Теодор Курентзис
Первый симфонический концерт под его управлением, в качестве худрука.
Он артист.
Он дирижирует так, как любят женщину.
Он из тех людей, которые слышат музыку. Он слышит ее еще до того, как рука музыканта поднимет смычок, еще до того, как натянется и дрогнет струна, еще до того, как с напряженной струны сорвутся первые звуки и расплывутся в пространстве… Он из тех людей, которые слышат музыку до того, как она зазвучит.
Я знаю таких людей. Их очень мало, но мне повезло, и я знаю таких людей. Знаю художника, чьи глаза видят картину задолго до того, как его кисть коснется холста. Знаю скульптора, чьи руки чувствуют в куске мрамора скульптуру, полную жизни и молочного тепла - еще до того, как его инструмент коснется мертвого камня… Больше всего на свете я люблю таких людей.
Когда я слушала эту музыку, и смотрела на его руки, я думала - интересно, а что у него в голове? У него же там должен быть какой-то инструмент, который все это слышит, и помнит, и чувствует. Он стоит перед оркестром и как будто видит, видит этот толчок звука, который срывается с бьющейся, как детское сердце, струны. Он видит его, это точно. Иначе просто не понятно, как возможно так работать. И дело не в темпераменте.
Вообще, я - не поклонник музыки. Исключительно редко я хожу в театр, чтобы послушать ее. Потому что я ее не умею воспринимать на слух - я могу воспринимать ее только образно, ну, так получается. Но у меня есть любимая музыка, даже - любимые музыкальные фразы. Когда я слышу эту музыку, мне кажется, что органическая вселенная вокруг меня, предметы, пространство и человек - все меняет свою природу, и тогда сквозь настоящее прорастает какое-то другое время, хрусткий и неотвязный песок ветхозаветных пустынь попадает в глаза и саднит на коже. И бывают моменты, когда мне просто необходимо - включить эту музыку, чтобы она пробудила колючий песчаный ветер, пахнущий древним морем и опавшими листьями смокв, и он захлестнет глаза, и ноздри, и уши, и захлебнувшись им, я наконец-то смогу дышать… Иногда мне это необходимо, и тогда я думаю, как сталкер: странная она, музыка, ведь она с действительностью-то почти не связана, а если и связана, то механически - одним пустым звуком… Но она проникает в самую душу, и что-то там внутри - резонирует в ответ на приведенный к гармонии шум…
В Куретнзисе есть что-то такое, в нем самом и в его непосредственной связи с музыкой. Он одержим, это совершенно точно. Он слышит музыку, испытывая наслаждение такой силы, что роднит его со страданьем.
И еще я подумала, что почему-то не могу себе его представить, занятого чем-то другим, не музыкой. И еще, пока я смотрела на его лицо, на его руки, на тело, подключенное к сети с высоким напряжением, так что и сам он, человек, становится только проводником и инструментом - я подумала, что, наконец-то поняла одну фразу, которая много лет не дает мне покоя. Это писал Гофман: «Музыка - самое романтичное из всех искусств, потому что ее предметом является бесконечность».
Когда я смотрела, как работает Курентзис, я поняла…
Он мальчишка и старик, он полон сознания собственного предназначенья, как герой какого-то мифа, на которые так богата его страна. Я понимаю, почему его так интересует аутентичная музыка и историческое исполнительство. Это ритуал, в котором он нашел свое место, мистерия, свернутая в спираль генетического кода, Это в крови.