13
Как это грустно, сударыня, любить альбатроса.
Сидя на пирсе изо дня в день, поджав ноги к груди
Смолить папиросой.
Доставая их из его темного ящика окованого металлом,
Что стоит под кроватью, чтоб не намокли, и ты не достала.
Обреченно рассматривать юных матросов.
Вспоминая, какой ты была невесомой в те годы,
Когда отцы этих ребят еще не знали, что такое барометры.
Да прогнозы о их рожденье, ставили повивальные бабки,
Принимавшие роды в грязных сараях, где пахнет рыбой
И молодые матери дышали смрадом.
Ты ж была канарейкой попавшей в ловушки, которыми ловят крабов.
А твой яркий свет растревожил сонную глыбу мускул.
Он смотрел на тебя невесомую, не понимая, не веря,
Что морская его душа, коль еще не пропала, то пропадает.
Вы бы были более счастливы, если б умела
Канарейка летать в пучины и штормы моря.
Или альбатрос, заковав своей страсти душу,
Усмирив свой нрав, жил на берегу бы без горя.
Только это было другое - не ваше счастье.
Вы же приняли свою непохожесть как должно.
Ты смирено ждала, выбегая к морю, с рассветом,
Он писал из портов, что по всем континентам и странам.
А при встрече вы дни на пролет занимались любовью,
И такая жизнь не казалась вам в сущности странной.
Но, проходят годы, и ты как всегда на пирсе,
Прижимая, к впалой уже груди, терпкие сигареты
Теребишь дрожащей рукой обветшалый шарфик,
Что привез тебе он, в последний раз возвратившись с юга.
Сколько лет назад, ты уже не помнишь. Самой -- девяносто.
Сигарет в темном ящике, что под кроватью, остается на два похода,
К пирсу. Он солеными волнами обмываем,
Вместе с морем холодным рыдает о душе канарейки вольной.