Мизологизм (боязнь рассуждения) и хрупкость науки
https://ivanov-petrov.livejournal.com/2352646.html
Приведу две претензии к науке. Поскольку - на мой взгляд - вменяемой критики науки очень мало.
Первая: мизологизм.
Я возьму кусок текста у С. Ястребова, из его телеграм-канала
Нашел интересную мысль у Альфреда Норта Уайтхеда.
Мы привыкли считать, что наука и рациональность - вещи очень близкие, чуть ли не синонимы. Уайтхед прямо говорит, что это совершенно не так. Наука, в том виде, в каком она родилась в XVII веке - явление, настолько отличное от классического рационализма, что Уайтхед имеет смелость охарактеризовать ее как «насквозь антиинтеллектуалистское движение». От работы над связной, целостной, прозрачной, завершенной картиной мира произошел переход к регистрации грубых фактов. Именно в этом состоит разница между рационализмом Декарта и эмпиризмом Бэкона. Научный эмпиризм - это «переосмысление устройства мира в категориях глухой и липкой материи», как сказал за триста лет до Галилея Хорхе Бургосский.
Отец Паоло Сарпи, друг Галилея, естествоиспытатель, богослов, историк и шеф венецианской разведки, писал в своей «Истории Тридентского собора», что легаты, руководившие этим собором, постановили:
«И священникам следует согласовывать свои взгляды со Святым Писанием, апостольской традицией, святыми и одобренными Соборами, с уложениями и авторитетом святых отцов; и следует им выражаться кратко, избегать излишних и невыгодных вопросов и превратных утверждений... Это постановление не нравится итальянским священникам; они назвали его новацией, непригодной для богословских факультетов, на которых при всяком затруднении прибегают к разуму, а теперь-де стало незаконным рассуждать (согласно декрету), подобно тому как это делали св. Фома, св. Бонавентура и другие знаменитые люди».
Уайтхед, вслед за Сарпи, сочувствует тем итальянским священникам, которые попытались отстоять «безнадежно проигранное дело неукротимого рационализма». Рационализм попал под удар с двух сторон: с одной стороны - церковная реакция, стремящаяся запретить рассуждение, с другой - эмпирическая наука, тоже стремящаяся если не запретить рассуждение, то вытеснить его, перенеся акцент на фиксацию неумолимых фактов.
Обычно этот глубинный антирационализм науки остается своего рода подводным течением. Ситуации, когда он выходит на первый план, встречаются нечасто. Но все же встречаются. Положа руку на сердце, кто из людей, имеющих хоть какое-то отношение к науке, ни разу не сталкивался с тем, что ученые презирают рассуждения?
Ко всему этому можно добавить, что ... Любищев ввел термин «мизологизм», боязнь рассуждения. Он прекрасно видел, что мизологизм - среди ученых штука распространенная. Но, вероятно, Любищев не слишком акцентировал тот факт, что мизологизм - не случайное состояние, вызванное умственной ленью (это было бы естественно), а - как минимум, в некоторой степени - родовой порок бэконовско-эмпирического метода, где полагается, что «знание - сила».
В современной науке антирациональное начало тоже остается мощным. Пожалуй, оно в среднем даже мощнее, чем в конце XIX - первой половине XX века. Примеры тому привести нетрудно.
Вторая: хрупкость
Наука гордится тем, что ничто не остается вне критики, любая теория может быть опровергнута, любой результат перепроверен. У такой критической направленности есть другая сторона - хрупкость результатов. От добротного исследования можно ожидать устойчивости результата: мы кого-то спрашиваем, как обстоят дела с тем-то, и получаем ответ: вот так. Если тот, кого мы спрашиваем, говорит нам: это А... нет, Б... Ой, я посмотрел - К! Ох, простите, это Щ... То есть... Всё же А... Кажется... Нет, там Ю стоит...
Это не производит впечатления "ответа". Слишком хрупко. Легко вспомнить примеры, когда на некий вопрос "окончательный" ответ науки выглядит именно так. Между разными ответами - немногие годы или десятилетия.
На это укорение ученые обычно отвечают: 1) да, мы такие, это наша доблесть; 2) нет, мы не такие, теория Эйнштейна не отрицает Ньютона, а лишь уточняет.
Замечу, что речь не о теории, а о факте. Что там делают подпорки ответа и сильно ли они изменяются - это внутренняя кухня. Интересует ответ - и вот ответ во многих случаях крайне хрупок. Ведь спрашивающему нет дела до того, сколько там моделей навертел исследователь и насколько сильно эти модели отличаются. Его интересует: ты знаешь ответ? Если знаешь - скажи, если нет - молчи. И "хрупкий" ответ, меняющийся каждые десять лет - не засчитывается как ответ, это просто такая болтливая форма незнания.
------------------
Мне кажется, что отвечать на критику полезно для умственного здоровья... Если, конечно. согласны. что это не истерический поток оскорблений, а именно вменяемая критика. Рациональная.
olaff67
Крепость ответа зависит от контекста: если есть задача, если техзадание сформулировано, то и ответ будет более однозначным. В технических областях (даже той же науки) дело так и обстоит.
Там же, где нет предуготовленных рельсов для паровоза с шестеренками и ползунами, там и наступает свобода для хрупкости - там на вас проглядывает бытие, и под его взором все крепости становятся зыбкими.
(Навеянное «Вопросом о технике» )
p2004r
"Боязнь рассуждений" это просто "боязнь интерпретаций".
Проблема "наблюдаемости-управляемости" говорит, что стоя в определенной позиции наблюдения нельзя всю (любую) систему вывести из наблюдаемых фактов. Часть системы "не наблюдаема - не управляема" остается (чисто математически доказано".
То есть мы на основании строгих фактов наблюдаем в пределе "некую функцию", вернее её "поверхность в многомерном пространстве". И заглянуть под эту наблюдаемую поверхность и "разложить ее на составляющие" нет никаких оснований (исходя строго из фактов).
И тут мы должны "измышлять гипотезы". Просто по другому никак. Если хотим прорваться через этот очередной "барьер абстракции" (ну или эмерджентный барьер) надо придумать "новый конструктор" из которого "собирается" (пусть даже приблизительно и неточно) эта "наблюдаемая в фактах функция".
https://ivanov-petrov.livejournal.com/2352646.html?thread=175334918#t175334918
https://www.nkj.ru/archive/articles/457/
Уровень математической подготовки даже в развитых странах вызывает тревогу. Академик Владимир Игоревич Арнольд, например, считает, что школьное образование Франции, Англии и Америки просто гибнет в результате непродуманных реформ, проведенных там во второй половине XX века (см. "Путешествие в хаосе", "Наука и жизнь" № 12, 2000 г.). Умение пользоваться калькулятором привело к неумению мыслить аналитически и логически, понимать суть физических и математических задач (см. "Ошибочная точность", "Наука и жизнь" № 3, 2002 г. ). О своем опыте преподавания в Парижском университете и размышлениях, связанных с ним, рассказывает доктор физико-математических наук Виктор Степанович Доценко............
"Вы вон в Советском Союзе в свое время напроизводили миллионы образованных "думающих" инженеров - и что? По части своих прямых профессиональных обязанностей они, как правило, ни черта делать не умели, а предпочитали размышлять о судьбах мира, о смысле жизни, о Достоевском... Причем, согласитесь, сами эти, так сказать, "думающие образованные инженеры" сплошь и рядом чувствовали себя несчастными людьми: невоплощенные мечты о великих свершениях, нереализованные таланты, мировая скорбь и тому подобное. А тут жизненные претензии и запросы, как личные, так и профессиональные, четко алгоритмированы, и все счастливы и довольны..."
Приведу две претензии к науке. Поскольку - на мой взгляд - вменяемой критики науки очень мало.
Первая: мизологизм.
Я возьму кусок текста у С. Ястребова, из его телеграм-канала
Нашел интересную мысль у Альфреда Норта Уайтхеда.
Мы привыкли считать, что наука и рациональность - вещи очень близкие, чуть ли не синонимы. Уайтхед прямо говорит, что это совершенно не так. Наука, в том виде, в каком она родилась в XVII веке - явление, настолько отличное от классического рационализма, что Уайтхед имеет смелость охарактеризовать ее как «насквозь антиинтеллектуалистское движение». От работы над связной, целостной, прозрачной, завершенной картиной мира произошел переход к регистрации грубых фактов. Именно в этом состоит разница между рационализмом Декарта и эмпиризмом Бэкона. Научный эмпиризм - это «переосмысление устройства мира в категориях глухой и липкой материи», как сказал за триста лет до Галилея Хорхе Бургосский.
Отец Паоло Сарпи, друг Галилея, естествоиспытатель, богослов, историк и шеф венецианской разведки, писал в своей «Истории Тридентского собора», что легаты, руководившие этим собором, постановили:
«И священникам следует согласовывать свои взгляды со Святым Писанием, апостольской традицией, святыми и одобренными Соборами, с уложениями и авторитетом святых отцов; и следует им выражаться кратко, избегать излишних и невыгодных вопросов и превратных утверждений... Это постановление не нравится итальянским священникам; они назвали его новацией, непригодной для богословских факультетов, на которых при всяком затруднении прибегают к разуму, а теперь-де стало незаконным рассуждать (согласно декрету), подобно тому как это делали св. Фома, св. Бонавентура и другие знаменитые люди».
Уайтхед, вслед за Сарпи, сочувствует тем итальянским священникам, которые попытались отстоять «безнадежно проигранное дело неукротимого рационализма». Рационализм попал под удар с двух сторон: с одной стороны - церковная реакция, стремящаяся запретить рассуждение, с другой - эмпирическая наука, тоже стремящаяся если не запретить рассуждение, то вытеснить его, перенеся акцент на фиксацию неумолимых фактов.
Обычно этот глубинный антирационализм науки остается своего рода подводным течением. Ситуации, когда он выходит на первый план, встречаются нечасто. Но все же встречаются. Положа руку на сердце, кто из людей, имеющих хоть какое-то отношение к науке, ни разу не сталкивался с тем, что ученые презирают рассуждения?
Ко всему этому можно добавить, что ... Любищев ввел термин «мизологизм», боязнь рассуждения. Он прекрасно видел, что мизологизм - среди ученых штука распространенная. Но, вероятно, Любищев не слишком акцентировал тот факт, что мизологизм - не случайное состояние, вызванное умственной ленью (это было бы естественно), а - как минимум, в некоторой степени - родовой порок бэконовско-эмпирического метода, где полагается, что «знание - сила».
В современной науке антирациональное начало тоже остается мощным. Пожалуй, оно в среднем даже мощнее, чем в конце XIX - первой половине XX века. Примеры тому привести нетрудно.
Вторая: хрупкость
Наука гордится тем, что ничто не остается вне критики, любая теория может быть опровергнута, любой результат перепроверен. У такой критической направленности есть другая сторона - хрупкость результатов. От добротного исследования можно ожидать устойчивости результата: мы кого-то спрашиваем, как обстоят дела с тем-то, и получаем ответ: вот так. Если тот, кого мы спрашиваем, говорит нам: это А... нет, Б... Ой, я посмотрел - К! Ох, простите, это Щ... То есть... Всё же А... Кажется... Нет, там Ю стоит...
Это не производит впечатления "ответа". Слишком хрупко. Легко вспомнить примеры, когда на некий вопрос "окончательный" ответ науки выглядит именно так. Между разными ответами - немногие годы или десятилетия.
На это укорение ученые обычно отвечают: 1) да, мы такие, это наша доблесть; 2) нет, мы не такие, теория Эйнштейна не отрицает Ньютона, а лишь уточняет.
Замечу, что речь не о теории, а о факте. Что там делают подпорки ответа и сильно ли они изменяются - это внутренняя кухня. Интересует ответ - и вот ответ во многих случаях крайне хрупок. Ведь спрашивающему нет дела до того, сколько там моделей навертел исследователь и насколько сильно эти модели отличаются. Его интересует: ты знаешь ответ? Если знаешь - скажи, если нет - молчи. И "хрупкий" ответ, меняющийся каждые десять лет - не засчитывается как ответ, это просто такая болтливая форма незнания.
------------------
Мне кажется, что отвечать на критику полезно для умственного здоровья... Если, конечно. согласны. что это не истерический поток оскорблений, а именно вменяемая критика. Рациональная.
olaff67
Крепость ответа зависит от контекста: если есть задача, если техзадание сформулировано, то и ответ будет более однозначным. В технических областях (даже той же науки) дело так и обстоит.
Там же, где нет предуготовленных рельсов для паровоза с шестеренками и ползунами, там и наступает свобода для хрупкости - там на вас проглядывает бытие, и под его взором все крепости становятся зыбкими.
(Навеянное «Вопросом о технике» )
p2004r
"Боязнь рассуждений" это просто "боязнь интерпретаций".
Проблема "наблюдаемости-управляемости" говорит, что стоя в определенной позиции наблюдения нельзя всю (любую) систему вывести из наблюдаемых фактов. Часть системы "не наблюдаема - не управляема" остается (чисто математически доказано".
То есть мы на основании строгих фактов наблюдаем в пределе "некую функцию", вернее её "поверхность в многомерном пространстве". И заглянуть под эту наблюдаемую поверхность и "разложить ее на составляющие" нет никаких оснований (исходя строго из фактов).
И тут мы должны "измышлять гипотезы". Просто по другому никак. Если хотим прорваться через этот очередной "барьер абстракции" (ну или эмерджентный барьер) надо придумать "новый конструктор" из которого "собирается" (пусть даже приблизительно и неточно) эта "наблюдаемая в фактах функция".
https://ivanov-petrov.livejournal.com/2352646.html?thread=175334918#t175334918
https://www.nkj.ru/archive/articles/457/
Уровень математической подготовки даже в развитых странах вызывает тревогу. Академик Владимир Игоревич Арнольд, например, считает, что школьное образование Франции, Англии и Америки просто гибнет в результате непродуманных реформ, проведенных там во второй половине XX века (см. "Путешествие в хаосе", "Наука и жизнь" № 12, 2000 г.). Умение пользоваться калькулятором привело к неумению мыслить аналитически и логически, понимать суть физических и математических задач (см. "Ошибочная точность", "Наука и жизнь" № 3, 2002 г. ). О своем опыте преподавания в Парижском университете и размышлениях, связанных с ним, рассказывает доктор физико-математических наук Виктор Степанович Доценко............
"Вы вон в Советском Союзе в свое время напроизводили миллионы образованных "думающих" инженеров - и что? По части своих прямых профессиональных обязанностей они, как правило, ни черта делать не умели, а предпочитали размышлять о судьбах мира, о смысле жизни, о Достоевском... Причем, согласитесь, сами эти, так сказать, "думающие образованные инженеры" сплошь и рядом чувствовали себя несчастными людьми: невоплощенные мечты о великих свершениях, нереализованные таланты, мировая скорбь и тому подобное. А тут жизненные претензии и запросы, как личные, так и профессиональные, четко алгоритмированы, и все счастливы и довольны..."