"Пусть в гордый пантеон введут других..."
И пусть окончу годы
На берегах чужих, среди чужой Природы,
9
И мне по сердцу будет та страна,
И там я буду тлеть в земле холодной -
Моя душа! Ты в выборе вольна.
На родину направь полет свободный,
И да останусь в памяти народной,
Пока язык Британии звучит,
А если будет весь мой труд бесплодный
Забыт людьми, как ныне я забыт,
И равнодушие потомков оскорбит
10
Того, чьи песни жар в сердцах будили, -
Могу ль роптать? Пусть в гордый пантеон
Введут других, а на моей могиле
Пусть будет древний стих напечатлен:
"Среди спартанцев был не лучшим он".
Шипами мной посаженного древа -
Так суждено! - я сам окровавлен,
И, примирясь, без горечи, без гнева
Я принимаю плод от своего посева.
Да, в гордый пантеон ныне ввели других - например, Вордсворта (сужу по английским передачам о культуре, лекциям английских профессоров). Но с каким достоинством поэт принимает свою вероятную долю, и как непобедима его любовь к родине, даже если безответна.
Чем-то это мне напоминает рассказ о том, как современное филологическое сообщество пытается "заменить" Лермонтова Тютчевым... В то время как абсолютному большинству людей просто не нужен уже вообще никто.
Но за меня и Лермонтов, и Байрон могли бы быть спокойными (если бы им могло быть дело до отдельной меня) - моя любовь верна, и она до последнего часа. Сомнений быть не может.