ПОСЛЕИРОНИЯ СУДЬБЫ
«...Оглянись вокруг:
видишь, как живо стало кругом -
Смертью клянусь! Живо!»
(Пауль Целан, Говори и ты, пер. Лилит Жданко-Френкель)
В канун Нового года Михеев вышел подышать.
В двух смыслах. Просто вдохнуть морозный воздух. И заодно пропитаться московской предновогодней атмосферой, суетой, транспортным шумом и гомоном ворон. (Рассмеялся, вспомнив, что птиц извели лет пять как.)
Пошел бульваром.
По периметру замерзшего пруда с домиком лебедя стояли торговцы и алкали взором, побуждая купить еловую веточку, воткнутую в дощечку. «В лесу родилась елочка…» - вдруг вспомнил Михеев. Странно подумалось, что эта примитивная уменьшенная копия лесной красавицы на самом деле и есть она самая, скукоженная в нынешних условиях. «Вот, раньше был СССР, - подумал он, - плохой ли, хороший ли, но как данность. Потом его не стало де юре, а де факто им стала Москва, ну, и может быть, еще Подмосковье! Сюда устремились советские люди из братских, кхе-кхе, республик и пытаются жить в новых пределах-очертаниях. Старшее поколение, жившее при СССР, вымирало, то есть социум замещался людьми с другой моралью, образованием и воспитанием пап-мам. И елочка на дощечке виделась им не убогой примитивной и циничной поделкой, а тем, что вполне устраивает. И мысль о символе как подмене не посетит их головы никогда!..»
Какая-то одинокая старушка продавала шерстяные варежки и носки. Она выглядела совершенно инородной в этом торгашеском строю и чувствовала себя заметно неуютно, озираясь и притоптывая валенками, но не от холода, а, скорее, на нервной почве. По всему именно она выходила неправильной, "левой" торговкой среди правильных красномордых елочников.
Старушка наспех продала Михееву варежки и носки, и, встревожась, вспорхнула с места. Через две минуты здесь появилась администрация и мент с папкой. «Эй, не видели здесь …торговку старую… носки там и всякая другая чешуя?» - вальяжно спросил какой-то пацанчик из-за спин.
- А … - растерялся Михеев.
Административный патруль хором заржал, подыкивая со смеху.
- Папаша, огоньку не найдется? Ты что, глухонемой? / Да! - язвил проверяющий пацанчик.
"Суки, мусолят наши образы, А своих сочинить еще долго не смогут!"- подумал Михеев и быстренько отошел от греха, мало ли что.
Через сто метров он увидел драку. Хотел-было лезть разнимать, но вовремя одумался. Участвовало человек двадцать. Били по-страшному, с юшкой на грязном снегу, но как-то механически, без азарта.
Народ рассматривал мордобой как бонус-трек к праздникам. Какой-то мужик даже подсказывал, как именно бить.
- А что происходит? - спросил Михеев у меланхоличной блондинки около пятидесяти, лузгающей ГМО-семечки. Та, не поворачивая головы и не удостаивая собеседника вниманием, сухо ответила: «Дерутся студенты литинститута. Одни за Толстого, другие за Чехова!»
- Как? - обомлел Михеев, - Толстой же призывал …
- Ой,- перебила его тетка, - чего я несу. Машинально вырвалось! Поклонники творчества Захара Прилепина на … забыла, как фамилия второго! Но тоже классик!
Неподалеку от драки происходил поэтический вечер.
В кругу равнодушно внимающих работников жилищного хозяйства и других условнограждан лысая девушка с сильно подведенными глазами и в блестящем серебряном комбинезоне приседала, отжималась, делала стойку на голове, одновременно проговаривая в защечный микрофончик:
.. По техническим причинам вы больше никогда не увидите солнце.
По техническим причинам вы больше никогда не окажетесь дома.
По техническим причинам вы скоро умрёте.
Соблюдайте спокойствие.
По техническим причинам - выхода нет.
Мы установим на соседней станции мемориал в память о вас.
Мы объявим траур - в вашу честь. *
Подневольные хлопали.Затем Михеев посмотрел новогодний фейерверк. Уже второй залп вызвал у него недоумение. Гроздья салюта по задумке авторов перфоманса или так само собой вышло на этом сером небе (как на экране телека из прошлой жизни, если выдернуть антенну) - замирая в апогее, очертаниями своими представляли собой мужской детородный орган. «А, вот, и яички!» - разглядел он и поспешил домой.
У подъезда встретил богатенького полузнакомца снизу. Он был пьян, и, чувствовалось, не по праздничному поводу. Нижние новопришлые соседи Михеева тихонько презирали, как не ровню и аутентичного лоха.
- Что случилось?
Пьяный взглянул на Михеева неожиданно трезвыми глазами (а раньше лишь скользил взглядом) и молвил: «Уволили меня! Это пипец! Представляешь, теперь я изгой, я выпал…», - но взгляд вдруг стремительно попрежневел и, презрительно махнув рукой, он неторопливо, как за гробом, ушел, покачиваясь.
Дочь и жена готовили праздничный стол.
Неизвестно как, из старой еще жизни, сохранились маринованные корнишоны и сайра.
Михеев рассмеялся, вспомнив, что когда-то давно сайру не признавал. За вонизм.
- Слышал, соседа вынесли с госслужбы? - спросила жена.
Михеев кивнул и спросил: «А за что?»
Дочь резала лук и плача рассказывала: «Сходил чудак на балет ампутантов. А в мирбуке написал: «Не понравилось!»
- И что? - удивился Михеев.
- А то! Спектакль спонсировал повар … Самого (мать и дочь настороженно переглянулись).
- И что? - повторил Михеев.
- Боже, с кем я живу! - воскликнула жена. Дочь кивнула, поддерживая ее полушутку-полуправду. - Правда, не понимаешь? Получается, он пошел против Системы!
Без пяти двенадцать они включили телевизор.
Цифровой звук курантов был много звонче, чем старорежимный.
Человек со злыми глАзками и гладко обтянутой кожей лица, словно инопланетянин звонким неестественным голосом зачитал стереотипное поздравление.
- Как думаешь, он жив? - спросил Михеев.
- Не-а, лет пять уже! - ответила дочь.
- Смотри, ляпнешь, где! - отругала мать.
- Что ж я, дура?! - ответила дочь с крайним ударом «курантов», давясь первым глотком энергонапитка «Нацгвардейский».
--
*- Анна Старобинец.