Ирина Муравьёва, но не та...
Имею в виду не многими любимую актрису Муравьёву, а многими любимую прозаика Муравьёву. Они даже похожи как сёстры, только носики разные.
Её главная героиня неизменно пышная как слоёный торт, молочная, сливочная, сахарная, кремовая, яблочная, зефирная, эфирная, золотая,кудрявая, воздушная, медовая, сладкая как вишнёвое варенье и пр., и пр. Словом, в героине всюду проглядывает красавица автор.
Пишет она необыкновенно мелодично. Я бы сказала, каждое её произведение время от времени непроизвольно переходит в белый стих. Как там: 4, 5, 6-стопный ямб, хорей, дактиль, амфибрахий, анапест (специалисты разберутся).
Её рассказы, повести и романы сами ложатся на стихи. Даже, допустим, если речь идёт о спекуляции в женском туалете.
»Я (»дама!«) хотела бы платье.
Ведь завтра тридцатое, а послезавтра...
- Да, есть одно платьице. Но я не знаю.
Жених подарил... И - слеза на реснице.
Сверкает, как ёлочный шар, даже ярче.
Жених моряком был, служил на подлодке.
А платьице с другом своим передал... Ох, не знаю!
- А где же он сам? - Где? Погиб он!
Задание выполнил, сам не вернулся.»
(Вы слышите, слышите? Вы не ошиблись - это рассказ, который я просто разбила на стихотворные строки. Божественно! Читаем дальше).
«- А парень-то есть? - Парень? Нету.
- Ну, нету - так будет. От них, от мерзавцев,
Чем дальше, тем лучше!
Пойдём-как в кабинку, сама всё увидишь.
Влезаем в кабинку, слипаясь щеками.
- Садись и гляди. - Достаёт из пакета.
О чудо! Размер только маленький,
Но обойдётся: уж как-нибудь влезу.
(Погибший моряк, видно, спутал невесту
С какой-нибудь хрупкой, прозрачной русалкой).
- Ну, нравится? - Очень. А можно примерить?
- Ты что, охренела? Какое »примерить«?
Вчера вон облава была, не слыхала?
Мертвею. - Облава? - А то! Мент спустился:
»А ну, все наружу! А ну, документы!
«Берёзку» мне тут развели, понимаешь!«
Достал одну дамочку аж с унитаза!
Сидела, бельё на себе примеряла.
Ворвался, мерзавец! Ни дна, ни покрышки!
- Простите, пожалуйста. Вот девяносто.
- Ведь как угадала! Копейка в копейку!
Просила одна: »Уступи за сто сорок!«
А я говорю: »Это не для продажи!«
А ты молодая, пугливая... В общем,
Не всякий польстится... И парня вон нету...
Ты спрячь его, спрячь! Вот так, в сумочку! Глубже!
Постой, дай я первая выйду.
А ты посиди тут. Спусти потом воду».
И так далее. Это не стиль, это состояние души. Музыке в сердце тесно, она рвётся наружу. Отвести глаза от строк невозможно! Вот так читала и читала бы, читала и читала вслух, раскачиваясь в такт.
- Ты будь подобрее! Ведь любит же, Петя!
А женщина - чудо! Ну, что? Не убудет!
Для дела, Петяня! - «Для дела!»
Эк скажешь ты, Вика! Какое тут дело?
Короче, я сам разберусь, бляха-муха...
Персик, совершенный персик. Услада уха! Поэма! Автор пишет, напевая и пританцовывая, как девочка. А вот ещё (не могу остановиться):
На этом концерте был сам Солженицын с женою и тёщей.
И многие знали об этом событии.
В антракте же вышел нелепейший казус:
Студент из Тбилиси, без верхней одежды
Ворвался, как вихрь,
И, всех опрокинув, упал на колени,
Зажав Солженицыну снизу все ноги
И стал целовать ему правую руку.
Великий писатель стоял неподвижно,
Руки не отдёрнул и сам был в волненьи.
Пока не сбежались туда контролёрши,
Пока не позвали двух-трёх участковых...
Кого-то ритмическая проза утомляет, раздражает и отвлекает. А кто-то находит в ней прелестную фишечку и изюминку. Дело вкуса.
Ирину Муравьёву называют лучшей женщиной-прозаиком, пишущей об отношениях мужчины и женщины. Для меня любовь - непонятна как алгебра. Помните даму-математика с лисой, пристающую к Штирлицу в кабаке? Она заявила: »В любви я - Эйнштейн!« Так вот, я в любви - двоечник и второгодник. Но даже я, дилетант, наслаждаюсь, как свежо, сочно, сильно пишет прозаик о слиянии души и плоти. Грациозно, изысканно, необычно.
***
Что вы думаете? недавно перечитываю Довлатова, его газетную статью и не верю своим глазам:
- Вы спросите, а что же было дальше?
И я без колебаний вам отвечу.
Дальнейший ход событий был известен:
Меня неудержимо понесло.
Мир изменился к лучшему. Спадали
Оковы тяжких комплексов. А дальше?
Вы спросите, так что же было дальше?
А дальше начал я бесстыдно лгать!
Сначала я уверенно коснулся
Проблем литературного величия.
Легко подмял Толстого с Достоевским.
(А Чехова небрежно пощадил).
Затем коснулся дружбы с Евтушенко.
(Что мало соответствовало правде.)
И дал понять, что написал три книги,
Укрывшись псевдонимом - Искандер.
В конце я сообщил непринуждённо,
Что реквием Ахматовой великой,
Написанной в трагические годы,
Довлатову интимно посвящён.
Вот такой стих получился, если разбить на ритмичные кусочки обычный абзац. Наваждение! Это что - прикол? Прозаики резвятся? Или всё-таки в каждом прозаике живёт поэт?