Запой.
Мне так нравится мой портрет, что я забросила все остальные аватарки. Ничего не могу поделать, только беситься, что оригинал завис где-то в воздушном пространстве между Москвой и Эдинбургом. Видимо, голубями везут.
Отпуск заканчивается, в квартире срач такой же, как и до отпуска, ничего полезного не сделала, только нарушила карантин двести раз, встречаясь с кем попало где попало, дела незакончены, и в качестве прокрастинации я прочитала, наконец, давно купленное "Падение Гондолина". Тексты не новые, но "Неоконченные Сказания" я читала сто лет назад и ничего не помнила, залезая туда только в поисках конкретной информации. Вообще, конечно, Профессорские книжки - это собрание энциклопедий, их нельзя просто взять и все прочитать, толку не будет. Сначала нужно, чтобы появился конкретный интерес к какой-то конкретной истории, а потом начинается натуральная археология, диван исчезает под грудой фолиантов, открываются индексы, и дальше как Шерлок Холмс ползаешь по этим кручам, почесывая затылок, и пытаешься сгрести в кучу бесконечное количество версий. В целом, если долго помучиться, картинка выстроится в стройный нарратив. Версии останутся, но станет более-менее понятно, куда Профессор вел эти множественные сюжетные линии и развитие персонажей. Именно поэтому я чаще всего предпочитаю последние, самые поздние версии, детей размышлений и поисков длиною в жизнь. Если представлять себе это так, как представлял Профессор, потрясающие открываются перспективы. Вот сидит Профессор, погребенный под сотнями старинных манускриптов и летописей, и делает то же самое, что делаем мы, погребенные под его книгами, - выискивает информацию по крупицам, про истории, древних воителей и королей. Ах, оказывается, у этого была еще сестра... А вот этот был, на самом деле, сыном вон того, а не вот этого. А потом он откапывает еще один пыльный свиток, и оказывается, что он был не сыном, а внуком, и вообще из другого рода. И у него голова идет кругом так же, как и у нас, и он черкает карандашем в своем блокнотике, переписывая одно и то же сотни раз.
Я проводила в своей жизни такую работу, когда трудилась над проектом по Вальтеру Скотту. Мы переиздавали его "Песни шотландской границы", и нашей задачей было доказать, что опубликованные им баллады действительно восходили к фольклорной традиции. Или же не восходили, потому что сэр Вальтер очень многое придумывал сам, когда ему не хватало материала, а сроки поджимали. Либо же придумывали его друзья и присылали ему под личиной настоящих народных песен, и сэр Вальтер верил им на слово. И частью моей работы было просиживание в Национальной Библиотеке Шотландии над письмами сэра и его бесконечных друзей. Я выискивала совпадения и упоминания всего и вся, очень хорошо помню, например, доярку Дженни с далекой фермы, на которой сэр частенько останавливался в своих путешествиях на границу. Дженни любила петь, но, разумеется, не умела ни писать, ни читать, и не знала, кто сложил те песни, что она напевала, пока доила своих коров. И вот сэр всячески пытался разобраться, откуда вышли эти песни, и рассылал записанные на слух тексты своим друзьям с просьбой разузнать у их условных доярок, слыхали ли они эти песни и если да, где и у кого. То есть, сам сэр тоже проводил раскопки. Можете себе представить, какой там царил хаос. Мы, например, вскрыли, что чувак, который записал всю историю города Дурхама, на самом деле все наврал, и все в этой истории, которой город гордился пару столетий, такая же выдумка, как "Алиса в Стране Чудес". Невероятно интересный был проект, лучшая работа в моей жизни.
И вот Профессор занимался тем же самым. Я так и представляю его, в белых перчаточках и с трубкой, сидящим посреди бессчисленных писем какого-нибудь лорда... да нет, не лорда. Писем какого-нибудь летописца, который пересказывал какой-нибудь знакомой страдающей скукой даме историю, что услышал от какого-нибудь воина, который в свою очередь слышал ее от другого воина, который услышал ее на далекой ферме под дойку коров, когда доярка с предыханием рассказывала ему, как своими собственными глазами видела (естественно, глазами другой доярки, то есть бабушки той доярки, и не глазами, а ушами, и не видела, а слышала, и не сама, а через десять поколений), как, например, лорд Фингон, сын Верховного Короля, пронесся полями в далекой дали, и на солнце что-то блеснуло ярко-желтым, и безусловно, заключает летописец, мы можем с уверенностью утверждать, что лорд Фингон заплетал косы золотыми лентами. И Профессор пыхтит трубкой и роет еще сто манускриптов в поисках упоминаний золотых лент, и параллельно обнаруживает, что лорд Фингон был женат, и был у него сын, и радостно вписывает это в свой блокнотик, а через тридцать манускриптов натыкается на утверждение, что лорд Фингон был холост и бездетен, но зато у него был еще один брат, о котором до этого никто не вспоминал. Я представляю себе его восторг и ужас, потому что версии не сходятся, но это безумно любопытно, и он роет дальше и распускает еще тысячу таких же клубочков... И в какой-то момент жизнь заканчивается. То, что не было никаких манускриптов в реальности, ничего не меняет - в его голове они были, а как сказал Дамблдор, конечно, все это происходит в твоей голове, Гарри, но кто сказал, что это не настоящее?
И поэтому он переписывал свои легенды раз за разом, раз за разом, бесконечно. Нам известно, что в его идеальном мире Профессор опубликовал бы "Сильмариллион" и "Властелина Колец" вместе, одним изданием. И чисто по-человечески мне его безумно жаль. Нет для писателя ничего страшнее, когда история висит над головой и сердцем, и нет возможности от нее избавиться, потому что ни одно издательство не желало ввязываться в такой гигантский проект. Но как читатель я очерь рада, что "Властелин Колец" был в итоге выпущен в мир отдельно, законченный, кругленький, ясный. Ведь благодаря этому "Сильмариллион" так и остался незаконченным, в первую очередь в голове самого Профессора, и он продолжал переписывать старые легенды, усложняя их, насыщая деталями и описаниями, переосмысляя. Находя новые письма летописцев и песни доярок. И из-за этого в итоге мы имеем нагромождение Мысли. И из этого появлялись настоящие жемчужины мировой литературы, как например незаконченная последняя версия "Падения Гондолина".
История по большому счету осталась та же. Да, разумеется, появились новые сюжетные повороты, новые персонажи, а старые персонажи получили новые истории жизни. Но в целом легенда не изменилась. Однако как же изменилось само качество текста! Первая версия, самая полная, что у нас есть, безусловно красива, и крайне редко история из периода Первой Эпохи радует таким количеством деталей, описаний, персонажей. Но последняя версия... Это поэзия, самая настоящая поэзия прозой. По сути, мы видим только самое начало истории, потому что последняя версия обрывается в тот самый момент, когда Туор, после 50 страниц странствий и скитаний, наконец-то приходит в Гондолин, и казалось бы, вот сейчас и пойдет повествование. Но его нет и не будет. Но страниц двадцать из этих пятидесяти - это памятник английской поэзии, и не нужно понимать никакую историю, не нужно даже понимать, что происходит с Туором, и куда он идет. Эти страницы можно читать в отрыве от всего, потому что мало кто сумел так описать море, скалистые берега, игру света и теней на морской глади, шторма и волны, разбивающиеся о скалы, и наконец, венец творения, руины древнего замка на самом обрыве под горой, невероятно красивого, давно заброшенного замка, парящего над морской стихией, и лучи солнца играют на молекулах потревоженной пыли, вьющейся в соленом воздухе... И даже я, живущая теперь на море, почувствовала себя Туором, увидевшим море впервые. Потому что я знаю его чувства, я испытала их сама, когда впервые побывала на Инишмор. И сидела на черных камнях его скал и целый час просто смотрела на то, как о них разбивается море, и видела его впервые, впервые по-настоящему. Я сидела бы дольше, если бы могла остаться. И читая вчера эти описания, чувства Туора, погребенного под восторгом и трепетом и вознессеного ими же до небес, я пережила эти эмоции словно впервые. Удивительно, как Профессор стал одним из важнейших прозаиков двадцатого века, будучи в сердце своем поэтом. И когда из шторма, сотканный из молний и пены, перед Туором восстал из глубин Ульмо, не было никакого ощущения вымысла или легенды. Кто видел то море, тот знает - Ульмо там, вот точно как в книжке, и каждый из нас может его увидеть.
Есть другие фантасты, другие миры, прекрасно описанные, продуманные до малейшей детали. Но я не знаю других таких миров, существование которых настолько не вызывало бы сомнений. Потому что, разумеется, этот мир существует - мы все в нем живем. И от того тем, кто проникся, так важно точно разузнать, какие ленты носил в волосах лорд Фингон, и что там у него было на любовном фронте, потому что для проникшихся он такой же реальный, как какой-нибудь Александр Македонский. И лишь одно удручает - это то, что жизнь закончилась, а истории - нет. И есть какая-то жуткая ирония в том, что Эарендил - величайший не то, что герой, но светоч надежды всего мира - был чуть ли не первым героем, чье имя Профессор откопал в пыльных манускриптах своего разума, с него начался этот мир, и именно его история никогда не была описана подробно, по-настоящему, поэтически. Ах какой бы она была, если бы Профессор успел описать его путешествия по морям да океанам тем же языком, каким он описал скитания отца его Туора. И что окончание Первой Эпохи, перенаполненное невероятными событиями, драматизмом и масштабом, в итоге оказалось скомканным, почти что записками, очерками. Мы знаем, что происходило, но почти ничего не знаем о том, как это происходило. Просто представьте себе, как описал бы Профессор глазами одного персонажа потопление Белерианда... Вот стоит он или она на краю мира и видит, как разламывается земля, и море поглощает ее... Черт, хотя бы одно письмецо очевидца! Но нет, нет у нас ничего такого, и каждый делает с этим фактом, что может. Но то, что есть, бесценно. И какое же счастье, что у Профессора был такой сын, который всю жизнь положил на расшифровки рукописей и летописей, и благодаря которому мы можем наслаждаться первым знакомством человека с морем. И какое счастье, что он так долго прожил. Переоценить его труд просто невозможно.
Прикупила несколько изданий. Вообще я предпочитаю уже электронные книги, быстрее и легче. Но Толкиен - один из тех немногих авторов, кто вне всякого сомнения заслуживает того, чтобы занимать собой не только время и мысли, но и физическое место на полках. Его нужно читать в красивых переплетах, на хорошей бумаге, с иллюстрациями. Это вопрос уважения даже.
Отпуск заканчивается, в квартире срач такой же, как и до отпуска, ничего полезного не сделала, только нарушила карантин двести раз, встречаясь с кем попало где попало, дела незакончены, и в качестве прокрастинации я прочитала, наконец, давно купленное "Падение Гондолина". Тексты не новые, но "Неоконченные Сказания" я читала сто лет назад и ничего не помнила, залезая туда только в поисках конкретной информации. Вообще, конечно, Профессорские книжки - это собрание энциклопедий, их нельзя просто взять и все прочитать, толку не будет. Сначала нужно, чтобы появился конкретный интерес к какой-то конкретной истории, а потом начинается натуральная археология, диван исчезает под грудой фолиантов, открываются индексы, и дальше как Шерлок Холмс ползаешь по этим кручам, почесывая затылок, и пытаешься сгрести в кучу бесконечное количество версий. В целом, если долго помучиться, картинка выстроится в стройный нарратив. Версии останутся, но станет более-менее понятно, куда Профессор вел эти множественные сюжетные линии и развитие персонажей. Именно поэтому я чаще всего предпочитаю последние, самые поздние версии, детей размышлений и поисков длиною в жизнь. Если представлять себе это так, как представлял Профессор, потрясающие открываются перспективы. Вот сидит Профессор, погребенный под сотнями старинных манускриптов и летописей, и делает то же самое, что делаем мы, погребенные под его книгами, - выискивает информацию по крупицам, про истории, древних воителей и королей. Ах, оказывается, у этого была еще сестра... А вот этот был, на самом деле, сыном вон того, а не вот этого. А потом он откапывает еще один пыльный свиток, и оказывается, что он был не сыном, а внуком, и вообще из другого рода. И у него голова идет кругом так же, как и у нас, и он черкает карандашем в своем блокнотике, переписывая одно и то же сотни раз.
Я проводила в своей жизни такую работу, когда трудилась над проектом по Вальтеру Скотту. Мы переиздавали его "Песни шотландской границы", и нашей задачей было доказать, что опубликованные им баллады действительно восходили к фольклорной традиции. Или же не восходили, потому что сэр Вальтер очень многое придумывал сам, когда ему не хватало материала, а сроки поджимали. Либо же придумывали его друзья и присылали ему под личиной настоящих народных песен, и сэр Вальтер верил им на слово. И частью моей работы было просиживание в Национальной Библиотеке Шотландии над письмами сэра и его бесконечных друзей. Я выискивала совпадения и упоминания всего и вся, очень хорошо помню, например, доярку Дженни с далекой фермы, на которой сэр частенько останавливался в своих путешествиях на границу. Дженни любила петь, но, разумеется, не умела ни писать, ни читать, и не знала, кто сложил те песни, что она напевала, пока доила своих коров. И вот сэр всячески пытался разобраться, откуда вышли эти песни, и рассылал записанные на слух тексты своим друзьям с просьбой разузнать у их условных доярок, слыхали ли они эти песни и если да, где и у кого. То есть, сам сэр тоже проводил раскопки. Можете себе представить, какой там царил хаос. Мы, например, вскрыли, что чувак, который записал всю историю города Дурхама, на самом деле все наврал, и все в этой истории, которой город гордился пару столетий, такая же выдумка, как "Алиса в Стране Чудес". Невероятно интересный был проект, лучшая работа в моей жизни.
И вот Профессор занимался тем же самым. Я так и представляю его, в белых перчаточках и с трубкой, сидящим посреди бессчисленных писем какого-нибудь лорда... да нет, не лорда. Писем какого-нибудь летописца, который пересказывал какой-нибудь знакомой страдающей скукой даме историю, что услышал от какого-нибудь воина, который в свою очередь слышал ее от другого воина, который услышал ее на далекой ферме под дойку коров, когда доярка с предыханием рассказывала ему, как своими собственными глазами видела (естественно, глазами другой доярки, то есть бабушки той доярки, и не глазами, а ушами, и не видела, а слышала, и не сама, а через десять поколений), как, например, лорд Фингон, сын Верховного Короля, пронесся полями в далекой дали, и на солнце что-то блеснуло ярко-желтым, и безусловно, заключает летописец, мы можем с уверенностью утверждать, что лорд Фингон заплетал косы золотыми лентами. И Профессор пыхтит трубкой и роет еще сто манускриптов в поисках упоминаний золотых лент, и параллельно обнаруживает, что лорд Фингон был женат, и был у него сын, и радостно вписывает это в свой блокнотик, а через тридцать манускриптов натыкается на утверждение, что лорд Фингон был холост и бездетен, но зато у него был еще один брат, о котором до этого никто не вспоминал. Я представляю себе его восторг и ужас, потому что версии не сходятся, но это безумно любопытно, и он роет дальше и распускает еще тысячу таких же клубочков... И в какой-то момент жизнь заканчивается. То, что не было никаких манускриптов в реальности, ничего не меняет - в его голове они были, а как сказал Дамблдор, конечно, все это происходит в твоей голове, Гарри, но кто сказал, что это не настоящее?
И поэтому он переписывал свои легенды раз за разом, раз за разом, бесконечно. Нам известно, что в его идеальном мире Профессор опубликовал бы "Сильмариллион" и "Властелина Колец" вместе, одним изданием. И чисто по-человечески мне его безумно жаль. Нет для писателя ничего страшнее, когда история висит над головой и сердцем, и нет возможности от нее избавиться, потому что ни одно издательство не желало ввязываться в такой гигантский проект. Но как читатель я очерь рада, что "Властелин Колец" был в итоге выпущен в мир отдельно, законченный, кругленький, ясный. Ведь благодаря этому "Сильмариллион" так и остался незаконченным, в первую очередь в голове самого Профессора, и он продолжал переписывать старые легенды, усложняя их, насыщая деталями и описаниями, переосмысляя. Находя новые письма летописцев и песни доярок. И из-за этого в итоге мы имеем нагромождение Мысли. И из этого появлялись настоящие жемчужины мировой литературы, как например незаконченная последняя версия "Падения Гондолина".
История по большому счету осталась та же. Да, разумеется, появились новые сюжетные повороты, новые персонажи, а старые персонажи получили новые истории жизни. Но в целом легенда не изменилась. Однако как же изменилось само качество текста! Первая версия, самая полная, что у нас есть, безусловно красива, и крайне редко история из периода Первой Эпохи радует таким количеством деталей, описаний, персонажей. Но последняя версия... Это поэзия, самая настоящая поэзия прозой. По сути, мы видим только самое начало истории, потому что последняя версия обрывается в тот самый момент, когда Туор, после 50 страниц странствий и скитаний, наконец-то приходит в Гондолин, и казалось бы, вот сейчас и пойдет повествование. Но его нет и не будет. Но страниц двадцать из этих пятидесяти - это памятник английской поэзии, и не нужно понимать никакую историю, не нужно даже понимать, что происходит с Туором, и куда он идет. Эти страницы можно читать в отрыве от всего, потому что мало кто сумел так описать море, скалистые берега, игру света и теней на морской глади, шторма и волны, разбивающиеся о скалы, и наконец, венец творения, руины древнего замка на самом обрыве под горой, невероятно красивого, давно заброшенного замка, парящего над морской стихией, и лучи солнца играют на молекулах потревоженной пыли, вьющейся в соленом воздухе... И даже я, живущая теперь на море, почувствовала себя Туором, увидевшим море впервые. Потому что я знаю его чувства, я испытала их сама, когда впервые побывала на Инишмор. И сидела на черных камнях его скал и целый час просто смотрела на то, как о них разбивается море, и видела его впервые, впервые по-настоящему. Я сидела бы дольше, если бы могла остаться. И читая вчера эти описания, чувства Туора, погребенного под восторгом и трепетом и вознессеного ими же до небес, я пережила эти эмоции словно впервые. Удивительно, как Профессор стал одним из важнейших прозаиков двадцатого века, будучи в сердце своем поэтом. И когда из шторма, сотканный из молний и пены, перед Туором восстал из глубин Ульмо, не было никакого ощущения вымысла или легенды. Кто видел то море, тот знает - Ульмо там, вот точно как в книжке, и каждый из нас может его увидеть.
Есть другие фантасты, другие миры, прекрасно описанные, продуманные до малейшей детали. Но я не знаю других таких миров, существование которых настолько не вызывало бы сомнений. Потому что, разумеется, этот мир существует - мы все в нем живем. И от того тем, кто проникся, так важно точно разузнать, какие ленты носил в волосах лорд Фингон, и что там у него было на любовном фронте, потому что для проникшихся он такой же реальный, как какой-нибудь Александр Македонский. И лишь одно удручает - это то, что жизнь закончилась, а истории - нет. И есть какая-то жуткая ирония в том, что Эарендил - величайший не то, что герой, но светоч надежды всего мира - был чуть ли не первым героем, чье имя Профессор откопал в пыльных манускриптах своего разума, с него начался этот мир, и именно его история никогда не была описана подробно, по-настоящему, поэтически. Ах какой бы она была, если бы Профессор успел описать его путешествия по морям да океанам тем же языком, каким он описал скитания отца его Туора. И что окончание Первой Эпохи, перенаполненное невероятными событиями, драматизмом и масштабом, в итоге оказалось скомканным, почти что записками, очерками. Мы знаем, что происходило, но почти ничего не знаем о том, как это происходило. Просто представьте себе, как описал бы Профессор глазами одного персонажа потопление Белерианда... Вот стоит он или она на краю мира и видит, как разламывается земля, и море поглощает ее... Черт, хотя бы одно письмецо очевидца! Но нет, нет у нас ничего такого, и каждый делает с этим фактом, что может. Но то, что есть, бесценно. И какое же счастье, что у Профессора был такой сын, который всю жизнь положил на расшифровки рукописей и летописей, и благодаря которому мы можем наслаждаться первым знакомством человека с морем. И какое счастье, что он так долго прожил. Переоценить его труд просто невозможно.
Прикупила несколько изданий. Вообще я предпочитаю уже электронные книги, быстрее и легче. Но Толкиен - один из тех немногих авторов, кто вне всякого сомнения заслуживает того, чтобы занимать собой не только время и мысли, но и физическое место на полках. Его нужно читать в красивых переплетах, на хорошей бумаге, с иллюстрациями. Это вопрос уважения даже.