Моя новая статья "Идеологические причины делегитимизации самодержавия в России "
Наконец-то вышла моя статья "Идеологические причины делегитимизации самодержавия в России" в журнале "Исторический журнал: научные исследования". 2012. - № 5. - С. 45 - 52.
Статья была написана больше года назад, затем неоднократно правилась. Лишь в мае решил ее опубликовать. Сам журнал молодой, выходит с 2011, однако перспективный и судя по тому, что там публикуется немало докторов и кандидатов наук, решил отправить статью им. Статья подверглась небольшой стилистической правке. Так, оригинальное название звучало "Идеологические причины падения царской власти (1914-1917 гг.)". Плюс пришлось немного потратить время, чтобы перевести присланный pdf-вариант в обычный текстовой. Под катом выкладываю часть статьи (т.к. полностью она не умещается в одном посте). Кому интересен полный вариант, милости просим на мой сайт (http://hero1914.com/ideologicheskie-prichiny-delegitimizacii-samoderzhaviya-v-rossii/). Там же есть и pdf-версия из верстки журнала.
Основная тема статьи, если говорить популярно и кратко, что неверного делалось тогда в идеологической политике. Я рассматриваю четыре группы ошибок: образ врага, образ императора, описание боевых действий, актуализация метафоры освобождения. В заключении я подымаю проблему доверия между властью и обществом и важности специальной политики, направленной на его поддержание.
Первая мировая война в российском обществе была встречена с патриотическим подъемом и вызвала небывалое общественное единение. Массовые забастовки сменились манифестациями в поддержку власти. Критично настроенная к действиям правительства Государственная дума почти единодушно одобрила войну, а непримиримые противники кадет П. Н. Милюков и националист В. М. Пуришкевич публично пожали друг другу руки, знаменуя прекращение политических баталий перед лицом врага. Казалось, общество и народ [1] выдали власти огромный кредит доверия. Однако он был растрачен очень быстро. Через два с половиной года почти все общество отвернулось от императора, а народ не выступил в его поддержку. Бунт среди запасных батальонов и рядовых граждан в Петрограде вскоре перерос в политический кризис, использованный либеральными кругами, что в свою очередь привело к Февральской революции 1917 г. (Не удивительно ли, что за отречением вместе с либералом А. И. Гучковым, давним противником самодержавия, к Николаю II приехал и националист В. В. Шульгин?).
Перечисляя причины падения династии Романовых, необходимо назвать усталость широких масс от войны, разочарованность в отсутствии крупных и ярких побед [2], обострение прежних противоречий (аграрный, рабочий и национальный вопросы), экономическое перенапряжение (главным образом, из-за относительно слабой промышленности). Немаловажной представляется роль беженцев и вынужденных переселенцев в процессе роста социальной напряженности. Нельзя забывать и о возникших в 1916-1917 гг. сложностях с организацией продовольственного снабжения (прежде всего Москвы и Петрограда), а также о действиях спекулянтов, взвинчивавших цены и наживавшихся на бедах военного времени. Административно-бюрократическая машина с трудом преодолевала возникшие трудности. Однако сводить все только к трудностям социально-экономического или военного характера не стоит. На фронте случались победы, а на весеннее наступление 1917 г. вообще возлагались большие надежды. Несмотря на экономические проблемы, в стране (благодаря хорошим урожаям) не случилось голода, и жизнь в тылу (даже ввиду ограничений военного времени) не была значительно тяжелее, чем во Франции или же в Австро-Венгрии.
Иное дело - отсутствие единства в верхах, а именно поведение либеральной общественности: в стремлении отвоевать политические свободы она с 1915 г. становилась все более оппозиционной [3]. Даже после попыток императора пойти на компромисс (назначение товарища председателя Государственной думы, видного октябриста А. Д. Протопопова на пост министра внутренних дел) либеральные круги продолжили курс на конфронтацию, сделав все возможное для крушения режима. Этому немало способствовала сама власть, допустившая антиправительственную деятельность Земгора и военнопромышленных комитетов, которые не столько способствовали снабжению армии, сколько занимались пиаром собственных достижений и выстраивали параллельные управленческие структуры, дискредитируя правительство и готовясь к совершению переворота [4]. Неумение договариваться и идти на компромисс (т. е. заниматься политикой в прямом смысле слова), лавировать и консолидировать вокруг себя элиты - все это явилось крупнейшим недостатком царской власти, признаком ее косности и непонимания требований времени.
Вместе с тем стоит обратить внимание на ментальное измерение российского социума и подробнее остановиться на провале политики Николая II по консолидации народа и общества вокруг себя. Императорская власть не смогла предложить и актуализировать ту картину мира и те смыслы, которые широкие общественные и народные круги приняли бы в качестве объяснения происходящего и которые убедили бы их в необходимости сохранения сложившегося порядка вещей, а также структурировали рефлексию происходящих событий в выгодном для власти ключе. Этим должна была заниматься идеологическая политика (т. е. политика, направленная на создание определенной картины мира), которая в военные годы нераздельно связана с пропагандой (мобилизация населения и создание устойчивых смыслов ведения войны). Очевидно, что создать образ императора как необходимой составляющей в достижении победы не удалось, а ряд печальных ошибок и идеологических просчетов оказал немалую услугу противникам самодержавия, подорвав к нему доверие.
Свойственное российской политической культуре конспирологическое восприятие политики снижало эффективность действий власти в ментальной сфере и, как покажет дальнейшее исследование, усугубляло допущенные ошибки. Приписывание неудач действиям внутренних предателей (неких тайных сил, будь то масоны, сионисты или кто-либо еще) [5], ориентация на поиск врага, а также персонализация власти (возложение ответственности за неудачи на отдельные личности) лишь усиливали недоверие к верхам. Негативно сказалось и перенесение нормативных идеалов дружбы на внешнеполитическую реальность, которая строится на иных принципах. Расхождение между идеалом и реальностью спровоцировало недоверчивое и во многом враждебное отношение к англо-французским союзникам, которых стали обвинять в предательстве. Отсутствие успехов на Западном фронте, его пассивность, обусловленная естественными причинами позиционной войны, а также попытки оправдать некоторые неудачи русской армии (например, поражение в Восточной Пруссии) тем, что Россия фактически жертвовала собой ради союзников - все это создавало почву для подобных домыслов. В итоге произошла дискредитации внешней политики. Справедливо писал современник тех событий генерал Н. Н. Головин: «В толще армии и в глубинах народа широко всходила мысль, что будто бы война нам была ловко навязана союзниками, желавшими руками России ослабить Германию. Автору часто приходилось слышать, начиная с зимы 1915-1916 годов, циркулировавшую среди солдатской массы фразу: “Союзники решили вести войну до последней капли крови русского солдата”» [6].
Можно выделить несколько групп ключевых ошибок в сфере идеологической политики, которые в итоге способствовали потере доверия и подрыву легитимности царской власти. Первая группа связана с образом врага. В 1914- 1916 гг. немцы позиционировались главным образом в качестве преступников и агрессоров, заклятых противников славянства и России, «приспешников сатаны». При этом использовались эпитеты, обозначающие заносчивость, самовосхваление, стремление к материальному (в противовес русской духовности), ослепление экономическими успехами (они - признак грехопадения; тем самым имплицитно подчеркивалось, что бедность русского народа является свидетельством близости к Богу). Тиражировались рассказы о немецких зверствах. Ключевым стал посыл, будто германцы, первыми напавшими на Россию, угрожают ее существованию как государства, что с точки зрения пропаганды оказалось эффективным шагом. Одновременно создавался образ России как «святой Руси», истинно-христианского государства, сражающегося за правду. Подчеркивалось, что войну ведет непобедимый русский народ (отсюда попытки назвать начавшийся конфликт «народной войной»). Однако первые поражения показали, что созданный идеал расходится с действительностью. Появилась необходимость в адекватном объяснении причин неудач. Ответ был найден в «раскручивании» германофобии и шпиономании, а также поиске виновных и предателей. Таким образом, ненависть к немцам «внешним» перекинулась на «внутренних», даже на тех, которые уже несколько веков жили на территории Российской империи. Типичным образчиком мышления того времени может служить высказывание монархиста Л. А. Тихомирова: «А мы, т. е. Россия, вдобавок переполнены немцами в правительственных сферах, армии, во всех функциях страны. Кто из этих немцев не изменник, если не явный, то в глубине души?» [7].
Свой смысл в нагнетании германофобских настроений все же был, поскольку носителям архаичного сознания легче всего объяснить причины неудач действиями неких «тайных враждебных сил». Более того, для некоторых кругов шпиономания стала эффективным инструментом борьбы с соперниками (как в политической, так и в повседневной жизни). С точки зрения теории социального конфликта «поиск или изобретение внутреннего диссидента служит сохранению структуры» [8], однако в действительности оказалось, что сами представители власти в глазах общества и народа превратились в этих диссидентов.
Следствием германофобии и шпиономании стала дискредитация офицерского состава, где многие носили немецкие фамилии. Общественное мнение обрушилось на близкого к императору генерала П. К. фон Ренненкампфа, явные выдумки о его связях с врагом ходили даже в Ставке и попали в дневники современников [9]. Так, великий князь Андрей Владимирович оставил в дневнике запись о следующих приказаниях, якобы отдававшихся генералом Ренненкампфом: «А между тем многие командиры батарей показали, что они получали приказание - в Восточной Пруссии во время боев по таким-то участкам не стрелять, и при расследовании оказывалось, что эти участки принадлежали родственникам Ренненкампфа» [10].
Подобная политика вызывала национальные трения в Прибалтике и других губерниях, где был велик процент немецкого населения. Назначенный в военное время прибалтийским Генерал-губернатором генерал П. Г. Курлов в мемуарах подробно писал о борьбе, разгоревшейся между латышами и немецкой верхушкой, причем частыми стали обвинения (как правило, беспочвенные) в шпионаже и государственной измене. Имели место даже случаи провокации, когда латыши специально пытались подставить немцев. Военное руководство зачастую с доверием относилось к таким доносом [11].
Еще большей дискредитации подверглись многочисленные обладатели немецких фамилий - придворные, чиновники, а также члены правительства. Неудачи на фронте, проблемы в экономике и социальной сфере вызвали роптание на правительственные круги и способствовали распространению слухов об измене и предательстве. Барон Н. Н. Врангель оставил в дневнике такую запись: «Сегодня все только и говорят об аресте графини Клеймихель…, якобы уличенной в шпионстве для Австрии. <…> Говорят, что повесили или расстреляли генерала Драчевского - градоначальника Петербурга, уличенного в сношениях с враждебными нами державами и получавшего субсидии на забастовку по 70 копеек с “бастующей души”» [12]. Показная русификация (оберпрокурор Синода Саблер стал Десятковским, министр внутренних дел Штюрмер взял фамилию матери - Панин) не решила проблему.
Начатые же в 1915 г. судебные процессы об измене полковника Мясоедова и военного министра В. А. Сухомлинова (с вынесением смертного приговора первому) лишь подтвердили опасения, что в офицерском корпусе и правительстве действительно существуют предатели [13]. По распространенной версии, дело Мясоедова, начатое и быстро доведенное до обвинительного конца по настоятельному требованию верховного главнокомандующего великого князя Николая Николаевича, имело целью не только оправдать частичные неудачи на восточно-прусском фронте, но и дискредитировать политического противника - Сухомлинова.
Сейчас для нас не так уж значимо, был ли Мясоедов действительно изменником (большинство мемуаристов и исследователей считают, что нет), важнее другое - влияние на общественное мнение: общество получило прямое подтверждение ходивших слухов и сплетен. Дальнейшие интриги против Сухомлинова, обвинение его в предательстве и выставление как главного виновника неготовности армии к войне имели далеко идущие последствия, и нетвердая позиция царской власти сыграла «первую скрипку». Отстранив Сухомлинова от должности и начав следственное дело (при этом заключив его в Петропавловскую крепость), власть фактически пошла на уступки раздувавшим дело думским кругам и, тем самым, подтвердила наличие предателя («немецкого шпиона») в верхах. Когда же по настоянию Николая II Сухомлинов был освобожден, это спровоцировало слухи, что император покрывает изменников, и сильнее ударило по его легитимности [14].
Антигерманская пропаганда роняла престиж царской власти, ибо сам император имел большую долю немецкой крови, его жена была немецкой принцессой (хотя на самом деле считала себя англичанкой и недолюбливала Германию). Уже летом 1915 г., после принятия Николаем II поста верховного главнокомандующего, по Москве пополз слух, что император специально идет на фронт с наследником, чтобы сдаться в плен и заключить сепаратный мир [15]. Князь В. А. Друцкой-Соколинский, минский губернатор, бывший в Петрограде в конце 1916 г., писал позднее в мемуарах: «Помню, что, будучи у П. П. Стремоухова, моего старого знакомого и друга, я спросил его о настроениях “сфер”, о настроении общества и настроении вообще. Мне было отвечено с указанием на портрет Императрицы Александры Федоровны: “Эта дрянь нас всех погубит!” С грустью я должен был ответить, что и в провинции в этом отношении нельзя услышать другое мнение» [16]. Близкая подруга императрицы Ю. Ден замечала: «Я должна с грустью отметить тот факт, что все слои русского общества, начиная от князя и кончая крестьянином, неизменно проявляли свою враждебность по отношению к собственной императрице…»[17].
Вторая группа ошибок связана с попыткой осмысления войны как «освобождения». Изначально речь велась об освобождении братских славянских народов от немецкого влияния, а русского народа - от пресловутого «немецкого засилия». Однако публицистика и общество пошли дальше: под освобождением стали понимать освобождение от прежнего порядка вещей, полное обновление (т. е. война стала трактоваться как позитивное явление в общественной жизни, стала актуальной ее героизация и освящение). В ряде публикаций очевидна такая логика: поскольку война является самой ужасной за всю историю человечества, то это тяжелейшее испытание необходимо пройти ради великой цели. Ожидание важных, коренных и неизбежных перемен - лейтмотив публицистики военного времени. Н. Н. Врангель точно отразил царившие в те дни чувства в своих дневниковых записях: «Будем же верить, что настал день, когда бледной великой многострадалице России придет облегчение и когда и она найдет путь освободиться от самой себя, дав свою мощь мировому будущему. Наша маленькая повседневность среднего человека в серой яме петербургского существования не может, конечно, охватить весь горизонт настоящей драмы. Видишь “в щелочку бытия” только клочки происходящего, но и они дают так много, что чувствуешь себя ничтожной букашкой на литургии, творимой Великим Божеством» [18].
Таким образом, сама власть спровоцировала в обществе завышенные ожидания, которые по объективным причинам не могла исполнить. Идея освобождения воспроизводилась интеллигенцией и в целом кругами, оппозиционными Зимнему дворцу, которые выстраивали собственные смыслы войны. Царская власть, видимо по неосторожности, сделала их одной из опор пропаганды. Посмотрим на эту проблему шире. Идея об освобождении имплицитно подразумевает, что достаточно найти наносное, чуждое и избавиться от него, восстановить правильный, естественный порядок жизни, чтобы изменить ситуацию к лучшему. Отсюда - готовность искать легкие решения, сваливать всю вину за неудачи на правительство и вражеских шпионов. Негативное влияние в этой ситуации оказала и архаичная установка на персонализацию власти и ответственности. Уже в конце 1915 г. появился фельетон Сергея Рунина (псевдоним А. М. Горовцева), где освобождение фактически было синонимом требования политических реформ [19]. В этом контексте неудивителен и логический итог: в феврале 1917 г. по Петрограду распространилась поговорка: «Чтобы спасти монархию, надо убить монарха» [20]. Утверждение не только не воспринималось как абсурдное, но принималось как должное и вполне разумное (достаточно устранить слабую фигуру императора, и ситуация исправится).
Третью группу составляют ошибки, связанные с образом слабого монарха в официальной пропаганде. Анализ материалов того периода позволяет сделать вывод, что наряду с детально прописанными образами германцев, русского народа, целями и сутью настоящего конфликта образ царя был невнятным. Главным участником «сего эпохального действа» оказался русский народ, роль же Николая II оказывалась второстепенной.
Статья была написана больше года назад, затем неоднократно правилась. Лишь в мае решил ее опубликовать. Сам журнал молодой, выходит с 2011, однако перспективный и судя по тому, что там публикуется немало докторов и кандидатов наук, решил отправить статью им. Статья подверглась небольшой стилистической правке. Так, оригинальное название звучало "Идеологические причины падения царской власти (1914-1917 гг.)". Плюс пришлось немного потратить время, чтобы перевести присланный pdf-вариант в обычный текстовой. Под катом выкладываю часть статьи (т.к. полностью она не умещается в одном посте). Кому интересен полный вариант, милости просим на мой сайт (http://hero1914.com/ideologicheskie-prichiny-delegitimizacii-samoderzhaviya-v-rossii/). Там же есть и pdf-версия из верстки журнала.
Основная тема статьи, если говорить популярно и кратко, что неверного делалось тогда в идеологической политике. Я рассматриваю четыре группы ошибок: образ врага, образ императора, описание боевых действий, актуализация метафоры освобождения. В заключении я подымаю проблему доверия между властью и обществом и важности специальной политики, направленной на его поддержание.
Первая мировая война в российском обществе была встречена с патриотическим подъемом и вызвала небывалое общественное единение. Массовые забастовки сменились манифестациями в поддержку власти. Критично настроенная к действиям правительства Государственная дума почти единодушно одобрила войну, а непримиримые противники кадет П. Н. Милюков и националист В. М. Пуришкевич публично пожали друг другу руки, знаменуя прекращение политических баталий перед лицом врага. Казалось, общество и народ [1] выдали власти огромный кредит доверия. Однако он был растрачен очень быстро. Через два с половиной года почти все общество отвернулось от императора, а народ не выступил в его поддержку. Бунт среди запасных батальонов и рядовых граждан в Петрограде вскоре перерос в политический кризис, использованный либеральными кругами, что в свою очередь привело к Февральской революции 1917 г. (Не удивительно ли, что за отречением вместе с либералом А. И. Гучковым, давним противником самодержавия, к Николаю II приехал и националист В. В. Шульгин?).
Перечисляя причины падения династии Романовых, необходимо назвать усталость широких масс от войны, разочарованность в отсутствии крупных и ярких побед [2], обострение прежних противоречий (аграрный, рабочий и национальный вопросы), экономическое перенапряжение (главным образом, из-за относительно слабой промышленности). Немаловажной представляется роль беженцев и вынужденных переселенцев в процессе роста социальной напряженности. Нельзя забывать и о возникших в 1916-1917 гг. сложностях с организацией продовольственного снабжения (прежде всего Москвы и Петрограда), а также о действиях спекулянтов, взвинчивавших цены и наживавшихся на бедах военного времени. Административно-бюрократическая машина с трудом преодолевала возникшие трудности. Однако сводить все только к трудностям социально-экономического или военного характера не стоит. На фронте случались победы, а на весеннее наступление 1917 г. вообще возлагались большие надежды. Несмотря на экономические проблемы, в стране (благодаря хорошим урожаям) не случилось голода, и жизнь в тылу (даже ввиду ограничений военного времени) не была значительно тяжелее, чем во Франции или же в Австро-Венгрии.
Иное дело - отсутствие единства в верхах, а именно поведение либеральной общественности: в стремлении отвоевать политические свободы она с 1915 г. становилась все более оппозиционной [3]. Даже после попыток императора пойти на компромисс (назначение товарища председателя Государственной думы, видного октябриста А. Д. Протопопова на пост министра внутренних дел) либеральные круги продолжили курс на конфронтацию, сделав все возможное для крушения режима. Этому немало способствовала сама власть, допустившая антиправительственную деятельность Земгора и военнопромышленных комитетов, которые не столько способствовали снабжению армии, сколько занимались пиаром собственных достижений и выстраивали параллельные управленческие структуры, дискредитируя правительство и готовясь к совершению переворота [4]. Неумение договариваться и идти на компромисс (т. е. заниматься политикой в прямом смысле слова), лавировать и консолидировать вокруг себя элиты - все это явилось крупнейшим недостатком царской власти, признаком ее косности и непонимания требований времени.
Вместе с тем стоит обратить внимание на ментальное измерение российского социума и подробнее остановиться на провале политики Николая II по консолидации народа и общества вокруг себя. Императорская власть не смогла предложить и актуализировать ту картину мира и те смыслы, которые широкие общественные и народные круги приняли бы в качестве объяснения происходящего и которые убедили бы их в необходимости сохранения сложившегося порядка вещей, а также структурировали рефлексию происходящих событий в выгодном для власти ключе. Этим должна была заниматься идеологическая политика (т. е. политика, направленная на создание определенной картины мира), которая в военные годы нераздельно связана с пропагандой (мобилизация населения и создание устойчивых смыслов ведения войны). Очевидно, что создать образ императора как необходимой составляющей в достижении победы не удалось, а ряд печальных ошибок и идеологических просчетов оказал немалую услугу противникам самодержавия, подорвав к нему доверие.
Свойственное российской политической культуре конспирологическое восприятие политики снижало эффективность действий власти в ментальной сфере и, как покажет дальнейшее исследование, усугубляло допущенные ошибки. Приписывание неудач действиям внутренних предателей (неких тайных сил, будь то масоны, сионисты или кто-либо еще) [5], ориентация на поиск врага, а также персонализация власти (возложение ответственности за неудачи на отдельные личности) лишь усиливали недоверие к верхам. Негативно сказалось и перенесение нормативных идеалов дружбы на внешнеполитическую реальность, которая строится на иных принципах. Расхождение между идеалом и реальностью спровоцировало недоверчивое и во многом враждебное отношение к англо-французским союзникам, которых стали обвинять в предательстве. Отсутствие успехов на Западном фронте, его пассивность, обусловленная естественными причинами позиционной войны, а также попытки оправдать некоторые неудачи русской армии (например, поражение в Восточной Пруссии) тем, что Россия фактически жертвовала собой ради союзников - все это создавало почву для подобных домыслов. В итоге произошла дискредитации внешней политики. Справедливо писал современник тех событий генерал Н. Н. Головин: «В толще армии и в глубинах народа широко всходила мысль, что будто бы война нам была ловко навязана союзниками, желавшими руками России ослабить Германию. Автору часто приходилось слышать, начиная с зимы 1915-1916 годов, циркулировавшую среди солдатской массы фразу: “Союзники решили вести войну до последней капли крови русского солдата”» [6].
Можно выделить несколько групп ключевых ошибок в сфере идеологической политики, которые в итоге способствовали потере доверия и подрыву легитимности царской власти. Первая группа связана с образом врага. В 1914- 1916 гг. немцы позиционировались главным образом в качестве преступников и агрессоров, заклятых противников славянства и России, «приспешников сатаны». При этом использовались эпитеты, обозначающие заносчивость, самовосхваление, стремление к материальному (в противовес русской духовности), ослепление экономическими успехами (они - признак грехопадения; тем самым имплицитно подчеркивалось, что бедность русского народа является свидетельством близости к Богу). Тиражировались рассказы о немецких зверствах. Ключевым стал посыл, будто германцы, первыми напавшими на Россию, угрожают ее существованию как государства, что с точки зрения пропаганды оказалось эффективным шагом. Одновременно создавался образ России как «святой Руси», истинно-христианского государства, сражающегося за правду. Подчеркивалось, что войну ведет непобедимый русский народ (отсюда попытки назвать начавшийся конфликт «народной войной»). Однако первые поражения показали, что созданный идеал расходится с действительностью. Появилась необходимость в адекватном объяснении причин неудач. Ответ был найден в «раскручивании» германофобии и шпиономании, а также поиске виновных и предателей. Таким образом, ненависть к немцам «внешним» перекинулась на «внутренних», даже на тех, которые уже несколько веков жили на территории Российской империи. Типичным образчиком мышления того времени может служить высказывание монархиста Л. А. Тихомирова: «А мы, т. е. Россия, вдобавок переполнены немцами в правительственных сферах, армии, во всех функциях страны. Кто из этих немцев не изменник, если не явный, то в глубине души?» [7].
Свой смысл в нагнетании германофобских настроений все же был, поскольку носителям архаичного сознания легче всего объяснить причины неудач действиями неких «тайных враждебных сил». Более того, для некоторых кругов шпиономания стала эффективным инструментом борьбы с соперниками (как в политической, так и в повседневной жизни). С точки зрения теории социального конфликта «поиск или изобретение внутреннего диссидента служит сохранению структуры» [8], однако в действительности оказалось, что сами представители власти в глазах общества и народа превратились в этих диссидентов.
Следствием германофобии и шпиономании стала дискредитация офицерского состава, где многие носили немецкие фамилии. Общественное мнение обрушилось на близкого к императору генерала П. К. фон Ренненкампфа, явные выдумки о его связях с врагом ходили даже в Ставке и попали в дневники современников [9]. Так, великий князь Андрей Владимирович оставил в дневнике запись о следующих приказаниях, якобы отдававшихся генералом Ренненкампфом: «А между тем многие командиры батарей показали, что они получали приказание - в Восточной Пруссии во время боев по таким-то участкам не стрелять, и при расследовании оказывалось, что эти участки принадлежали родственникам Ренненкампфа» [10].
Подобная политика вызывала национальные трения в Прибалтике и других губерниях, где был велик процент немецкого населения. Назначенный в военное время прибалтийским Генерал-губернатором генерал П. Г. Курлов в мемуарах подробно писал о борьбе, разгоревшейся между латышами и немецкой верхушкой, причем частыми стали обвинения (как правило, беспочвенные) в шпионаже и государственной измене. Имели место даже случаи провокации, когда латыши специально пытались подставить немцев. Военное руководство зачастую с доверием относилось к таким доносом [11].
Еще большей дискредитации подверглись многочисленные обладатели немецких фамилий - придворные, чиновники, а также члены правительства. Неудачи на фронте, проблемы в экономике и социальной сфере вызвали роптание на правительственные круги и способствовали распространению слухов об измене и предательстве. Барон Н. Н. Врангель оставил в дневнике такую запись: «Сегодня все только и говорят об аресте графини Клеймихель…, якобы уличенной в шпионстве для Австрии. <…> Говорят, что повесили или расстреляли генерала Драчевского - градоначальника Петербурга, уличенного в сношениях с враждебными нами державами и получавшего субсидии на забастовку по 70 копеек с “бастующей души”» [12]. Показная русификация (оберпрокурор Синода Саблер стал Десятковским, министр внутренних дел Штюрмер взял фамилию матери - Панин) не решила проблему.
Начатые же в 1915 г. судебные процессы об измене полковника Мясоедова и военного министра В. А. Сухомлинова (с вынесением смертного приговора первому) лишь подтвердили опасения, что в офицерском корпусе и правительстве действительно существуют предатели [13]. По распространенной версии, дело Мясоедова, начатое и быстро доведенное до обвинительного конца по настоятельному требованию верховного главнокомандующего великого князя Николая Николаевича, имело целью не только оправдать частичные неудачи на восточно-прусском фронте, но и дискредитировать политического противника - Сухомлинова.
Сейчас для нас не так уж значимо, был ли Мясоедов действительно изменником (большинство мемуаристов и исследователей считают, что нет), важнее другое - влияние на общественное мнение: общество получило прямое подтверждение ходивших слухов и сплетен. Дальнейшие интриги против Сухомлинова, обвинение его в предательстве и выставление как главного виновника неготовности армии к войне имели далеко идущие последствия, и нетвердая позиция царской власти сыграла «первую скрипку». Отстранив Сухомлинова от должности и начав следственное дело (при этом заключив его в Петропавловскую крепость), власть фактически пошла на уступки раздувавшим дело думским кругам и, тем самым, подтвердила наличие предателя («немецкого шпиона») в верхах. Когда же по настоянию Николая II Сухомлинов был освобожден, это спровоцировало слухи, что император покрывает изменников, и сильнее ударило по его легитимности [14].
Антигерманская пропаганда роняла престиж царской власти, ибо сам император имел большую долю немецкой крови, его жена была немецкой принцессой (хотя на самом деле считала себя англичанкой и недолюбливала Германию). Уже летом 1915 г., после принятия Николаем II поста верховного главнокомандующего, по Москве пополз слух, что император специально идет на фронт с наследником, чтобы сдаться в плен и заключить сепаратный мир [15]. Князь В. А. Друцкой-Соколинский, минский губернатор, бывший в Петрограде в конце 1916 г., писал позднее в мемуарах: «Помню, что, будучи у П. П. Стремоухова, моего старого знакомого и друга, я спросил его о настроениях “сфер”, о настроении общества и настроении вообще. Мне было отвечено с указанием на портрет Императрицы Александры Федоровны: “Эта дрянь нас всех погубит!” С грустью я должен был ответить, что и в провинции в этом отношении нельзя услышать другое мнение» [16]. Близкая подруга императрицы Ю. Ден замечала: «Я должна с грустью отметить тот факт, что все слои русского общества, начиная от князя и кончая крестьянином, неизменно проявляли свою враждебность по отношению к собственной императрице…»[17].
Вторая группа ошибок связана с попыткой осмысления войны как «освобождения». Изначально речь велась об освобождении братских славянских народов от немецкого влияния, а русского народа - от пресловутого «немецкого засилия». Однако публицистика и общество пошли дальше: под освобождением стали понимать освобождение от прежнего порядка вещей, полное обновление (т. е. война стала трактоваться как позитивное явление в общественной жизни, стала актуальной ее героизация и освящение). В ряде публикаций очевидна такая логика: поскольку война является самой ужасной за всю историю человечества, то это тяжелейшее испытание необходимо пройти ради великой цели. Ожидание важных, коренных и неизбежных перемен - лейтмотив публицистики военного времени. Н. Н. Врангель точно отразил царившие в те дни чувства в своих дневниковых записях: «Будем же верить, что настал день, когда бледной великой многострадалице России придет облегчение и когда и она найдет путь освободиться от самой себя, дав свою мощь мировому будущему. Наша маленькая повседневность среднего человека в серой яме петербургского существования не может, конечно, охватить весь горизонт настоящей драмы. Видишь “в щелочку бытия” только клочки происходящего, но и они дают так много, что чувствуешь себя ничтожной букашкой на литургии, творимой Великим Божеством» [18].
Таким образом, сама власть спровоцировала в обществе завышенные ожидания, которые по объективным причинам не могла исполнить. Идея освобождения воспроизводилась интеллигенцией и в целом кругами, оппозиционными Зимнему дворцу, которые выстраивали собственные смыслы войны. Царская власть, видимо по неосторожности, сделала их одной из опор пропаганды. Посмотрим на эту проблему шире. Идея об освобождении имплицитно подразумевает, что достаточно найти наносное, чуждое и избавиться от него, восстановить правильный, естественный порядок жизни, чтобы изменить ситуацию к лучшему. Отсюда - готовность искать легкие решения, сваливать всю вину за неудачи на правительство и вражеских шпионов. Негативное влияние в этой ситуации оказала и архаичная установка на персонализацию власти и ответственности. Уже в конце 1915 г. появился фельетон Сергея Рунина (псевдоним А. М. Горовцева), где освобождение фактически было синонимом требования политических реформ [19]. В этом контексте неудивителен и логический итог: в феврале 1917 г. по Петрограду распространилась поговорка: «Чтобы спасти монархию, надо убить монарха» [20]. Утверждение не только не воспринималось как абсурдное, но принималось как должное и вполне разумное (достаточно устранить слабую фигуру императора, и ситуация исправится).
Третью группу составляют ошибки, связанные с образом слабого монарха в официальной пропаганде. Анализ материалов того периода позволяет сделать вывод, что наряду с детально прописанными образами германцев, русского народа, целями и сутью настоящего конфликта образ царя был невнятным. Главным участником «сего эпохального действа» оказался русский народ, роль же Николая II оказывалась второстепенной.