И уже никогда здесь не будет других
Зашел разговор об Алексее Германе и возникло редкое ощущение внезапно найденного в моменте прошлого первого вестника будущих вещей и событий: вспомнил, как в 86-м году ходил на сенсационно нашумевшего Лапшина, экстравагантно превозносимого почуявшей воздух свободы критикой и первыми зрителями, и вышел из кинозала, жмурясь на свет, ничего не понимающий, как обосранный, с чувством непередаваемого омерзения от фильма и всех к нему причастных. И вот теперь вдруг осознаю этот момент содержащим в зародыше семена всего, что сейчас превратилось в непроходимые заросли борщевика. Едва ли не раньше, чем началось освобождение от гнусности совка, совки бросились не очищаться от скверны, а смаковать ее, жрать гной из ран заплетающимися от жадности песьими языками.