так-то вот...
И дом мой опустел. И мир обрел черты
Великосветской тягостной обедни.
Я слушаю затасканные бредни,
Затейливые речи немоты.
И в пустоте - в движенье пустоты -
В струящемся и вьющемся потоке,
Слова мои - как вьюшка в водостоке -
Стекают в горло с небной высоты.
И в часовой захватанный стакан
Друзья мне льют первач из туберозы.
И в горле собирается туман,
Восходит вверх. Мне называли: слезы…
И что еще? Ах, да, чуть слышный зуд
В губах, однажды выстуженных Летой.
И что еще? И почему зовут
Все это поражение - победой?
Да мне ли - на обугленных костях
Таскающему драповое тело -
Возрадоваться вдруг, что потеплело,
Оттаяло признанье на устах?
И мне ли - полыхавшему в кострах
Смут вековых - оплакивать мгновенье.
Викторией зовется этот крах.
…И вот еще одно стихотворенье.
Великосветской тягостной обедни.
Я слушаю затасканные бредни,
Затейливые речи немоты.
И в пустоте - в движенье пустоты -
В струящемся и вьющемся потоке,
Слова мои - как вьюшка в водостоке -
Стекают в горло с небной высоты.
И в часовой захватанный стакан
Друзья мне льют первач из туберозы.
И в горле собирается туман,
Восходит вверх. Мне называли: слезы…
И что еще? Ах, да, чуть слышный зуд
В губах, однажды выстуженных Летой.
И что еще? И почему зовут
Все это поражение - победой?
Да мне ли - на обугленных костях
Таскающему драповое тело -
Возрадоваться вдруг, что потеплело,
Оттаяло признанье на устах?
И мне ли - полыхавшему в кострах
Смут вековых - оплакивать мгновенье.
Викторией зовется этот крах.
…И вот еще одно стихотворенье.