предпочитая помалкивать о своем достоинстве, пока это терпимо, сколько потому, что даже в своих сообществах воспроизводит нормы отчужденного существования - будучи вынужден жить в том числе в рамках общего спектакля. Так наибольшей страстью каждого угнетенного становится не воля к общности, но мобильный телефон или белая, «настоящая» европеянка, поставляющая вполне очевидные со стороны объемы надсады и горя. Эти объемы приходится не замечать, поскольку сильнее оказывается воля к интеграции в либеральный консенсус. На разгаданные коды спектакля приходится закрывать заплаканные глаза, тогда как коды общности остаются неизвестны. Но в самом спектакле тоже уже давно не все в порядке, более того наиболее проницательными его членами это ощущается: жизнь профессионального репортера на войне оказывается по возвращению проще и понятнее, чем в капиталистическом мегаполисе. Знание о вытесненном на задворки страдании, привносимое им, не может прозвучать в гаме когнитивного капитализма, оно не нужно Европе, живущей после устранения последней неприятности - Берлинской стены - в мнимом единении и счастье. Акклиматизация происходит достаточно быстро и выяснение настоящих отношений или подлинного лица уже не противостоит, но поглощается обычным консьюмеристским ритмом. Говорить, что кого-то любишь, даже в кинокамеру, взрослым цивилизованным европейцам кажется смешным. Мы ведь все взрослые люди. Окрики протестантской традиции, требование решать свои проблемы по-взрослому самому/ой противопоставляется попыткам угнетенных колдовать всем миром в случае явления очередных несправедливостей белых. Несобственно-прямой речью оракула Ханеке оказывается «тайна» о принуждении к депортации и может быть даже стратегическая необходимость согласиться на это. Старость цивилизации оборачивается предельной атомизированностью ее представителей, молодость - томизмом, осознанием солидарности скорее этнической, нежели классовой, то есть опасностью консервативной пассионарности. Но и она скорее исключение в общей нечленораздельности современной Европы и классовой композиции этого общества. Но вот сцена явно классового конфликта в подземке, несмотря на то, что участниками оказывается снова именно араб в спортивном костюме и белая элегантная француженка. Чуть ли не с брехтовской грубостью произносятся недвусмысленные обвинения в нежелании буржуазии обращать внимание на простые нужды угнетенных и отвечать на уже назревшие общественные противоречия. Цивилизованная Европа снова делает вид, что классовый код ей неизвестен. Когда грубому арабскому гунну становится очевидно, что его камлания рассматриваются как досадное кривляние («мы ведь цивилизованные люди»), этот бесценных слов транжира и мот радостно плюет в лицо лицемерию буржуазного консенсуса, который уже слишком вял для защиты собственной нравственности и больше, чем на какие-то склеротические квази-рыцарские телодвижения, не способен. Арабы-гунны покидают несущийся с возрастающей скоростью в подземное царство мертвых прогнивший вагон либералистского метрополитена, но обещают метрополии не забыть «повесить внутренности последнего бюрократы рядом с внутренностями последнего капиталиста». После этого над либеральной цивилизацией даже не нужно ставить экспериментов в камере обскура или, как обществу спектакля это более свойственно, снимать реалити-шоу о собственной гибели в реальном времени (как в рамочной линии фильма, где демонстрируется сценарий смерти героини-Европы в винном погребе роскошного дворца, должного служить ей идеальной, звукоизолирующей, защитой). Если даже пока не вполне очевидно формирование нового фронта сгустков антилиберальной солидарности, проходящее, как и многое у Ханеке, в скрытом режиме, то во всяком случае самой европейской цивилизации ничего не остается, как совершить самоубийство, когда наконец после длительных и политически корректных символических «плевков в души» угнетенных - чернокожих, мигрантов, нищих - она получает в ответ от них первый плевок, ощутимый вполне физически. Для подобного перформативного высказывания автору с реципиентом не нужно сверять коды. Так же как после него невозможно больше делать вид, что они неизвестны.
Состоявшаяся дискуссия может быть отражена здесь, если вы не поленитесь прислать свои соображения.
Затем каждое второе воскресенье как правило в ГЭЗ-21 эти семинары будут продолжатья. Следите за расписанием.