A mystery for Xmas
Еще один старый текст из Патреона, пока сезон еще свеж в памяти.
С недавних пор главным рождественско-новогодним фильмом для меня стал 23 шага до Бейкер-стрит Генри Хэтэуэя. Несмотря на то, что раньше я не любил сам фильм, его режиссера, фильмы про слепых вообще, ранний «Техниколор», Вэна Джонсона и Веру Майлз, и даже роман-первоисточник Филипа Макдональда во времена увлечения автором не произвел на меня особого впечатления. Очевидно, что от такой сильной нелюбви до обожания по закону энантиодромии должен быть один шаг. Притом у меня почему-то никогда не резонировала традиция святочных рассказов о привидениях, отчасти из нелюбви к сезонным традициям вообще, но в частности и потому, что сезон Рождества ассоциируется с домашним теплом, покоем, уютом, а привидения - беспокойные существа, их вторжения редко заканчиваются восстановлением равновесия. Для щекотания нервов гораздо лучше, на мой взгляд, подходит безалаберный май, или время летних гроз, когда шумят кроны деревьев над хлипкой деревянной дачей, или на худой конец тоскливые дни пасмурной осени, когда в каком-нибудь арбатском переулке даже редкий прохожий покажется привидением. Во времена, скажем, Шекспира на Рождество было принято вовсе безобразничать, меняться одеждой и ролями со слугами, с женщинами, с кем попало, и Lord of Misrule склонял публику к форменному свинству, благо англичан никогда долго склонять не надо. Шекспир, кстати, упоминает Рождество во всем своем каноне всего трижды, и ни разу не использует его как комедийный сеттинг; хотя венецианский карнавал был ему по душе. Мне кажется, ему тоже в это время года ближе заснеженный покой, не нарушаемый всякой свистопляской, нарушаемый разве что мышиным шуршанием интриги и свистом сквозняков на винтовых лестницах. Кеннет Брана сделал из Гамлета очень рождественскую пьесу - не из-за призрака, а, наоборот, из-за эгоцентричного погружения персонажей в собственные домашние, камерные проблемы, душевные переживания, филигранные мысли, легко понятные каждому, легко вызывающие сопереживание и узнавание. Теплый свет льется из окон роскошного дворца на укутанную снегом лужайку. В окружении многочисленных придворных и челяди каждый из героев словно завернут в ватный кокон, как красивая елочная игрушка, запавшая в память с детства. Даром что действие пьесы происходит по необходимости скорее летом - впрочем, Оксфорд сам был не уверен, когда именно происходит действие, или предоставлял воображению зрителей видеть Данию занесенной снегами круглый год. Но я отвлекся от фильма, с которого начал. Детектив, мне кажется, гораздо больше подходит как святочный жанр, чем привидения. Детектив по природе своей посвящен нарушению и восстановлению мирового равновесия - а что это, если не тема Рождества? Да и Нового года, коль скоро мы каждый раз притворяемся, что жизнь начнется снова. Цветовая палитра раннего «Техниколора» может казаться аляповатой, но она же напоминает теплый свет рождественского вертепа, она отректифицирована от базового тона ровно горящей свечи, она умиротворяет на час-другой, как новая коробка красок - капризного ребенка. Слепой герой преследует аморфное, невидимое зло, в которое никто не верит: до рождения Бога зло только и может существовать, как смутно мелькнувшее прозрение или подозрение. Как подобает каждому приличному герою, он живет в скромно роскошных апартаментах с видом на город и реку, которые могут быть мрачными или жизнерадостными под настроение. Все люди, окружающие героя, добры и честны, как подобает каждому приличному человеку, и приносят ему дары, и только зло, воплощенное в паре-тройке девиантных персонажей, по-диккенсовски шныряет темными подворотнями на едва застроенных, почти не одушевленных городских окраинах, beyond the pale, и стоит им сунуться в наш уютный мир, как они немедленно будут разоблачены и довольно сурово наказаны, и при необходимости лишены их картонной фальшивой жизни, чтобы не смущать наш покой. Мы останемся у очага курить трубку или, под настроение, сигару, листать старый фолиант, хотя бы даже набранный брайлем, прислушиваться к отдаленному колядованию и близкому потрескиванию огня, постукиванию стекла бутылки о стекло бокала. Рядом с нами будут верная женщина, верный слуга и верный кот; недавнее приключение будет казаться почти нереальным, нерелевантным нашему внутреннему миру, невинность которого никогда не бывает под угрозой. Так, или примерно так, действует на нас правильно слаженный рождественский детектив. Пожалуй даже можно сказать, что рождение жанра совпадает с рождением младенца Христа, потому что кто еще дает нам внутренний покой, чтобы листать страницы без нетерпения в твердой уверенности, что зло будет наказано? Нет, не предлагайте мне святочных привидений, которые выдуманы исходя из абсурдного тезиса, будто смерть реальна и по ту ее сторону беспокойство духа полощется в кладбищенских закоулках и в обрывках истлевшего савана на сыром ветру. Грамотный читатель и зритель знает, что беспокоиться не о чем, что добро давно победило и должно делать это вновь и вновь только в вечно повторяющихся сюжетах, мифических аллегориях давно завершенной битвы, придуманных, чтобы убаюкивать детей и взрослых, чтобы угомонить волшебной сказкой разыгравшегося маленького Гамлета, оседлавшего шею весело кривляющегося Йорика…
С недавних пор главным рождественско-новогодним фильмом для меня стал 23 шага до Бейкер-стрит Генри Хэтэуэя. Несмотря на то, что раньше я не любил сам фильм, его режиссера, фильмы про слепых вообще, ранний «Техниколор», Вэна Джонсона и Веру Майлз, и даже роман-первоисточник Филипа Макдональда во времена увлечения автором не произвел на меня особого впечатления. Очевидно, что от такой сильной нелюбви до обожания по закону энантиодромии должен быть один шаг. Притом у меня почему-то никогда не резонировала традиция святочных рассказов о привидениях, отчасти из нелюбви к сезонным традициям вообще, но в частности и потому, что сезон Рождества ассоциируется с домашним теплом, покоем, уютом, а привидения - беспокойные существа, их вторжения редко заканчиваются восстановлением равновесия. Для щекотания нервов гораздо лучше, на мой взгляд, подходит безалаберный май, или время летних гроз, когда шумят кроны деревьев над хлипкой деревянной дачей, или на худой конец тоскливые дни пасмурной осени, когда в каком-нибудь арбатском переулке даже редкий прохожий покажется привидением. Во времена, скажем, Шекспира на Рождество было принято вовсе безобразничать, меняться одеждой и ролями со слугами, с женщинами, с кем попало, и Lord of Misrule склонял публику к форменному свинству, благо англичан никогда долго склонять не надо. Шекспир, кстати, упоминает Рождество во всем своем каноне всего трижды, и ни разу не использует его как комедийный сеттинг; хотя венецианский карнавал был ему по душе. Мне кажется, ему тоже в это время года ближе заснеженный покой, не нарушаемый всякой свистопляской, нарушаемый разве что мышиным шуршанием интриги и свистом сквозняков на винтовых лестницах. Кеннет Брана сделал из Гамлета очень рождественскую пьесу - не из-за призрака, а, наоборот, из-за эгоцентричного погружения персонажей в собственные домашние, камерные проблемы, душевные переживания, филигранные мысли, легко понятные каждому, легко вызывающие сопереживание и узнавание. Теплый свет льется из окон роскошного дворца на укутанную снегом лужайку. В окружении многочисленных придворных и челяди каждый из героев словно завернут в ватный кокон, как красивая елочная игрушка, запавшая в память с детства. Даром что действие пьесы происходит по необходимости скорее летом - впрочем, Оксфорд сам был не уверен, когда именно происходит действие, или предоставлял воображению зрителей видеть Данию занесенной снегами круглый год. Но я отвлекся от фильма, с которого начал. Детектив, мне кажется, гораздо больше подходит как святочный жанр, чем привидения. Детектив по природе своей посвящен нарушению и восстановлению мирового равновесия - а что это, если не тема Рождества? Да и Нового года, коль скоро мы каждый раз притворяемся, что жизнь начнется снова. Цветовая палитра раннего «Техниколора» может казаться аляповатой, но она же напоминает теплый свет рождественского вертепа, она отректифицирована от базового тона ровно горящей свечи, она умиротворяет на час-другой, как новая коробка красок - капризного ребенка. Слепой герой преследует аморфное, невидимое зло, в которое никто не верит: до рождения Бога зло только и может существовать, как смутно мелькнувшее прозрение или подозрение. Как подобает каждому приличному герою, он живет в скромно роскошных апартаментах с видом на город и реку, которые могут быть мрачными или жизнерадостными под настроение. Все люди, окружающие героя, добры и честны, как подобает каждому приличному человеку, и приносят ему дары, и только зло, воплощенное в паре-тройке девиантных персонажей, по-диккенсовски шныряет темными подворотнями на едва застроенных, почти не одушевленных городских окраинах, beyond the pale, и стоит им сунуться в наш уютный мир, как они немедленно будут разоблачены и довольно сурово наказаны, и при необходимости лишены их картонной фальшивой жизни, чтобы не смущать наш покой. Мы останемся у очага курить трубку или, под настроение, сигару, листать старый фолиант, хотя бы даже набранный брайлем, прислушиваться к отдаленному колядованию и близкому потрескиванию огня, постукиванию стекла бутылки о стекло бокала. Рядом с нами будут верная женщина, верный слуга и верный кот; недавнее приключение будет казаться почти нереальным, нерелевантным нашему внутреннему миру, невинность которого никогда не бывает под угрозой. Так, или примерно так, действует на нас правильно слаженный рождественский детектив. Пожалуй даже можно сказать, что рождение жанра совпадает с рождением младенца Христа, потому что кто еще дает нам внутренний покой, чтобы листать страницы без нетерпения в твердой уверенности, что зло будет наказано? Нет, не предлагайте мне святочных привидений, которые выдуманы исходя из абсурдного тезиса, будто смерть реальна и по ту ее сторону беспокойство духа полощется в кладбищенских закоулках и в обрывках истлевшего савана на сыром ветру. Грамотный читатель и зритель знает, что беспокоиться не о чем, что добро давно победило и должно делать это вновь и вновь только в вечно повторяющихся сюжетах, мифических аллегориях давно завершенной битвы, придуманных, чтобы убаюкивать детей и взрослых, чтобы угомонить волшебной сказкой разыгравшегося маленького Гамлета, оседлавшего шею весело кривляющегося Йорика…