Немного рефлексии и внезапный рассказ
Вот так, бывает, зажмет тебя жизнь в тиски, и пойдешь ты с отчаянья писать постик в сообество, а там! Люди с комментариями, ого! За последнее время я так привыкла писать в свою уютную жж-шечку и не ждать обратной связи, что общительные односельчане меня знатно порадовали. Появилось какое-то чувство востребованности, что ли!
Улыбаюсь.
Я столько раз обещала себе писать чаще, что уже самой перед собой стыдно. У меня вот есть один знакомый человек, с которым мы периодически переписываемся. Ну, как - периодически: я ему каждый день иногда пишу огро-о-о-о-омные такие повести, а он их терпеливо читает и вежливо отвечает улыбками. Раньше такие потоки сознания я сплавляла сюда, в бложик, а теперь вот стала спамить прицельно, хехе. Но это я все к чему: переписку нашу можно, практически не редактируя, издавать тиражом 10 000 экз., как письма Маяковского Лиличке, или Татьяны - Онегину. Хотя у этих товарищей все больше про любовь и страдания, а здесь - про веселье и перегонку чуши. Причем я каждый раз берусь написать что-нибудь коротенько, на пару строк, а потом бац - очнусь, а текста уже тыщ на пять символов!
Так вот, в одной из таких "бац - очнулась" родился рассказ, который я пообещала перенести в жж. Это было не просто сочинение на вольную тему, конечно - его рождению проедшествовал ряд событий и обсуждений, но даже вырванное из контекста повествования, оно сохраняет свою привлекательность (на мой субъективный взгляд) и даже самостоятельность.
Кто там любители моей прозы? Ловите!
Дряхлый старец жил на море, возле маяка, там, где белые чайки в полёте своим криком распугивают облака. Он многое повидал на свете, и жизнь здорово согнула его и без того сгорбленную спину, покрытую старым клетчатым пледом - здесь, где он обитал, почти всегда было прохладно, дули сильные ветры и волны агрессивно бились о камни. Но старец любил море; у них были свои, особые, отношения и даже долгие диалоги: с кем еще говорить в одиночестве и отшельничестве, если не с морем - не с глупыми же чайками!
В тот день он, как обычно, погасил утром маяк и вышел на скалистый берег со старой кружкой крепкого чая в узловатых, побитых временем и пятнами, руках. Кружка тоже, как и руки, была с отметинами лет: по её стенке шла глубокая трещина, из которой чуть подтекала жидкость, особенно горячая. Памятный предмет кухонной утвари - единственное, что осталось из прошлой жизни, о которой теперь уже и ни к чему вспоминать. Старец часто думал, что, возможно, кружка эта цела ровно до тех пор, пока цел он сам, что отмерян им один и тот же срок, ведь глубокая трещина, через которую утекает жизнь, есть и в нём тоже... Но пока - именно здесь и сейчас - он смотрел на море и на восход солнца: подумать только, а ведь раньше, бывало, в это время он только ложился спать, гляди ж ты, как оно складывается - вот она, старость, что ж ты будешь с ней делать, куда только жизнь прошла...
Старец пил быстро остывающий на холодном ветру чай, щурил вдаль свои подслеповатые глаза и жевал губами тишину - просто радуясь тому, что украл у жизни ещё один, возможно последний, день.
Море с шипением набрасывалось на истерзанный берег в тщетной попытке отгрызть кусок скалы и уволочь на дно. В этот самый миг - внезапно - в лучах восходящего солнца что-то необычно блеснуло между скал.
Движимый каким-то непонятным чувством, старец с трудом поднялся с камня, бережно установил в гальку свою кружку, и медленно двинулся к расщелине.
Снова блеснуло, на этот раз ярче.
Старец шел на этот блеск, как иные корабли шли на свет его маяка. Что может блестеть в скалах?! Удивительное дело: вокруг море, ни души... Что это может быть? Подрагивающая рука протянулась к каменной щели и вытащила на солнечный свет бутылку: достаточно старую, покрытую тиной и водорослями, с налипшими ракушками и камешками, плотно закупоренную пробкой. Старец испытал мальчишеский азарт и, несмотря на свой почтенный возраст, на миг ощутил давно забытое чувство щекотания в районе солнечного сплетения; нечто отдалённое мелькнуло в его мыслях - интрига, письма, тайные записки, чей-то мелодичный смех, - и тотчас же пропало в некрепкой уже старческой памяти.
Волны бились о берег так, словно хотели отобрать сокровище, отобрать вместе со старческими руками, со всем старческим телом целиком.
…Сил все равно не хватило бы на то, чтобы достать пробку, так что он попросту разбил бутыль о скалу - и то, пришлось ударить несколько раз, чтобы толстое зеленое стекло раскололось на части. На гальку выпала свёрнутая картонная трубочка. Картонная?! Что за диво?!
Плотная бумага, вся в трещинках от того, что её старательно кто-то скручивал годы назад, оказалась - вот так фокус! - почтовой открыткой. Текст на оборотной стороне было не разобрать, да и глаза не видели уже так остро, как когда-то; но что-то до боли знакомое зашевелилось в сердце дряхлого старца, и по усталому лицу его поползла широкая улыбка, подпирая морщинистые щеки, обнажая беззубый рот, делая при этом весь его образ счастливым, просветлённым и умиротворённым… Какое знакомое изображение! Так, бывает, пытаешься ухватиться за сновидение, которое ускользает в последний момент; вот и эта открытка, до чего же знакомая картинка, где же он мог ее видеть? Почему она вызывает у него такие чувства, такие до боли знакомые чувства, до боли...
И кстати, да - почему так болит в груди? Поче
...море жадно слизывало осколки зеленого стекла с гальки. Чуть поодаль, возле большого одинокого камня, в одной из половинок расколовшейся от старости кружки, поблёскивал на солнце остывший, недопитый глоток чая.
***
Резюмируя, хочу заметить скорее даже для себя самой: никогда не перестану удивляться, в каких неожиданных местах, в каких неожиданных людях кроется мое вдохновение! Пусть бы так и оставалось: внезапно, прекрасно, удивительно и немножечко непонятно.
Впрочем, у меня вся жизнь такая - немножечко непонятная и невероятная, как самый фантастический роман.
Улыбаюсь.
Я столько раз обещала себе писать чаще, что уже самой перед собой стыдно. У меня вот есть один знакомый человек, с которым мы периодически переписываемся. Ну, как - периодически: я ему каждый день иногда пишу огро-о-о-о-омные такие повести, а он их терпеливо читает и вежливо отвечает улыбками. Раньше такие потоки сознания я сплавляла сюда, в бложик, а теперь вот стала спамить прицельно, хехе. Но это я все к чему: переписку нашу можно, практически не редактируя, издавать тиражом 10 000 экз., как письма Маяковского Лиличке, или Татьяны - Онегину. Хотя у этих товарищей все больше про любовь и страдания, а здесь - про веселье и перегонку чуши. Причем я каждый раз берусь написать что-нибудь коротенько, на пару строк, а потом бац - очнусь, а текста уже тыщ на пять символов!
Так вот, в одной из таких "бац - очнулась" родился рассказ, который я пообещала перенести в жж. Это было не просто сочинение на вольную тему, конечно - его рождению проедшествовал ряд событий и обсуждений, но даже вырванное из контекста повествования, оно сохраняет свою привлекательность (на мой субъективный взгляд) и даже самостоятельность.
Кто там любители моей прозы? Ловите!
Дряхлый старец жил на море, возле маяка, там, где белые чайки в полёте своим криком распугивают облака. Он многое повидал на свете, и жизнь здорово согнула его и без того сгорбленную спину, покрытую старым клетчатым пледом - здесь, где он обитал, почти всегда было прохладно, дули сильные ветры и волны агрессивно бились о камни. Но старец любил море; у них были свои, особые, отношения и даже долгие диалоги: с кем еще говорить в одиночестве и отшельничестве, если не с морем - не с глупыми же чайками!
В тот день он, как обычно, погасил утром маяк и вышел на скалистый берег со старой кружкой крепкого чая в узловатых, побитых временем и пятнами, руках. Кружка тоже, как и руки, была с отметинами лет: по её стенке шла глубокая трещина, из которой чуть подтекала жидкость, особенно горячая. Памятный предмет кухонной утвари - единственное, что осталось из прошлой жизни, о которой теперь уже и ни к чему вспоминать. Старец часто думал, что, возможно, кружка эта цела ровно до тех пор, пока цел он сам, что отмерян им один и тот же срок, ведь глубокая трещина, через которую утекает жизнь, есть и в нём тоже... Но пока - именно здесь и сейчас - он смотрел на море и на восход солнца: подумать только, а ведь раньше, бывало, в это время он только ложился спать, гляди ж ты, как оно складывается - вот она, старость, что ж ты будешь с ней делать, куда только жизнь прошла...
Старец пил быстро остывающий на холодном ветру чай, щурил вдаль свои подслеповатые глаза и жевал губами тишину - просто радуясь тому, что украл у жизни ещё один, возможно последний, день.
Море с шипением набрасывалось на истерзанный берег в тщетной попытке отгрызть кусок скалы и уволочь на дно. В этот самый миг - внезапно - в лучах восходящего солнца что-то необычно блеснуло между скал.
Движимый каким-то непонятным чувством, старец с трудом поднялся с камня, бережно установил в гальку свою кружку, и медленно двинулся к расщелине.
Снова блеснуло, на этот раз ярче.
Старец шел на этот блеск, как иные корабли шли на свет его маяка. Что может блестеть в скалах?! Удивительное дело: вокруг море, ни души... Что это может быть? Подрагивающая рука протянулась к каменной щели и вытащила на солнечный свет бутылку: достаточно старую, покрытую тиной и водорослями, с налипшими ракушками и камешками, плотно закупоренную пробкой. Старец испытал мальчишеский азарт и, несмотря на свой почтенный возраст, на миг ощутил давно забытое чувство щекотания в районе солнечного сплетения; нечто отдалённое мелькнуло в его мыслях - интрига, письма, тайные записки, чей-то мелодичный смех, - и тотчас же пропало в некрепкой уже старческой памяти.
Волны бились о берег так, словно хотели отобрать сокровище, отобрать вместе со старческими руками, со всем старческим телом целиком.
…Сил все равно не хватило бы на то, чтобы достать пробку, так что он попросту разбил бутыль о скалу - и то, пришлось ударить несколько раз, чтобы толстое зеленое стекло раскололось на части. На гальку выпала свёрнутая картонная трубочка. Картонная?! Что за диво?!
Плотная бумага, вся в трещинках от того, что её старательно кто-то скручивал годы назад, оказалась - вот так фокус! - почтовой открыткой. Текст на оборотной стороне было не разобрать, да и глаза не видели уже так остро, как когда-то; но что-то до боли знакомое зашевелилось в сердце дряхлого старца, и по усталому лицу его поползла широкая улыбка, подпирая морщинистые щеки, обнажая беззубый рот, делая при этом весь его образ счастливым, просветлённым и умиротворённым… Какое знакомое изображение! Так, бывает, пытаешься ухватиться за сновидение, которое ускользает в последний момент; вот и эта открытка, до чего же знакомая картинка, где же он мог ее видеть? Почему она вызывает у него такие чувства, такие до боли знакомые чувства, до боли...
И кстати, да - почему так болит в груди? Поче
...море жадно слизывало осколки зеленого стекла с гальки. Чуть поодаль, возле большого одинокого камня, в одной из половинок расколовшейся от старости кружки, поблёскивал на солнце остывший, недопитый глоток чая.
***
Резюмируя, хочу заметить скорее даже для себя самой: никогда не перестану удивляться, в каких неожиданных местах, в каких неожиданных людях кроется мое вдохновение! Пусть бы так и оставалось: внезапно, прекрасно, удивительно и немножечко непонятно.
Впрочем, у меня вся жизнь такая - немножечко непонятная и невероятная, как самый фантастический роман.