тёзка
α
Натуральная шизофрЕния
Происходит со мной, когда
Петросяна я вижу Евгения
В телевизоре, в холода.
Он смешит - и мне сразу до смеха,
Напугает - мгновенно до слез.
Вот же создал Господь человека,
Вот ведь счастье в Россию принес
Призадумаешься - и странным
Представляется бренный наш мир.
Кабы не было в нем Петросяна,
Чем бы, спрашивается, жили мы?
Брюквой, свеклою и морковью,
Снами, выпусками новостей,
Частным бизнесом, мелкой любовью
И при этом без смеха совсем.
Жизнь без смеха? Абсурд, наваждение!
Я отказываюсь принимать
Этот мир без улыбки Евгения,
Неспособный захохотать.
Впрочем, гоним мы мыслей ужас
Солнце держит победу над Мглой.
С нами Он, потому что Он нужен,
По иному и быть не могло.
Чуть какой государственный праздник,
Песни, пляски, вино по усам.
В телевизоре - безотказный
В плане юмора Петросян.
Кто так скажет смешно про тампоны?
Кто так пьяного изобразит?
Всяк смеется. И юный влюбленный,
И эстетствующий паразит,
И молекул познавший профессор,
И отчаянный космонавт,
На орбите кружась бесполезно,
Петросяна послушать рад.
Зря клевреты словесами гадят,
Дескать, он засоряет эфир,
Дескать, странно, когда взрослый дядя
В поведении типа дебил.
Не дебил. Это просто образ.
Артистический тип труда.
Вы нелепую свою борзость
Поумерьте-ка, господа.
Телевизор смотрю радушно.
А когда умолкает он,
Я ложусь головой на подушку.
И мне снится кошмарный сон.
Будто комик все-таки изгнан,
Будто шутки его не слышны,
Как не слышно смешного визга
Остроумной его жены.
Абсолютно одни на свете,
Они в кухне темной сидят.
Огурцы и сельдь на газете.
Они прямо с нее едят.
Как в гостинице постояльцы,
Быт которой уныл и хмур.
Оказался предателем Гальцев.
Перестал звонить Винокур.
Часом мнится одно мгновенье.
Степаненко мужа молит:
«Может быть, посмеемся, Евгений?»
«Не могу я, Лен», говорит.
Так сидят и тихонько плачут.
По селедке бежит слеза.
Не поняв, что все это значит,
Я опять открываю глаза.
ω
Мир живет двадцать первым веком,
Где, сменяя рекламный блок,
Петросян заходится смехом.
Так смеется бог. Только бог.
отсюда
Натуральная шизофрЕния
Происходит со мной, когда
Петросяна я вижу Евгения
В телевизоре, в холода.
Он смешит - и мне сразу до смеха,
Напугает - мгновенно до слез.
Вот же создал Господь человека,
Вот ведь счастье в Россию принес
Призадумаешься - и странным
Представляется бренный наш мир.
Кабы не было в нем Петросяна,
Чем бы, спрашивается, жили мы?
Брюквой, свеклою и морковью,
Снами, выпусками новостей,
Частным бизнесом, мелкой любовью
И при этом без смеха совсем.
Жизнь без смеха? Абсурд, наваждение!
Я отказываюсь принимать
Этот мир без улыбки Евгения,
Неспособный захохотать.
Впрочем, гоним мы мыслей ужас
Солнце держит победу над Мглой.
С нами Он, потому что Он нужен,
По иному и быть не могло.
Чуть какой государственный праздник,
Песни, пляски, вино по усам.
В телевизоре - безотказный
В плане юмора Петросян.
Кто так скажет смешно про тампоны?
Кто так пьяного изобразит?
Всяк смеется. И юный влюбленный,
И эстетствующий паразит,
И молекул познавший профессор,
И отчаянный космонавт,
На орбите кружась бесполезно,
Петросяна послушать рад.
Зря клевреты словесами гадят,
Дескать, он засоряет эфир,
Дескать, странно, когда взрослый дядя
В поведении типа дебил.
Не дебил. Это просто образ.
Артистический тип труда.
Вы нелепую свою борзость
Поумерьте-ка, господа.
Телевизор смотрю радушно.
А когда умолкает он,
Я ложусь головой на подушку.
И мне снится кошмарный сон.
Будто комик все-таки изгнан,
Будто шутки его не слышны,
Как не слышно смешного визга
Остроумной его жены.
Абсолютно одни на свете,
Они в кухне темной сидят.
Огурцы и сельдь на газете.
Они прямо с нее едят.
Как в гостинице постояльцы,
Быт которой уныл и хмур.
Оказался предателем Гальцев.
Перестал звонить Винокур.
Часом мнится одно мгновенье.
Степаненко мужа молит:
«Может быть, посмеемся, Евгений?»
«Не могу я, Лен», говорит.
Так сидят и тихонько плачут.
По селедке бежит слеза.
Не поняв, что все это значит,
Я опять открываю глаза.
ω
Мир живет двадцать первым веком,
Где, сменяя рекламный блок,
Петросян заходится смехом.
Так смеется бог. Только бог.
отсюда