Отрывок из "По ком звонит колокол"
- Такие вещи придумывают после того, как человек уже умер, - не сдавался Роберт Джордан. - Все прекрасно знали, что Санчесу Мехиасу недолго ждать cornada, потому что он вышел из формы, стиль у него был тяжелый и опасный, ноги потеряли силу и легкость и рефлексы были уже не такие быстрые.
- Правильно, - ответила ему Пилар. - Это все правда. Но цыгане знали, что от него пахнет смертью, и когда он появлялся в «Вилла-Роса», такие люди, как Рикардо и Фелипе Гонсалес, убегали оттуда через маленькую дверь позади стойки.
- Они, наверно, задолжали ему, - сказал Роберт Джордан.
- Возможно, - сказала Пилар. - Очень возможно. Но, кроме того, они чуяли в нем смерть, и это все знали.
- Она правильно говорит, Ingles, - сказал цыган Рафаэль. - У нас все об этом знают.
- Не верю я ни одному слову, - сказал Роберт Джордан.
- Слушай, Ingles, - заговорил Ансельмо. - Я не охотник до всякого колдовства. Но Пилар у нас в таких делах славится.
- А все-таки чем же это пахнет? - спросил Фернандо. - Какой он, этот запах? Если пахнет чем-то, значит, должен быть определенный запах.
- Ты хочешь знать, Фернандито? - Пилар улыбнулась ему. - Думаешь, тебе тоже удастся учуять его?
- Если он действительно существует, почему бы и мне его не учуять?
- В самом деле - почему? - Пилар посмеивалась, сложив на коленях свои большие руки. - А ты когда-нибудь плавал по морю на пароходе, Фернандо?
- Нет. И не собираюсь.
- Тогда ты ничего не учуешь, потому что в него входит и тот запах, который бывает на пароходе, когда шторм и все иллюминаторы закрыты. Понюхай медную ручку задраенного наглухо иллюминатора, когда палуба уходит у тебя из-под ног и в желудке томление и пустота, и вот тогда ты учуешь одну составную часть этого запаха.
- Ничего такого я учуять не смогу, потому что ни на каких пароходах плавать не собираюсь, - сказал Фернандо.
- А я несколько раз плавала по морю на пароходе, - сказала Пилар. - В Мексику и в Венесуэлу.
- Ну, а что там еще есть, в этом запахе? - спросил Роберт Джордан. Пилар насмешливо посмотрела на него, с гордостью вспоминая свои путешествия.
- Учись, Ingles, учись. Правильно делаешь. Учись. Так вот, после того, что тебе велено было сделать на пароходе, сойди рано утром вниз, к Толедскому мосту в Мадриде, и остановись около matadero. Стой там на мостовой, мокрой от тумана, который наползает с Мансанареса, и дожидайся старух, что ходят до рассвета пить кровь убитой скотины. Выйдет такая старуха из matadero, кутаясь в шаль, и лицо у нее будет серое, глаза пустые, а на подбородке и на скулах торчит пучками старческая поросль, точно на проросшей горошине, - не щетина, а белесые ростки на омертвелой, восковой коже. И ты, Ingles, обними ее покрепче, прижми к себе и поцелуй в губы, и тогда ты узнаешь вторую составную часть этого запаха.
- У меня даже аппетит отбило, - сказал цыган. - Слушать тошно про эти ростки.
- Рассказывать дальше? - спросила Пилар Роберта Джордана.
- Конечно, - сказал он. - Учиться так учиться.
- С души воротит от этих ростков на старушечьих лицах, - сказал цыган. - Почему это на старух такая напасть, Пилар? Ведь у нас этого никогда не бывает.
- Ну еще бы! - насмешливо сказала Пилар. - У нас все старухи в молодости были стройные, - конечно, если не считать постоянного брюха, знака мужней любви, с которым цыганки никогда не расстаются…
- Не надо так говорить, - сказал Рафаэль. - Нехорошо это.
- Ах, ты обиделся, - сказала Пилар. - А тебе приходилось когда-нибудь видеть цыганку, которая не собиралась рожать или не родила только что?
- Вот ты.
- Брось, - сказала Пилар. - Обидеть всякого можно. Я говорю о том, что в старости каждый бывает уродлив на свой лад. Тут расписывать нечего. Но если Ingles хочет научиться распознавать этот запах, пусть сходит к matadero рано утром.
- Обязательно схожу, - сказал Роберт Джордан. - Но я и так его учую, без поцелуев. Меня эти ростки на старушечьих лицах напугали не меньше, чем Рафаэля.
- Поцелуй старуху, Ingles, - сказала Пилар. - Поцелуй для собственной науки, а потом, когда в ноздрях у тебя будет стоять этот запах, вернись в город, и как увидишь мусорный ящик с выброшенными увядшими цветами, заройся в него лицом поглубже и вдохни всей грудью, так, чтобы запах гниющих стеблей смешался с теми запахами, которые уже сидят у тебя в носоглотке.
- Так, сделано, - сказал Роберт Джордан. - А какие это цветы?
- Хризантемы.
- Так. Я нюхаю хризантемы, - сказал Роберт Джордан. - А дальше что?
- Дальше нужно еще вот что, - продолжала Пилар. - Чтобы день был осенний, с дождем или с туманом, или чтобы это было ранней зимой. И вот в такой день погуляй по городу, пройдись по Калье-де-Салюд, когда там убирают casas de putas и опоражнивают помойные ведра в сточные канавы, и как только сладковатый запах бесплодных усилий любви вместе с запахом мыльной воды и окурков коснется твоих ноздрей, сверни к Ботаническому саду, где по ночам те женщины, которые уже не могут работать в домах, делают свое дело у железных ворот парка, и у железной решетки, и на тротуаре. Вот тут, в тени деревьев, у железной ограды они проделывают все то, что от них потребует мужчина, начиная с самого простого за плату в десять сентимо и кончая тем великим, ценой в одну песету, ради чего мы вообще живем на свете. И там, на засохшей клумбе, которую еще не успели перекопать и засеять, на ее мягкой земле, куда более мягкой, чем тротуар, ты найдешь брошенный мешок, и от него будет пахнуть сырой землей, увядшими цветами и всем тем, что делалось на нем ночью. Этот мешок соединит в себе все - запах земли, и сухих стеблей, и гнилых лепестков, и тот запах, который сопутствует и смерти и рождению человека. Закутай себе голову этим мешком и попробуй дышать сквозь него.
- Нет.
- Да, - сказала Пилар. - Закутай себе голову этим мешком и попробуй дышать сквозь него. Вздохни поглубже, и тогда, если все прежние запахи еще остались при тебе, ты услышишь тот запах близкой смерти, который все мы знаем.
- Хорошо, - сказал Роберт Джордан. - И ты говоришь, что так пахло от Кашкина, когда он был здесь?
- Да.
- Ну что же, - серьезно сказал Роберт Джордан. - Если это правда, то я хорошо сделал, что застрелил его.
http://vkontakte.ru/note29762_11099394
- Правильно, - ответила ему Пилар. - Это все правда. Но цыгане знали, что от него пахнет смертью, и когда он появлялся в «Вилла-Роса», такие люди, как Рикардо и Фелипе Гонсалес, убегали оттуда через маленькую дверь позади стойки.
- Они, наверно, задолжали ему, - сказал Роберт Джордан.
- Возможно, - сказала Пилар. - Очень возможно. Но, кроме того, они чуяли в нем смерть, и это все знали.
- Она правильно говорит, Ingles, - сказал цыган Рафаэль. - У нас все об этом знают.
- Не верю я ни одному слову, - сказал Роберт Джордан.
- Слушай, Ingles, - заговорил Ансельмо. - Я не охотник до всякого колдовства. Но Пилар у нас в таких делах славится.
- А все-таки чем же это пахнет? - спросил Фернандо. - Какой он, этот запах? Если пахнет чем-то, значит, должен быть определенный запах.
- Ты хочешь знать, Фернандито? - Пилар улыбнулась ему. - Думаешь, тебе тоже удастся учуять его?
- Если он действительно существует, почему бы и мне его не учуять?
- В самом деле - почему? - Пилар посмеивалась, сложив на коленях свои большие руки. - А ты когда-нибудь плавал по морю на пароходе, Фернандо?
- Нет. И не собираюсь.
- Тогда ты ничего не учуешь, потому что в него входит и тот запах, который бывает на пароходе, когда шторм и все иллюминаторы закрыты. Понюхай медную ручку задраенного наглухо иллюминатора, когда палуба уходит у тебя из-под ног и в желудке томление и пустота, и вот тогда ты учуешь одну составную часть этого запаха.
- Ничего такого я учуять не смогу, потому что ни на каких пароходах плавать не собираюсь, - сказал Фернандо.
- А я несколько раз плавала по морю на пароходе, - сказала Пилар. - В Мексику и в Венесуэлу.
- Ну, а что там еще есть, в этом запахе? - спросил Роберт Джордан. Пилар насмешливо посмотрела на него, с гордостью вспоминая свои путешествия.
- Учись, Ingles, учись. Правильно делаешь. Учись. Так вот, после того, что тебе велено было сделать на пароходе, сойди рано утром вниз, к Толедскому мосту в Мадриде, и остановись около matadero. Стой там на мостовой, мокрой от тумана, который наползает с Мансанареса, и дожидайся старух, что ходят до рассвета пить кровь убитой скотины. Выйдет такая старуха из matadero, кутаясь в шаль, и лицо у нее будет серое, глаза пустые, а на подбородке и на скулах торчит пучками старческая поросль, точно на проросшей горошине, - не щетина, а белесые ростки на омертвелой, восковой коже. И ты, Ingles, обними ее покрепче, прижми к себе и поцелуй в губы, и тогда ты узнаешь вторую составную часть этого запаха.
- У меня даже аппетит отбило, - сказал цыган. - Слушать тошно про эти ростки.
- Рассказывать дальше? - спросила Пилар Роберта Джордана.
- Конечно, - сказал он. - Учиться так учиться.
- С души воротит от этих ростков на старушечьих лицах, - сказал цыган. - Почему это на старух такая напасть, Пилар? Ведь у нас этого никогда не бывает.
- Ну еще бы! - насмешливо сказала Пилар. - У нас все старухи в молодости были стройные, - конечно, если не считать постоянного брюха, знака мужней любви, с которым цыганки никогда не расстаются…
- Не надо так говорить, - сказал Рафаэль. - Нехорошо это.
- Ах, ты обиделся, - сказала Пилар. - А тебе приходилось когда-нибудь видеть цыганку, которая не собиралась рожать или не родила только что?
- Вот ты.
- Брось, - сказала Пилар. - Обидеть всякого можно. Я говорю о том, что в старости каждый бывает уродлив на свой лад. Тут расписывать нечего. Но если Ingles хочет научиться распознавать этот запах, пусть сходит к matadero рано утром.
- Обязательно схожу, - сказал Роберт Джордан. - Но я и так его учую, без поцелуев. Меня эти ростки на старушечьих лицах напугали не меньше, чем Рафаэля.
- Поцелуй старуху, Ingles, - сказала Пилар. - Поцелуй для собственной науки, а потом, когда в ноздрях у тебя будет стоять этот запах, вернись в город, и как увидишь мусорный ящик с выброшенными увядшими цветами, заройся в него лицом поглубже и вдохни всей грудью, так, чтобы запах гниющих стеблей смешался с теми запахами, которые уже сидят у тебя в носоглотке.
- Так, сделано, - сказал Роберт Джордан. - А какие это цветы?
- Хризантемы.
- Так. Я нюхаю хризантемы, - сказал Роберт Джордан. - А дальше что?
- Дальше нужно еще вот что, - продолжала Пилар. - Чтобы день был осенний, с дождем или с туманом, или чтобы это было ранней зимой. И вот в такой день погуляй по городу, пройдись по Калье-де-Салюд, когда там убирают casas de putas и опоражнивают помойные ведра в сточные канавы, и как только сладковатый запах бесплодных усилий любви вместе с запахом мыльной воды и окурков коснется твоих ноздрей, сверни к Ботаническому саду, где по ночам те женщины, которые уже не могут работать в домах, делают свое дело у железных ворот парка, и у железной решетки, и на тротуаре. Вот тут, в тени деревьев, у железной ограды они проделывают все то, что от них потребует мужчина, начиная с самого простого за плату в десять сентимо и кончая тем великим, ценой в одну песету, ради чего мы вообще живем на свете. И там, на засохшей клумбе, которую еще не успели перекопать и засеять, на ее мягкой земле, куда более мягкой, чем тротуар, ты найдешь брошенный мешок, и от него будет пахнуть сырой землей, увядшими цветами и всем тем, что делалось на нем ночью. Этот мешок соединит в себе все - запах земли, и сухих стеблей, и гнилых лепестков, и тот запах, который сопутствует и смерти и рождению человека. Закутай себе голову этим мешком и попробуй дышать сквозь него.
- Нет.
- Да, - сказала Пилар. - Закутай себе голову этим мешком и попробуй дышать сквозь него. Вздохни поглубже, и тогда, если все прежние запахи еще остались при тебе, ты услышишь тот запах близкой смерти, который все мы знаем.
- Хорошо, - сказал Роберт Джордан. - И ты говоришь, что так пахло от Кашкина, когда он был здесь?
- Да.
- Ну что же, - серьезно сказал Роберт Джордан. - Если это правда, то я хорошо сделал, что застрелил его.
http://vkontakte.ru/note29762_11099394