Авторское название: "Чего на зеркало пенять..."
Оригинал взят у sidor_luty в Чего на зеркало пенять...
Днесь откажусь от бича Ювеналова,
весь размягчусь, как моллюск,
в кроткого малого, тихого малого
преображусь и взмолюсь:
наши церковники, наши полковники,
благостный правящий класс,
наши сановники, наши садовники,
мудро растящие нас!
Вечно топчите наш край отмудоханный,
но прикажите одно:
волю вернуть Самуцевич с Алехиной
и отпустить Толокно.
Я не поклонник восставшей пусятины,
их групповой ектеньи,
панкам я тоже не друг,
да простят они скучные вкусы мои, -
но отчего не простить неразумие,
не извинить шутовство?
(Я выражаюсь как можно беззубее,
чтобы не злить никого).
Что же посадками вновь увлекаться нам,
с завистью глядя назад?
Вон донеслось, что за мелочи карцером
им беспрестанно грозят;
будто любые огрехи караются
и разыгрался отит,
будто детей отобрать собираются
(могут! - а кто ж запретит?).
Все это выглядит несколько пыточно
(Боже, прости дурака!),
как-то чрезмерно и как-то избыточно,
как-то жестоко слегка.
Все остальное у нас замечательно,
но - исцелися, врачу!
(Чувства чувствительно-чуткого Чаплина
я оскорбить не хочу).
Да, поглумились, нарушили правила,
больше не будут авось,
но называть их «насмешкою дьявола» -
это уж как-то того-с.
Мщение девушкам - дело последнее;
звери ли вы, господа?
Можно б хоть раз проявить милосердие.
Я уж не помню, когда...
Нет, не хочу ни клеймить, ни грозиться я.
Родина, тихий мой свет,
исстари правит тобой инквизиция,
веруешь ты или нет.
Ты остаешься клейменой и битою,
с распотрошенным нутром,
и под Иосифом, и под Никитою,
и под великим Петром.
Как в тебе мало приязни и здравия,
как ты пуста и черна,
если, решив возрождать православие,
с пыток опять начала!
Ждали чудесного - накося, выкуси.
Всех нас видали в гробу.
Снова ликуют поклонники дикости,
рабства, запрета, табу!
Смотрят святители наши великие,
как мы живем не по лжи:
Путин заделался частью религии -
слова о нем не скажи.
Нет, не сказать, чтоб миазмами гнилости
все пропиталось до дна.
Кто-то, естественно, просит о милости,
не Мониава одна!
«Горечью сердце мое разрывается,
- молвил об этом Кирилл. -
Не милосердием то называется!» -
с пафосом он говорил.
Что это, братцы, ужели примнилось мне?
Что ж это он - и о чем?
Где вы видали, чтоб просьбой о милости
пастырь бывал огорчен?
Это ж не зрелище лжи или зависти,
рейдерских краж и атак;
не за убийц попросили, казалось бы, -
что ж разрываться-то так?
Кто бы сказал преподобному Сергию
или тебе, Серафим,
что для России призыв к милосердию
с верою несовместим...
Как мы скатились до злобы горилловой,
до скорпионьей, верней?
Дела мне нет до квартиры Кирилловой
и до прописанных в ней,
мне отвратительны сплетни греховные -
знайте, что я не таков! -
знать я не знаю про деньги церковные,
те, что брались у братков -
но иногда моего современника
мучит вопрос неспроста:
церковь ли мы Каиафы-священника -
или мы церковь Христа?
Нет! Умолкаю. Беды бы не вытворить.
Помню задачу мою:
это у нас не памфлет, а молитва ведь.
Я не сужу, а молю.
Делайте после любые оргвыводы,
не опасаясь молвы, -
вы же не Каины, вы же не Ироды,
не атеисты же вы!
В эти унылые дни предвесенние
кажется - мир обречен.
Я не об истине - о милосердии.
Больше уже ни о чем.
Click to viewДнесь откажусь от бича Ювеналова,
весь размягчусь, как моллюск,
в кроткого малого, тихого малого
преображусь и взмолюсь:
наши церковники, наши полковники,
благостный правящий класс,
наши сановники, наши садовники,
мудро растящие нас!
Вечно топчите наш край отмудоханный,
но прикажите одно:
волю вернуть Самуцевич с Алехиной
и отпустить Толокно.
Я не поклонник восставшей пусятины,
их групповой ектеньи,
панкам я тоже не друг,
да простят они скучные вкусы мои, -
но отчего не простить неразумие,
не извинить шутовство?
(Я выражаюсь как можно беззубее,
чтобы не злить никого).
Что же посадками вновь увлекаться нам,
с завистью глядя назад?
Вон донеслось, что за мелочи карцером
им беспрестанно грозят;
будто любые огрехи караются
и разыгрался отит,
будто детей отобрать собираются
(могут! - а кто ж запретит?).
Все это выглядит несколько пыточно
(Боже, прости дурака!),
как-то чрезмерно и как-то избыточно,
как-то жестоко слегка.
Все остальное у нас замечательно,
но - исцелися, врачу!
(Чувства чувствительно-чуткого Чаплина
я оскорбить не хочу).
Да, поглумились, нарушили правила,
больше не будут авось,
но называть их «насмешкою дьявола» -
это уж как-то того-с.
Мщение девушкам - дело последнее;
звери ли вы, господа?
Можно б хоть раз проявить милосердие.
Я уж не помню, когда...
Нет, не хочу ни клеймить, ни грозиться я.
Родина, тихий мой свет,
исстари правит тобой инквизиция,
веруешь ты или нет.
Ты остаешься клейменой и битою,
с распотрошенным нутром,
и под Иосифом, и под Никитою,
и под великим Петром.
Как в тебе мало приязни и здравия,
как ты пуста и черна,
если, решив возрождать православие,
с пыток опять начала!
Ждали чудесного - накося, выкуси.
Всех нас видали в гробу.
Снова ликуют поклонники дикости,
рабства, запрета, табу!
Смотрят святители наши великие,
как мы живем не по лжи:
Путин заделался частью религии -
слова о нем не скажи.
Нет, не сказать, чтоб миазмами гнилости
все пропиталось до дна.
Кто-то, естественно, просит о милости,
не Мониава одна!
«Горечью сердце мое разрывается,
- молвил об этом Кирилл. -
Не милосердием то называется!» -
с пафосом он говорил.
Что это, братцы, ужели примнилось мне?
Что ж это он - и о чем?
Где вы видали, чтоб просьбой о милости
пастырь бывал огорчен?
Это ж не зрелище лжи или зависти,
рейдерских краж и атак;
не за убийц попросили, казалось бы, -
что ж разрываться-то так?
Кто бы сказал преподобному Сергию
или тебе, Серафим,
что для России призыв к милосердию
с верою несовместим...
Как мы скатились до злобы горилловой,
до скорпионьей, верней?
Дела мне нет до квартиры Кирилловой
и до прописанных в ней,
мне отвратительны сплетни греховные -
знайте, что я не таков! -
знать я не знаю про деньги церковные,
те, что брались у братков -
но иногда моего современника
мучит вопрос неспроста:
церковь ли мы Каиафы-священника -
или мы церковь Христа?
Нет! Умолкаю. Беды бы не вытворить.
Помню задачу мою:
это у нас не памфлет, а молитва ведь.
Я не сужу, а молю.
Делайте после любые оргвыводы,
не опасаясь молвы, -
вы же не Каины, вы же не Ироды,
не атеисты же вы!
В эти унылые дни предвесенние
кажется - мир обречен.
Я не об истине - о милосердии.
Больше уже ни о чем.