Город, который ты придумал...
"Многие знают про Травяного и Песчаного Зайца…Только мало кто видел"
Как всегда - особенная книга. Но кажется, эта - самая особенная. А может быть, в некотором смысле, и главная. Загадки и символы прячутся на каждом шагу, их ещё больше, они ещё туже свернулись в спираль, но разгадывать их я, как всегда, не буду.
Она рассказывает о том, что уже не является ни Кристаллом, ни даже Безлюдными Пространствами в чистом виде, о чём-то таком, что расположено где-то наособицу, над всем этим, оно как бы сердце и середина, и связующий элемент.
Она рассказывает обо всём об этом, но уже не в проекции на героев книг, а выходит из самого центра Вселенной - из прямого взаимодействия Автора со своим мирозданием. Здесь ему не требуется строить, вытаскивать из закоулков и граней промежуточный мир, какую-то Историю - он проживает весь путь сам, становясь частью всего своего пространства. В "Лоцмане" и в "Рыбках" ему для этого ещё нужен Посредник - "не-совсем-автор". В "Синем Треугольнике" - посредника между тканью книги и автором - уже нет.
Эта книга - никоим образом не мемуары (как бы ни уверял нас - а быть может, и сам себя - автор). Будь она мемуарами, не понадобилось бы огород городить, есть автор, есть его воспоминания, он эти воспоминания тасует, как ему кажется правильным, осмысливает, рассуждает…
Но "Синий Треугольник" - это иное. Это попытка (а в каком смысле - намного больше, чем попытка) - уйти в то, что можно назвать иным пространством, сшитым особым образом (а из чего - об этом разговор позднее), уйти, прожить это иное пространство, и вернуться, чтобы дать ему свободу, существование. Наполнить его собой, а себя - им.
"Синий Треугольник" - это такая вот вершина взаимодействия Автора и всех миров, им созданных - но не только в виде книг (это было бы слишком примитивно), но и в виде снов, в виде того, что не было ни явью, ни сном, а скользило между там и тут, впитывая несуществовавшее и каким-то загадочным образом способствуя его осуществлению - не напрямую, конечно (потому что Синий Треугольник - никакая не Волшебная Палочка) - а в особом каком-то преломлении, осмыслении.
О чём вообще речь в "Синем Треугольнике"? Мне кажется, здесь происходит путешествие в мир, который является аналогом Кристалла (или Безлюдных Пространств?) - в Пространстве Снов. Вопрос, что такое это самое Пространство Снов? Здесь это нельзя назвать совокупностью всех снов, снившихся одному человеку. Здесь - это какая-то пограничная область, способ взаимодействия граней в самом широком смысле. Всё, что происходит в начале книги, происходит и в "Далёких горнистах" - но с той разницей, что в "Далёких горнистах" автор имеет дело пока ещё с самым краешком Треугольника, он видит только то, что ему показывают, он ещё не поднимается над тканью действия, не осмысливает её, как её же творец.
"Лоцман" стал переходным этапом, а "Синий Треугольник" - итоговой (на данный момент) фазой. То есть, если попробовать сказать чуть проще - в "Далёких горнистах" Автор просто смотрит на экран телевизора, в "Лоцмане" он смотрит и в экран, и на себя, смотрящего в телевизор, а в "Синем Треугольнике" - он получает полное осмысление всёго происходящего, он может быть зрителем, самой Историей, может менять местами любые элементы в этой системе и отслеживать их. Он как бы становится полностью самопознающей системой. А добиться этого ему позволяет маленький-малюсенький посторонний элемент - вот этот синий лоскуточек чего-то иномирного.
Я рискну привести здесь некоторую аналогию с компьютерной программой. Чтобы компьютер мог полностью описать сам себя, он должен создать какую-то часть вне собственного программно-запоминающего пространства. Какую-то выделенную область. Независимый на время процесса субъект. Этим занимаются, например, антивирусы или программы копирования системных разделов. "Синий Треугольник" в некотором смысле и есть такая вот особая область, с одной стороны, порождённая самим же автором, но при этом как бы сторонняя, обретшая свободу и независимый разум. Конечно, вопрос спорный, насколько она даже изначально принадлежала автору. Но вопрос этот слишком… Насколько творение гения принадлежит разуму гения, а насколько - богу?
**********
…Часто повторяет, что это - "мемуары". Но ведь "это" - не мемуары. Совсем-совсем не мемуары… Можно ли называть мемуарами - записи снов? Тем более - такие записи, в которых сами сны перебираются на какой-то новый этаж существования, постепенно домысливаются - или, точнее, обрастают всем, что сами захотят вытащить уже из этого мира и из автора, - а потом начинают постепенно управлять дорогой в этом уже мире - и прорастают в книги. Условно в начале, например, был "Оранжевый портрет…", из которого в реальность "просочился" "юный литератор Ванечка, похожий на Фаддейку", потом этот Ванечка перескочил в пространства Треугольника, потом, каким-то образом, допустим, отразился снова уже в другой какой-то книге, которая снова подарила реальности нового "Ванечку" - и так далее - множатся в системе зеркал-снов пространства…
…И слова-названия тоже перепрыгивают туда-сюда. Как будто переносят какие-то элементарные слабые взаимодействия… Малогда играет с Вологдой, и страной Питера Пэна (хотя сам Автор про это не упоминает)…
Помню, как время от времени на разных ресурсах народ докапывался до имяобразования у героев Крапивина. Ну, почему у них такие странные имена, вопрошают! А правда, почему? Как вы думаете?
Перепрыгивают туда-сюда здания, улицы. Бродит по граням реальности загадочный хранитель - Мотя Голдштейн, меняющийся от старика к мальчишке, у которого "не калечатся", разве только поцарапаются - какой странный способ делать Отпечатки во Времени - поставить фотомастерскую на углу крутого спуска, мазать попавшихся мальчишек "нещипучей" жидкостью и дарить им фотографии… не простые это фотографии, якоря времени.
А уж про Зайца вообще что сказать - одна многоимённость его чего стоит! Кто он - проводник, наподобие лоцмана Сашки (или, скорее, его Чибы) - или этакий хранитель-присматриватель - Автор всё-таки взрослый человек, а за взрослыми неповоротливыми Громадинами глаз да глаз нужен! Они такие неуклюжие!
…А роль проводника тоже меняется. Он не скажет: "идёмте сюда!" - он ненавязчимо помаячит или задаст вовремя вопрос… про Время. Про патефон.
…Обратите внимание: повесть - необыкновенно текуча - образы, сцены, места, времена, события - перетекают друг в друга так же легко и свободно, как это бывает в настоящем сне.
Меняется загадочный Ерошка… (опять это "неформатное" имя!), проводник, хранитель, ключ… Вырастает из ниоткуда не-бывшее - Ключевской спуск, плавание "Томаса Манна", придуманное - но кажется, что здесь оно было настоящим.
…А Время продолжает играть с путниками, да так, что даже проводник немного теряется:
"Гольдштейн, конечно, не показался. Но зато навстречу нам попались два красноармейца - в обмотках, в белесых пилотках и выгоревших гимнастерках с малиновыми петлицами на отложных воротниках, без погон. Скатки через плечо, тонкие штыки над плечами. Оба худые, с твердыми загорелыми лицами, они прямо и как-то отрешенно смотрели перед собой.
- Откуда такие? - спросил я у Ерошки. Почему-то шепотом.
- А! - отмахнулся он. - Опять, наверно, кино снимают неподалеку… - Но мне почудилась в его голосе еле уловимая тревога. Словно в ближних переулках застоялось лето сорок второго года…"
Вообще, интересно, как переотражаются в слоях Пространства проводники: сам Треугольник вначале делегирует Автору - Зайца. Это как бы его "полномочный представитель". Но и Ерошка - не просто мальчик. В нём тоже проскальзывает что-то от Зайца - те же лёпы, например… Он - как будто ещё более "сниженный в обыденность" представитель загадочного "синего пространства" в мире Автора, сниженный до уровня обычного мальчишки, который лишь временами что-то безотчётно чувствует, но не осознаёт (как не осознаёт своего странного "тыкания" почти незнакомому взрослому человеку).
"- А, собственно, куда мы должны идти?
- Но вы же хотели на Точку!
Я хотел на Точку? Пожалуй, да… Но он-то, этот сорванец, как про нее узнал? Такое название придумал я сам и никому его не говорил.
- Откуда ты знаешь про Точку?
- Но ты… но вы же сами про нее сказали недавно… - Ерошка неловко посопел.
- Я?! Ничего подобного.
- Ну вот! Сказали, а теперь отпираетесь…"
Его тоже "ведут". Только кто? Травяной Заяц? Или…
Мальчик Ерошка всё больше "пропитывается" "духом пространств", (превращается в сомбро?). Он тоже знает Травяного Зайца (который вообще, теперь оказывается, раньше был то ли тряпичной обезьяной, то ли котом), он слышит ту же музыку, которую принёс "дядя Слава" (или которую Автору играет пространство):
"- Дядя Слава, выключи «Рио-Риту»"
…На минуту подумалось, что Травяной и Песчаный Заяц - это проводник на несколько ином витке Времени - в Детстве, когда нам было по три года, у нас тоже были свои Лоцманы, только выглядели они не как Сашка или Ерошка - они были Зайцами, Котами, Обезьянами, Плюшевыми Мишками… Затем они потерялись, ушли, уснули на тёплых и безлюдных Пустырях - дожидаясь нас. Пока мы снова захотим продолжить Дорогу…
"Серо-зеленые глаза стали очень темными. Даже тени появились под ними.
- Какой дядя Альберт? - с усталым вздохом сказал Ерошка.
- То есть… как какой…
Он выговорил, глядя в упор:
- Ну, неужели ты не понял до сих пор? Никакого дяди Альберта нет.
Холодок прошел у меня под рубашкой. Потому что я сразу поверил, понял: никакого Альберта нет. И не было. Пространство как бы перелистнуло прозрачную страницу, слегка изменив свою структуру.
Однако, все еще цепляясь за прежнюю реальность, я попытался спорить:
- А как же дом, у которого мы были? Крыльцо… Они чьи?
- Понятия не имею… - искренне сказал Ерошка
..............
- Тогда объясни: зачем ты пришел на вокзал? Он оставил в покое мизинец. Глянул исподлобья.
- А ты… так ничего и не понял?
Глаза были все те же - темные, с тенью под нижними веками. Но вроде бы мелькнули в зрачках желтые искорки. И я спросил, приблизив к нему лицо:
- Ерошка, ты кто?
Он сбросил пятки со скамьи. Отвалился спиной к перилам, раскинул по ним руки. Стал совсем другим Ерошкой - спокойно-озорным, без всякой печали.
- Посмотри как следует! Разве не видишь? Я - это ты.
- Ничего похожего! Вот ни настолько! - Про оттопыренный мизинец я помнил, но осторожно умолчал.
- Конечно! - обрадованно согласился он. - Потому что я состою как раз из того, чего у тебя никогда не было. Оно в тебя не влезло, когда тебя делали, и осталось, как лишние детали. И пошло на меня.
Я не сдержал ехидства:
- Боюсь, что это не лучшие детали…
- Ну, как сказать! Кое-что тебе не помешало бы!
- Например? - уязвленно сказал я.
- Помнишь, как в моем возрасте ты ужасно боялся ос и шмелей? А я запросто ловлю их в кулак.
- Не было такого! Никогда я не боялся!
- Здесь не боялся. А когда жил в Ермильске…
- В каком еще Ермильске! Даже и не слыхал про такой!
- Ох уж… - брызнул Ерошка насмешкой"
…Впрочем, не только сам Ерошка состоит из того, "чего в дяде Славе никогда не было". Само пространство как будто состоит из парадоксального того, чего никогда не было - помните Мотю Гольдштейна? И не только:
"- Что за человек? - спросил я без удовольствия.
- Ну, заведующий пристанью, дядя Жора. Он с дядей Альбертом учился в одном классе…
- Слушай! Но ты же знаешь, что никакого дяди Альберта нет! И не было…
Ерошка опять весело отодвинулся.
- Дяди Альберта нет, а дядя Жора есть."
А потом улицы - которых тоже не было. А названия их - были:
"...удивительно: улицы старые, с кривыми домишками явно довоенной постройки, а я их не помню…
Да, но как же не помню, если знаю, что верхняя называется Тополиный Скат, средняя - Лесосплавщиков, а нижняя - Лодочная!
Я тряхнул головой. Пространство охотно перелистнуло еще один прозрачный слой, и то, что было странным, стало обычным"
А к улицам, между прочим и невзначай, "пристраиваются" никогда не существовавшие истории, события, люди…
Или существовавшие - но ТАМ, в другом Детстве, другого Славки…
Логично же, что в этом другом пространстве имеют свойство обретать реальность и ненаписанные книги? Вначале - "Под синим кливером".
Непростая книжка…
" - Вот те на! Сам написал в своей книжке, а теперь «откуда».
- Не писал я такого!.. Не помню"
Впрочем, чему удивляться - всё пространство наполнено магией - даже негативы можно проявлять просто в речной воде, а фотографии проявлять на листках из блокнота. И, само собой, начинается старый, как первое расставание с домом, "телефонный кошмар в межпространственных снах".
…проявляются не только фотографии. Помните - разговор, чуть раньше:
"Ерошка спросил:
- А ты хотел, чтобы кто был: он или она?
- Я… да лучше, чтобы сразу оба. Так ведь случается иногда.
- Но хлопот-то сколько… - серьезно заметил Ерошка. Словно речь шла о реальных планах.
- Ну и пусть, - так же серьезно отозвался я.
- Тогда что… тогда уже пойдем, наверно?"
И появилась (проявилась!) - Еська!
Совсем странное имя, правда? Особенно для девчонки, да… Но только не в этих снах.
Эта фаза обретает оформленность и некоторую законченность. Начинается Пауза. Сон во сне. Спят Близнецы, уткнувшись носами друг в дружку. Спит пространство. Спит Славка. И в этом запредельном этаже включается другая фаза - "Сон про Город". Меняется тональность - потому что Автор начинает пересказывать уже не допридуманный (точнее, доснившийся), а точный сон. А пространство Синего Треугольника начинает "отрабатывать" своё особое отражение - Синюю тетрадь.
Быстро пролистываются тревожные страницы - вернуться в ночной город, взять ключи, позвонить, найти, вспомнить, забрать, успеть, доехать… Тьма, дорога, тревога, мама… Город, странные улицы - опять, снова - другие улицы, другие голоса…
А потом это пространство начинает проявляться.
Подробности, резко очерченные светом. Они настойчиво доказывают Автору, что это - совсем не сон.
"Но все равно хорошо, что я увидел это.
Не может быть, что все это - просто сон. Не может быть, что вовсе нет на свете этой девочки, этого мальчишки с малышом в тележке, этого темно-зеленого листа, что качался у моего лица.
И, кроме того, я опять видел маму…
И тетрадка с недописанной повестью тоже где-то есть…
А сейчас, в вагоне, кроме этой истории про путешествие до улицы Внуковской, мне снилось еще многое. И тоже хорошее. Но что именно, не помню…
Я проснулся от ветерка. От частых встряхиваний расшатанная рама со стеклом осела, и в окне была широкая щель. В нее вместе с холодком летели луговые запахи. Луга и кустарники, проплывавшие за окном, росисто блестели под утренним солнцем"
А вагон уносил путешественников в другой город, Ермильск.
"Они понимали происходящее гораздо лучше меня. Вернее, я совсем ничего не понимал"
«Еська, Ерошка, кто вы?..»
…………
Дети на карусельных лошадках не выскакивали? Мальчик и девочка. Он на черно-белой, она на коричневой…
…………
…не положено, здесь такое нерушимое правило. Без билета ни одна дорожка тебе не откроется и не найдешь ты никого…
…………
- Весьма сожалею, сударь, но от меня ничего не зависит. Здесь незыблемые правила. Могу только посоветовать: обойдите парк…
…………
- Подождите… пожалуйста… Мне надо туда…
- А туда уже нельзя, гражданин. Конец сезона.
- Я знаю! Но там у меня… ребята остались… Надо найти!
- Я понимаю. Но вы теперь никого не найдете, даже если пролезете здесь. Попробуйте через главный вход…
- Да пробовал я! Говорят, билетов нет!
- Да, без билета никак. Не знаю, чем вам помочь...
Заперто. Закрыто. Заколочено.
Дедушка ушёл на пенсию.
Нет билетов в Ветрогорск.
Неправильно набран номер.
Не отыскать Синюю Тетрадь.
Опасно настойчиво рваться в свои сны. Опасно требовать от них исполнения желаний. Особенно - таких, которые подсказаны самими снами.
…И тогда ты, очутившись в самой сердцевине сна, будешь жить в странном городе - осень и зиму, дожидаясь весны, колоть дрова и чинить старые часы, и видеть во сне, будто ты:
"Я закрыл глаза и почти сразу увидел другой сон. Тот, что снился мне иногда и раньше (правда, не часто).
Будто я - старый и хворый писатель, автор многотомного собрания сочинений. (И когда я столько успел написать?) Мне порой приятно смотреть на этот ряд книжек с моим именем на корешках. Но постоянно гнетет тяжесть обрюзгшего тела и груз многих забот и тревог, которых с возрастом почему-то все больше и больше. И, пожалуй, чувствует мое состояние только рыжий кот, который живет у меня много лет. Он, в переводе на кошачий возраст, такой же старик, как и я.
Кот любит меня. Пожалуй, даже чересчур назойливо любит. Часто лезет на колени и трется мордой о мой живот, оставляя на рубахе и штанах рыжие клочья. Порой мешает работать. Тогда я сгоняю его с колен; «Не лезь, я занят!» Кот не обижается, но смотрит жалобно. Меня тут же начинает кусать совесть. «Ладно, иди сюда… Эх ты, чучело… Не сердись. Мы с тобой оба старики, неизвестно, кто кого переживет…»"
До весны.
В "краю, где Малогда, Ермильск и неизвестно куда канувшие брат и сестра, Ерошка и Еська."
И Серафима.
А "глаза у Серафимы были Ерошкины".
А когда началась весна…
"от набухших почек тополя были в коричневатой дымке.
Все мне здесь было знакомо. Даже диким казалось, что я мог почему-то забыть адрес! Я словно возвращался домой"
И как это до жути напоминает встречу Яра и Игнатика:
"- Сколько же времени прошло, по-твоему? Сколько дней
- Я не знаю… Мне казалось, что один длинный день. Иногда только делалось темно. Как при грозе… Я не помню, я печатал фотографии
………
- С каких же негативов ты ее печатал?
- С пятой пластинки. Помнишь, она одна тогда осталась неиспользованная… А здесь мне кто-то будто прошептал: прояви. Я и проявил. А там - она. И каждый раз печатается по-новому… "
…А вы замечали, что когда во сне вы ближе всего оказываетесь у грани исполнения желаний, у счастливого финала - всё становится невероятно хрупким, неверным, зыбким? Как будто, взбираясь по осыпающимся камням пирамиды, вы какое-то время опьянены близостью к небу, оно близко, оно рядом, и ветер…
А затем всё осыпается, как карточный домик.
И слои пространства осыпаются, падают, увлекая глубже и глубже, дальше во времени.
Когда рушится Лабиринт, и волна времени отбрасывает в прошлое.
Исправить уже ничего нельзя. Можно только проснуться. Или умереть.
И Травяной и Песчаный Заяц приходит не как ангел-спаситель, а всего лишь чтобы уточнить: что ты выбрал?
Завтра утром распятие, и ты никого не спасёшь, только сам исчезнешь…
"Музыка звучала негромко, но упруго. И даже со сдержанной победной силой. Это была моя музыка. Я сам сделался ею. Я превратился в дрожащий воздух, заскользил по трубчатым недрам патефона (они все сужались). Я взорвался струнным аккордом внутри мембраны, притих и тонкой нотой скользнул с иглы в черную борозду пластинки"
Эти кадры, эта сжигающая карусельных лошадок война, - до жути напоминают тональностью старый советский мультфильм "Сказка сказок".
И ещё. Во сне самые случайные, самые неважные и самые странные слова имеют свойство переносить скрытые слабые (сильные) взаимодействия. А сами при этом изменяются.
У меня жила макака -
Очень вредная была.
Я разок ей дал тума`ка,
И тогда она ушла.
Насовсем…
Хоть была она вреднюга,
Но меня печаль грызет.
А она живет на юге
И обратно не придет.
Никогда…
Иногда меня заплакать
Даже тянет по ночам
Так мне жаль мою макаку,
Что я стукнул сгоряча
Кулаком…
Это стихотворение тоже потом изменится. Перепишется. Перестроится пространство. Соткутся из слов Придуманные Города. Синий Треугольник будет хранить их в себе. Два слоя, один из которых постепенно выцветает и делается черно-белым. Точнее, серо-коричневым. А второй - ярким и цветным.
Если кто-то вздумает спросить: какой из них придуманный, а какой - настоящий, что вы ответите?
А Синий Треугольник заперт в столе. Увидеть или найти его невозможно. Природа его в чём-то сходна с той самой Синей Тетрадью. И не в том даже дело, что сама Тетрадь - эфемерна и есть порождение снов. Просто не будь Тетради - не было бы и Треугольника. Потому что в Тетради, как мы знаем, записана (и пишется до сих пор!) - самая главная в мире История! В ней - все правильные Имена, все настоящие Города, яркие и цветные.
Потерять Синюю Тетрадь на самом деле невозможно.
…Впрочем, так же, как и найти.
…И это был последний разговор о цикле Кристалла и Пути через него. Но Дорога только-только начинается, а это будет уже совсем другая история…