ИЛИ МНЕ НЕ ПОНЯТЬ?
Я живу в Великобритании, а могла бы жить в Нидерландах. В Исландии, в Норвегии и Германии, так уж и быть. Могла бы со шваброй в руках бороздить океаны на борту шведского лайнера. Всё потому, что я знаю, что в любой момент могу всё бросить и уехать домой. Если бы эмиграция лишала меня возможности возвратиться, я бы осталась на родине, при условии, конечно, что там не концлагерь и можно жить. Моё мнение разделяет абсолютное большинство понаехавших в протестантские земли только затем, чтобы заработать себе на зубы, машины, творческие проекты, учёбу и красивую жизнь. И вот эта возможность работать и путешествовать, зная, что ты всегда можешь воротиться назад, является несомненным достижением победившей так называемой демократии (пишу и предвижу, как мама будет меня за мои дифирамбы ругать... )
В связи с этим вспомнилось детство; чернявый сосед с невозможным именем Гига - дядя Гига, Гидон Гольденштейн, врач скорой помощи, в прошлом - мамин приятель по дворовым играм. Сдав государству квартиру, этот Гига вместе с толстой очкастой женою и двумя маленькими детьми почти налегке уехал в Москву, а оттуда уже улетел далеко-далеко на юг, - в разговоре взрослых промелькнуло непонятное словосочетание «историческая родина.» В первом томе детской энциклопедии «Что такое кто такой» на карте Ближнего Востока его историческая родина обозначалась цифрой 3, а в программе «Время» эту родину ругали за агрессию и бомбёжки Ливана... Через месяц Гига был убит ливанским снайпёром, - так, таинственно озираясь, поведала моей бабушке престарелая соседка с первого этажа; во врачи не брали, пришлось в армию пойти санитаром, его и убили, так-то, не надо было уезжать... Что было бы с Гигой, останься он дома? А ничего бы не было. Работал бы по-прежнему, любил жену, растил детей, благополучно бы пережил перестройку; отяжелев, перешёл бы со скорой помощи в участковые терапевты, дождался пенсии и продолжал работать, ибо работа непыльная. Что может быть лучше-то, а?
А вот ещё одна легенда из детства: о Мишке-бармене. Мишка жил на соседней улице, а бар был чуть подальше, в центре. Мишка умел делать коктейли, и вся культурная молодёжь города ходила к нему красиво бухать. И я уж не знаю, как этот Мишка обогащался - то ли водки в коктейль недоливал, то ли сдачи недодавал, но каждый день он уходил домой с четвертаком в кармане. Работая двадцать дней в месяц, он имел левый заработок размером в пятьсот рублей. Да ещё и зарплату получал рублей восемьдесят. И были у него кроссовки «Адидас» и три пары джинсов: «Монтана», «Вранглер» и «Лии.» И столько же ещё в вельветовом исполнении. И жена у него была чернокудрая красавица, и машина - чёрная «Волга», и сына жена катала в белой коляске с окошками. И немецкая овчарка была из питомника, а как же иначе. Всё у Мишки было, но очень хотелось ему быть настоящим миллионером, чтоб уж совсем как в заграничном кино. И решил он стать миллионером на исторической родине. И уехал вместе с женой, сыном и немецкой овчаркой. И взяли его барменом, да недолго он продержался: попался то ли на обсчёте, то ли на недоливе. И пошёл под суд. А, выйдя, никуда не смог устроиться, кроме как грузчиком. И надорвался. А сидел бы в Союзе, продолжал бы жировать, а лет через пять открыл бы кооператив, а потом - фирменный ресторан, глядишь бы, и не пропал...
А ещё ходили предания о бывших адвокатах, собирающих апельсины в кибуцах. О физиках-ядерщиках, вынужденных переквалифицироваться в сантехники. О музыкантах-дворниках. О том, как какая-то тётка отправила багажом белый рояль и соболью шубу, и как все эти богатства по дороге пропали... Одна мамина приятельница, парикмахер, заработала в непривычно жарком климате рак и скончалась. Но её двоюродная сестра, такая же белокожая, кстати, блондинка, тоже решила переселиться - уже после смерти кузины. На вопрос мамы, зачем ей всё это, бодро ответила: «А там никто не назовёт меня жидовскою мордой!» А другие знакомые говорили, что переселяются не ради себя, а ради детей, ради их будущего. Дети, которые могли бы вырасти интеллигентными людьми, выросли охломонами, - стоила ли овчинка выделки?
Люди хотят на историческую родину, и она их принимает. Что ж в этом плохого, казалось бы, но.
1)Они не знают её языка.
2)Они не смотрят её телевидения.
3)Они не интересуются её политикой.
4)Они не болеют душой за её экономику.
5)Они не слушают её музыку.
6)Они не читают её литературу.
7)Они не взросли на её культуре.
8)Они не приспособлены к её климату.
9)Им чужд её менталитет.
10)Они слушают её гимн с условной фигой в кармане.
Им, в сущности, на неё плевать. Так кажется мне, но это лишь потому, что мои десять пунктов отношений с моей исторической родиной зеркально противоположны. И очень может быть, что я неправа, что есть в патриотизме Гиг, Мишек и их соплеменников высшая любовь и священная гармония, непонятная моему сердцу. И любовь эта ведёт их в пустыню не только сейчас, когда можно передумать и вернуться, но и вела много лет назад, в те времена, когда эмиграция означала точку невозврата.