История двух покушений на Наполеона
Нож Штапса
Австро-французская кампания 1809 года закончилась победой Наполеона при Ваграме и подписанием мирного договора в Шёнбрунне, который подтвердил доминирование Франции в Европе. Однако этот последний триумф Наполеона был отравлен неприятным инцидентом.
12 октября, во время парада французских войск, в толпе любопытных был схвачен молодой человек, чересчур настойчиво пытавшийся пробраться поближе к Наполеону. При обыске под платьем у него был обнаружен кухонный нож, завернутый в бумагу. На допросе арестованный назвался Фридрихом Штапсом, сыном протестантского пастора из Наумбурга, и заявил, что намеревался убить Наполеона. Юный террорист, совсем еще мальчик, с нежным, почти девичьим лицом, вызвал у императора жалость.
- За что вы хотели меня убить? - спросил он.
- Я считаю, что пока вы живы, моя родина и весь мир не будут знать свободы и покоя, - был ответ.
- Я вас помилую, если вы попросите у меня прощения.
- Я не хочу прощения, я очень жалею, что мне не удалось вас убить.
- Чёрт побери! Кажется, для вас преступление ничего не значит?
- Убить Вас не преступление, а долг.
- Ну, а если я вас все-таки помилую, будете вы мне благодарны?
После долгого молчания Штапс произнёс:
- Нет, я все равно вас убью.
«Наполеон остолбенел», - вспоминает очевидец, адъютант императора генерал Рапп, который и схватил Штапса. Лейб-медику Корвизару было поручено освидетельствовать душевное состояние арестованного, но тот констатировал его полную вменяемость. Тем не менее префекту полиции велено было распространить слух, что Штапс сумасшедший.
- Вот плоды иллюминатства, которым заражена Германия, - воскликнул Наполеон, когда Штапса увели. - Но с этим ничего не поделаешь: пушками секты не истребишь! Узнайте, как он умрёт, и доложите мне.
Штапс умер, как герой. Приговоренный к расстрелу, он выкрикнул перед смертью: «Да здравствует свобода! Да здравствует Германия!»
Когда-то, в далеком 1793 году, якобинствующий поручик Бонапарт писал: «Если бы даже отец мой захотел быть тираном, я заколол бы его кинжалом!» Но то были всего лишь слова, а теперь Наполеон словно увидел себя, оставшегося верным республиканским идеям. «Этот несчастный не выходит у меня из головы, - признавался император. - Когда я о нем думаю, мысли мои теряются... Это выше моего разумения!»
Быть победителем, но не убийцей
А вот в русском стане во время Отечественной войны 1812 года покушение на жизнь предводителя Великой армии рассматривалось как поступок, несовместимый с военной честью. Во всяком случае, когда знаменитый партизан А.С.Фигнер, лелеявший мысль избавить мир от «врага рода человеческого», явился с подобным предложением к Кутузову и Ермолову, те выказали явное замешательство. Фигнер хотел пробраться в Кремль, наняться истопником и, улучив момент, застрелить Наполеона из маленького пистолета. Реакция русских генералов напоминала наполеоновскую в случае со Штапсом. «Изумленный предложением Фигнера Алексей Петрович (Ермолов) начал зорко вглядываться в отважного самоотверженца и испытывать его разными вопросами, чтобы из ответов увериться, в здравом ли уме Фигнер?.. Ермолов решился в полночь, по отвратительной дороге, в непогоду, идти к Кутузову... «Что ты, Алексей Петрович? - спросил Кутузов вошедшего Ермолова… - Все ли благополучно у нас?» <…> Пока Алексей Петрович рассказывал, Михаил Илларионович <…> начал ходить по избе, заложивши назад руки, и спросил: «Фигнер не сумасшедший ли?»
Для полноты картины следует добавить, что в эту минуту из окна квартиры главнокомандующего было видно зарево над горящей Москвой.
Ермолов отмалчивался, на все вопросы отвечая только: «Как Вам угодно приказать», а Кутузов, расхаживая и «как бы рассуждая сам с собою, проговорил вслух: «На чем основаться? Ведь в Риме, во время войны между Фабрицием и Пирром, предложили однажды первому, чтобы разом покончить войну, отравить последнего, - Фабриций отослал предлагавшего это доктора, как изменника, к Пирру». - «Да это было так в Риме, давно уже», - ответил Ермолов. Кутузов, как будто не слыхав сказанного, взглянул в окно на зарево и продолжал рассуждение вслух. «Как разрешить! Если бы я или ты стали лично драться с Наполеоном явно... Но ведь тут выходит тоже как бы разрешить из-за угла пустить камнем в Наполеона. Удастся Фигнеру, скажут, не он убил Наполеона, - а я, или ты...» Опять молчание, опять вопрос Ермолову: «Как ты думаешь?» - и опять прежний на это ответ: «Как угодно приказать». Кутузов, продолжая ходить, молчал. Ермолову нужно было решение главнокомандующего, что сказать Фигнеру, и для этого, повторив, что Фигнер дожидается, он спросил: «Что же сказать ему?» Кутузов, подумав, ответил, разняв руки и сделав ими жест, когда предложенного не отклоняют и не принимают... «Христос с ним! пусть возьмет себе осьмерых казаков на общем положении о партизанах».
(Этот эпизод приводит Н.Розанов со слов И. М. Ковалевского, вхожего в дом Ермолова уже после отставки последнего. См.: Розанов Н. Замысел Фигнера. 1812 г. // Русская Старина. Т. 13. 1875. С. 450-451; позже эта сцена вошла в роман Н.Данилевского «Сожжённая Москва»).
Во всей этой истории поражают четыре момента:
1. Зрелище горящей Москвы не вызывает у Кутузова никаких кровожадных мыслей по отношению к французам и их предводителю.
2. Желание убить Наполеона ассоциируется у него с сумасшествием.
3. Для обоснования своего решения русский главнокомандующий обращается к опыту античной истории.
4. Михаил Илларионович опасается, что его обвинят в смерти Наполеона.
Похоже, что такой Кутузов ускользнул от внимания наших историков и романистов.
Вероятно, Кутузов отдал это дело на волю судьбы, не особенно веря в успех Фигнеровой задумки. Так и вышло: проникнуть в Кремль Фигнеру не удалось - императора бдительно охраняли ветераны Старой гвардии. Переодетого нищим Фигнера схватили у Спасских ворот. Выручили его незаурядное самообладание и актёрский дар: он притворился сумасшедшим и был отпущен.
А после оставления французами Москвы чувство мести в русских сердцах и вовсе стихло. Достаточно сказать, что во время этапирования Наполеона на Эльбу в 1814 году генерал граф П. А. Шувалов специально пересел в его карету и надел знаменитую серую шинель низложенного французского императора, дабы в случае покушения на его жизнь принять на себя кинжальный удар или пулю.
Австро-французская кампания 1809 года закончилась победой Наполеона при Ваграме и подписанием мирного договора в Шёнбрунне, который подтвердил доминирование Франции в Европе. Однако этот последний триумф Наполеона был отравлен неприятным инцидентом.
12 октября, во время парада французских войск, в толпе любопытных был схвачен молодой человек, чересчур настойчиво пытавшийся пробраться поближе к Наполеону. При обыске под платьем у него был обнаружен кухонный нож, завернутый в бумагу. На допросе арестованный назвался Фридрихом Штапсом, сыном протестантского пастора из Наумбурга, и заявил, что намеревался убить Наполеона. Юный террорист, совсем еще мальчик, с нежным, почти девичьим лицом, вызвал у императора жалость.
- За что вы хотели меня убить? - спросил он.
- Я считаю, что пока вы живы, моя родина и весь мир не будут знать свободы и покоя, - был ответ.
- Я вас помилую, если вы попросите у меня прощения.
- Я не хочу прощения, я очень жалею, что мне не удалось вас убить.
- Чёрт побери! Кажется, для вас преступление ничего не значит?
- Убить Вас не преступление, а долг.
- Ну, а если я вас все-таки помилую, будете вы мне благодарны?
После долгого молчания Штапс произнёс:
- Нет, я все равно вас убью.
«Наполеон остолбенел», - вспоминает очевидец, адъютант императора генерал Рапп, который и схватил Штапса. Лейб-медику Корвизару было поручено освидетельствовать душевное состояние арестованного, но тот констатировал его полную вменяемость. Тем не менее префекту полиции велено было распространить слух, что Штапс сумасшедший.
- Вот плоды иллюминатства, которым заражена Германия, - воскликнул Наполеон, когда Штапса увели. - Но с этим ничего не поделаешь: пушками секты не истребишь! Узнайте, как он умрёт, и доложите мне.
Штапс умер, как герой. Приговоренный к расстрелу, он выкрикнул перед смертью: «Да здравствует свобода! Да здравствует Германия!»
Когда-то, в далеком 1793 году, якобинствующий поручик Бонапарт писал: «Если бы даже отец мой захотел быть тираном, я заколол бы его кинжалом!» Но то были всего лишь слова, а теперь Наполеон словно увидел себя, оставшегося верным республиканским идеям. «Этот несчастный не выходит у меня из головы, - признавался император. - Когда я о нем думаю, мысли мои теряются... Это выше моего разумения!»
Быть победителем, но не убийцей
А вот в русском стане во время Отечественной войны 1812 года покушение на жизнь предводителя Великой армии рассматривалось как поступок, несовместимый с военной честью. Во всяком случае, когда знаменитый партизан А.С.Фигнер, лелеявший мысль избавить мир от «врага рода человеческого», явился с подобным предложением к Кутузову и Ермолову, те выказали явное замешательство. Фигнер хотел пробраться в Кремль, наняться истопником и, улучив момент, застрелить Наполеона из маленького пистолета. Реакция русских генералов напоминала наполеоновскую в случае со Штапсом. «Изумленный предложением Фигнера Алексей Петрович (Ермолов) начал зорко вглядываться в отважного самоотверженца и испытывать его разными вопросами, чтобы из ответов увериться, в здравом ли уме Фигнер?.. Ермолов решился в полночь, по отвратительной дороге, в непогоду, идти к Кутузову... «Что ты, Алексей Петрович? - спросил Кутузов вошедшего Ермолова… - Все ли благополучно у нас?» <…> Пока Алексей Петрович рассказывал, Михаил Илларионович <…> начал ходить по избе, заложивши назад руки, и спросил: «Фигнер не сумасшедший ли?»
Для полноты картины следует добавить, что в эту минуту из окна квартиры главнокомандующего было видно зарево над горящей Москвой.
Ермолов отмалчивался, на все вопросы отвечая только: «Как Вам угодно приказать», а Кутузов, расхаживая и «как бы рассуждая сам с собою, проговорил вслух: «На чем основаться? Ведь в Риме, во время войны между Фабрицием и Пирром, предложили однажды первому, чтобы разом покончить войну, отравить последнего, - Фабриций отослал предлагавшего это доктора, как изменника, к Пирру». - «Да это было так в Риме, давно уже», - ответил Ермолов. Кутузов, как будто не слыхав сказанного, взглянул в окно на зарево и продолжал рассуждение вслух. «Как разрешить! Если бы я или ты стали лично драться с Наполеоном явно... Но ведь тут выходит тоже как бы разрешить из-за угла пустить камнем в Наполеона. Удастся Фигнеру, скажут, не он убил Наполеона, - а я, или ты...» Опять молчание, опять вопрос Ермолову: «Как ты думаешь?» - и опять прежний на это ответ: «Как угодно приказать». Кутузов, продолжая ходить, молчал. Ермолову нужно было решение главнокомандующего, что сказать Фигнеру, и для этого, повторив, что Фигнер дожидается, он спросил: «Что же сказать ему?» Кутузов, подумав, ответил, разняв руки и сделав ими жест, когда предложенного не отклоняют и не принимают... «Христос с ним! пусть возьмет себе осьмерых казаков на общем положении о партизанах».
(Этот эпизод приводит Н.Розанов со слов И. М. Ковалевского, вхожего в дом Ермолова уже после отставки последнего. См.: Розанов Н. Замысел Фигнера. 1812 г. // Русская Старина. Т. 13. 1875. С. 450-451; позже эта сцена вошла в роман Н.Данилевского «Сожжённая Москва»).
Во всей этой истории поражают четыре момента:
1. Зрелище горящей Москвы не вызывает у Кутузова никаких кровожадных мыслей по отношению к французам и их предводителю.
2. Желание убить Наполеона ассоциируется у него с сумасшествием.
3. Для обоснования своего решения русский главнокомандующий обращается к опыту античной истории.
4. Михаил Илларионович опасается, что его обвинят в смерти Наполеона.
Похоже, что такой Кутузов ускользнул от внимания наших историков и романистов.
Вероятно, Кутузов отдал это дело на волю судьбы, не особенно веря в успех Фигнеровой задумки. Так и вышло: проникнуть в Кремль Фигнеру не удалось - императора бдительно охраняли ветераны Старой гвардии. Переодетого нищим Фигнера схватили у Спасских ворот. Выручили его незаурядное самообладание и актёрский дар: он притворился сумасшедшим и был отпущен.
А после оставления французами Москвы чувство мести в русских сердцах и вовсе стихло. Достаточно сказать, что во время этапирования Наполеона на Эльбу в 1814 году генерал граф П. А. Шувалов специально пересел в его карету и надел знаменитую серую шинель низложенного французского императора, дабы в случае покушения на его жизнь принять на себя кинжальный удар или пулю.